- Главное, чтоб сохранилось…
- Да не это главное. Если бы это было на уровне "Охоты на волков" и "Штрафных батальонов" - это было бы живо, Володя бы это пел. Пускай живет то.
- Не могу не задать еще один традиционный вопрос: Высоцкий и Любимов.
- Я думаю, что Володя никого так не любил, как Любимова, но и ненавидел его по временам страшно. Свидетельство тому - две песни, которые Любимову посвящены. Кроме тех песен, которые на самом деле ему посвящены и общенародно известны, есть еще две песни об их взаимоотношениях. Это - "…А тот, который во мне сидит…" ("Я - "Як" - истребитель") и "Иноходец". У них были очень острые конфликты - это те конфликты, которые бывают между самыми близкими на земле людьми. Между людьми, которые как сиамские близнецы. Я не очень люблю Вознесенского как поэта и как вспоминателя, но его "Песня акына" (… Дай мне, Господь, второго…) - для меня это про Володю и Колю, вернее, про Колю и Володю. Губенко старше по годам - года на два, на три, - но он свою актерскую манеру довел до совершенства раньше, чем Володя. И вообще, Губенко из породы тех людей, огромной воли и огромной самодисциплины, которые строят себя стремительно и энергично - по раз и навсегда задуманному плану. Он уже к моменту знакомства с Володей имел свою музыкальную манеру исполнения стихов. Умел, скажем, ходить по проволоке, скакать на лошади, стоя на седле. И актерская его манера в моменты выхода на шикарный актерский темперамент - она тоже у него была готова. Все это он делал уже в институте. В "Карьере Артура Уи" он сделал образ Гитлера на том уровне, на каком он делал его потом на Таганке. И эстафету принял Володя, внешний рисунок роли Володя полностью взял у Губенко, не меняя спектакля, не переделывая его на себя, - Володе впору было то, что делал Губенко. Все трое: Любимов, Губенко и Высоцкий - они родились друг для друга, их свело время. Этого театра не было бы, если бы им не удалось встретиться, - был бы какой-то другой театр. И эти Колины неприятности: закончил институт, московской прописки нет, - я даже не знаю, получил ли он диплом в тот год, когда закончил институт? - Там были какие-то свои сложности… И Володя был со своей трудовой книжкой, которая сгорела на столе в пепельнице у Любимова. Да, Юрий Петрович ее сжег и завел новую. Вот так, трудовая книжка у Высоцкого начинается с Театра на Таганке…
Это тоже был интересный случай с песней "Я - "Як-истребитель"… Володя написал эту песню прямо после разговора с Юрием Петровичем Любимовым, причем разговор был очень хорошим. Может быть, какое-то раздражение на жесткость режиссуры, на жесткие требования - оно и было, а тогда… Откуда-то они возвращались - с какого-то обсуждения? Это же были годы, когда Любимова без конца таскали: он не вылезал из райкома и из управления культуры, и, естественно, нигде "спасибо" не говорили, а как раз наоборот… Откуда-то они шли. Сначала Володя провожал Юрия Петровича, потом наоборот: долго-долго они ходили пешком. Володя пришел в каком-то восторге-до эйфории! Изображал, показывал, как Любимов ему рассказывал про одного человека, потом про другого - по свежим следам… Кто и как себя ведет, кто с чем приходит, как при этом ведут себя таганские актеры… Как Зина Славина лезла на дерево, чтобы подглядывать, как она подкладывала Юрию Петровичу карточных королей с проткнутыми глазами, чтобы ему одолеть всех этих чиновников. И Зинины заговоры смешные, что-то типа: "Иголка в сердце и в печень за злые речи…" Не могу сейчас вспомнить, а Володя помнил наизусть…
- Людмила Владимировна, давайте снова вернемся назад, в самое начало шестидесятых годов, вернемся на Большой Каретный, где Вы, конечно, часто бывали. Расскажите, пожалуйста, о Левоне Суреновиче Кочаряне.
- Это был замечательный человек. Если бы было можно с помощью электронной машины угадывать профессии, то Лева был бы директором интерната или большого детского дома. Это был человек, к которому людей тянуло - не просто людей, а тех, которые нуждались в помощи, тепле и поддержке… Но не только в помощи, но и в жесткой критике - ведь они побаивались Леву. Все, и Володя в том числе. Причем, музыкальность изумительная, голос красоты необыкновенной. Он мог быть грубым, мог врать женам своих друзей, глядя спокойно в глаза, - но это потому, что он был их воспитателем и все мы были его семья. Я не знаю, была ли это ложь во спасение, или не во спасение, но чтобы своих не трогали.
- Инна Александровна Кочарян рассказывала мне, что Вы иногда звонили с Большого Каретного, когда Высоцкий бывал в других городах.
- Да, ведь у нас не было своего телефона и можно было звонить либо с телефонного узла - где нужно было торчать целую вечность, - либо от своих друзей. Володя тогда был в Свердловске. Чьи же это были гастроли? Скорее всего, театра Пушкина.
А вообще, до Таганки Володя практически жил там, поскольку больше было неще. Но я думаю, что Инна Кочарян может лучше рассказать об этом времени, а еще, конечно, - Толя Утевский. Ведь на Большом Каретном, прошла часть детства Володи, и этих людей он знал давно. Там, на Большом Каретном он познакомился и с Шукшиным, и Андреем Тарковским. Там было много людей, которые для Володи были очень дороги. И, по-моему, образ Жеглова, - это долг памяти двум людям: Леве Кочаряну и брату Толи Утевского.
- Я встречался с Анатолием Борисовичем Утевским. Меня поразил его рассказ о том, что он брал Высоцкого на допросы, на очные ставки, на выемки… Ведь Утевский работал в одном из отделений милиции.
- Да-да. Володя бывал и у Юры Гладкова, который работал в отделении милиции "у трех вокзалов". Мы с Володей даже вместе ходили туда дежурить. Это было между двумя сыновьями, - значит, это было в 63-м году. Мы тогда жили на даче у брата Валерия.
- А еще я узнал от Утевского, что он осенью 61-го года получил телеграмму из Ленинграда: "Срочно приезжай. Женюсь на самой красивой актрисе Советского Союза".
- Володя мне все время говорил:
- Вот прилетит мой брат, вот прилетит мой брат…
И он прилетел - старший брат, Толя Утевский. Толян мне страшно понравился. Я его восприняла не просто, что он - Володин брат, а как будто я всю жизнь знала, и как будто он - мой брат. Как будто я с ним тысячу лет рука об руку прожила. Но я не знала, почему он прилетел. Думала - прилетел и все. Я никогда не знала, что Володя вызвал его телеграммой.
- Многие друзья Высоцкого говорят, что память у него была феноменальной.
- Очень своеобразный феномен - Володина память. Причем он своеобразен не только как воспоминания о великом человеке, но и как медицинский феномен, а может быть, - клинический. Володя фиксировал в памяти вне сознания. Он мог сидеть и разговаривать, не прислушиваясь к тому, что говорят сзади него. Он мог сидеть и балагурить в общежитии, когда кто-то готовился к экзаменам… Он мог копать в носу и сочинять дурацкие куплеты на лекциях, а потом он шел на экзамен, и оказывалось, что он знает все лучше всех. Помнить такие детали, какие не помнит никто. Он сам это ощущение страшно любил, когда он вспоминал что-то такое, на чем он не фиксировал свое внимание. Страшно любил вспоминать слова, которые он никогда не слышал. Иногда он не был уверен в своей памяти, вот например: "Долго Троя в положении осадном…" Он собрался написать эту песню, спрашивает у меня:
- Чем кончилось дело с Кассандрой?
Нет, он не про Кассандру сначала спрашивал, он про Троянского коня сначала узнавал: кто придумал, зачем, кто внутри у него был, чем кончилось, что делала Кассандра? Я в тот момент уже засыпала, - что-то такое сказала и отрубилась. Наутро Володя мне говорит:
- Звони кому-нибудь, у кого есть "Легенды и мифы Древней Греции" Куна, чтобы проверить…
- Куда, как звонить? Ты песню сначала покажи…
А в ту ночь дуплетом родились: "Троя" про Кассандру и "Песнь о вещем Олеге", - так у Володи бывало. И вместо того, чтобы смотреть в энциклопедии, мы сразу позвонили нашим знакомым - Евдокимовым, а потом поехали к ним, там все проверили.
Володя любил вспоминать, как он сдавал философию, не прикасаясь ни к книгам, ни к конспектам:
- Прихожу, открывается дверь в стене, и я все помню.
Кто верил, кто не верил, - а я знаю, что у него бывало так. Вот еще про Лешего, который коры столько-то "кил приносил". Так вот: откуда он знал, что Леший питается корой?! Прочитать Володя не мог, потому что это было в редком издании Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу", А знания по славянской мифологии… Источник у нас был один, общий - для Володи, для Васи Шукшина, для Андрея Тарковского и для меня. У нас был один преподаватель по истории изобразительного искусства во ВГИКе и Школе-студии МХАТа - Симолин, к сожалению, покойный. Он мог читать историю изобразительного искусства, восточную и западную - какую угодно, но раннеславянская, дохристианская мифология была его страстью, его большой любовью. У нас в институте он об этом много и хорошо говорил. Он приносил какие-то иллюстрации, редкие книги, в том числе и Афанасьева, о котором до тех пор я и не слышала. И о книге "Поэтические воззрения славян на природу" я тоже узнала от Симолина. От него же я узнала, что Змей-Горыныч и Чудо-Юдо - хазарские какие-то влияния - это представления об иудаизме. А во МХАТе, ще лучше было поставлено единство общекультурных дисциплин и мастерства, - они там все это еще и играли. Они мастерили костюмы, они делали этюды на эти темы - все это у Симолина.
У нас во ВГИКе так не получалось: наши актеры были более ленивы, а МХАТовские ребята все это у Симолина делали, поэтому Володины знания были более конкретны. Хотя у него напрочь все это вылетало, ему не нужно было держать все в активе. Но - когда надо - все это всплывало готовым. И вот именно этот момент мгновенной ассоциации, когда она нужна - мгновенно протянуть руку и взять с полки у себя в памяти то, что необходимо - вот это он любил очень. Это доставляло ему огромное удовольствие.
А вот в кроссворде он так не мог. Логический ход мышления ему мешал, но когда ему нужно что-то для песни - это мгновенно появлялось - и с безошибочной точностью.
- Людмила Владимировна, Вы сказали, что прямых ассоциаций с какими-то жизненными событиями, фактами не так много, но они есть?
- Бывали, да.
- А Ваш брат уверен, что, если покопаться, то для каждой строчки можно найти какой-то источник…
- Это совсем другое дело. Это вопрос богатства ассоциаций, а не первого толчка. Это не значит, что посыл прочно привязан к какому-то событию, к какому-то разговору. Это значит, что образный ряд у него, как у Ахматовой, - богатство ассоциаций, связанное одновременно с жизнью, с мельчайшим бытом, с подробнейшей очень точной мелкой деталью бытовой. И в том же ряду, на том же уровне ряд высочайших интеллигентных ассоциаций: чьих-то стихов, народного творчества, религии. На одном уровне сознания, даже подсознания - как бы ссылки: отослать читателя на такую-то страницу такого-то издания, отослать мгновенным образом, одной ассоциацией. Это свойство и Володиных песен.
Во многих песнях можно найти строчки, которые ассоциируются с Окуджавой, с Анчаровым, с тем же Межиро-вым, с военными песнями, которые уже стали народными, - не в смысле подражания, а именно - ссылка. Вся песня будет другая, но одна точная ассоциация, на одной строчке, - она всегда подскажет, кого Володя имел в виду, кого он любил, кого хотел вспомнить.
А еще Володя очень часто делал ссылки на свои песни, как бы сноски. Мне сейчас трудно привести конкретный пример, но это многим бросается в глаза: вот он пишет-пи-шет, а потом делает ссылку на какую-то конкретную свою песню. Не просто автоцитирование, а один мелкий образ, не то чтобы строчками и кусками, а вот именно какими-то "©познаками" - как сейчас пишут молодые критики. "Опознаю!" для своих, для тех, кто знает. Мне кажется, что это очень важно. Это подчеркивает то, что Володя вообще все воспринимал как нечто единое, как большой-большой культурный контекст.
Хотя бы тот же пример "Цыганочки", внутренних ссылок в "Цыганочке": к любимовскому спектаклю "Пугачев", к Володиному отношению к Есенину, к своей собственной судьбе, - вся эта сплошная цепь таких мелких "опознаков".
- На горе стоит ольха, под горою вишня…
Но в конце дороги той - "плаха с топорами". Ольха - символ надежды, символ молодого Есенина. И в то же время это слово "оль-ха" - это Володина привычка петь не только сонорные, но и взрывные звуки. Ладно, когда он поет "м-м" или "н-н" - это неудивительно, но когда он поет "х-х", - как это?! Это только у него, это как бы подтверждение своего авторства.
Для него все было контекст, и тот, кто пытается отдельную песню или отдельное стихотворение (особенно это касается стихов) рассматривать только как текст и разбираться в нем только по тексту, - тот в тупике. В абсолютном. У Ахматовой много ссылок, много недомолвок. Свой - поймет. Кто не свой - может и не понять. Но все равно мы что-то из усложненного ахматовского языка понимаем. И человек, который не был знаком с Володиной биографией, с другими Володиными текстами, - он все равно схватит какую-то часть эмоциональной информации, но не самое главное. Самое главное - только в контексте! Поэтому важно, чтобы те, кто покупает сборники стихов Высоцкого, могли купить и книжку о Театре на Таганке. Важно, чтобы такая книжка вышла, чтобы ее кто-то сделал.
Когда Володя был на концерте в Институте Русского языка, - это, по-моему, - 63-й год, - там ему подарили недавно вышедший ахматовский сборник с Модельяни на обложке. И в книжку была вложена самодельная открытка, на которой ему написали какие-то вирши на тему: "Кому же еще дарить Ахматову, как не Высоцкому?!" Они там очень оригинально рифмовали… Для критиков и ругателей - и Высоцкий, и Анна Андреевна Ахматова "Ах-мато-вы" - то есть, матерщина какая-то, а не поэзия. "Кто за свободу песни ратовал? - Высоцкий и Ахматова". Вот эти ребята в контекст смотрели, а не в лупу буквы разглядывали. Это умные ребята.
Только все вместе! Оторвать "блатную старину" от самых исповедальных, самых страшных, самых предсмертных стихов нельзя - там все вместе. Оторвать страсть к театру нельзя: если бы Володя не любил театр, он никогда бы песни не начал писать. Он бы не стал поэтом, если бы не хотел стать актером. Стать просто письменным поэтом ему было бы скучно. Может быть, если бы он теперь родился, он бы знал, что поэзия бывает и другая. То, что Володя в детстве писал, скажем "Памяти великого вождя и друга всех маленьких детей" - это попытка письменной литературы, но он бы не поехал по этой дороге. Капустники? А кто из студентов не пишет в капустники стихи? Покажите мне такого человека! А поэзия у него началась только после того, как он полюбил театр.
- Людмила Владимировна, Вы рассказали о Симолине, о Синявском. А вспоминал ли Высоцкий о других преподавателях Школы-студии МХАТа?
- Да, это была консерватория, - у них были очень дружеские, очень близкие отношения, совершенно без дистанции. Конечно, Володя боготворил педагогов, говорил им "Вы", не фамильярничал, но при этом глубоком почтении - общение было очень близким и дружеским, очень личностное общение.
Да, у них были замечательные преподаватели, но в то же время (как говорил Виленкин) они его просмотрели. Сейчас многие говорят:
- Да мы, с первого курса!..
А Виленкин, который не просмотрел Булгакова, говорит:
- А Володю мы просмотрели…
Володя не был самым ярким на курсе, не был ведущим, что, может быть, и хорошо. Вот такое ощущение спокойного равновесия, без соперничества, - оно у них было.
- А отношение Высоцкого к процессу Синявского и Даниэля? Об этом процессе он пишет в письме Коха-новскому в Магадан…
- Отношение сложное. Мы действительно многого не знали. Андрей Донатович был не то что кумиром Володи, - он был почти близким родственником. Но Володя не знал, что Синявский не только критик, но и писатель. О том, что Андрей Донатович пишет фантастические рассказы, он узнал еще до процесса. Однажды он пришел с квадратными глазами и принес рассказ Синявского "Пхенц", не зная, что этот рассказ уже опубликован на западе под псевдонимом Абрам Терц. Рассказ действительно потрясающий…
"Пхенц" - это рассказ про горбуна, который на самом деле не горбун, а пришелец, а горб - потому, что он прячет крылья. Заброшенный на Землю, очень одинокий, - никак не может найти своих. Он не знает, что они все погибли. Живет в качестве всеми презираемого горбуна… Однажды встречает человека с горбом и думает, что у него тоже - крылья. Причем до самого последнего момента мы не знаем, что это пришелец и что у него вместо горба крылья. Просто - история про противного горбуна, которого ненавидят соседи и он страдает от этого.
Он приглядывается к другому горбуну, и мы думаем, что он просто ищет, с кем бы поговорить… Он идет к этому горбуну, звонит в дверь. Тот открывает, и первый горбун говорит только одно слово:
- Пхенц.
И второй горбун его выгоняет, - просто спускает с лестницы. И вот пришелец, одинокий, приходит домой, ждет, пока все соседи улягутся спать… Запирается в ванной, снимает пиджак, с трудом освобождается от рубашки и жилета, которыми он себя стягивает, как корсетом… И в теплой воде расправляет сломанные, ломающиеся от напряжения - крылья!
Володя был потрясен. На уровне той фантастики, которая была тогда-и вдруг-такое! Даже не фантастика, а что-то высокое.
О том, что Андрей Донатович взял себе псевдоним, - этого Володя не знал, но он чувствовал благодарность за то, как Донатович всех берег. Чувствовал и вину какую-то и зависть к тем немногим, которые все-таки знали, - ревность какая-то к ним. И не осуждение, а горестное удивление - все-таки отдавать свои вещи за рубеж… Нам всегда хотелось, чтобы все хорошее было здесь, на нашей земле. Тогда Володя не мог видеть так далеко, как Андрей Донатович: уж очень он был молодой… Наверное, Володе казалось, что с такими рассказами благороднее погибнуть на костре.
Возвращение к мыслям о процессе было во время работы над "Галилеем" - это и по времени почти совпадало… Помните последние два монолога: плохой и хороший конец пьесы? Володя соотносил хитрость Галилея: вот его книгу ученик куда-то повезет, что в Париже ее увидит Декарт… Соотношение было какое-то… Но и тогда Володе казалось, что правду надо говорить на месте. Уж очень были шестидесятые… Дело не в том, что мы были наивны и во все верили - как раз во многое мы не верили, но все-таки мы дети военного поколения. Для нас немецкий язык - плохой язык. Фашисты! Заграница - это плохо. Я ще-то читала, что потом у Володи это откликнулось каким-то печальным недоразумением: ведь победили-то мы, а как у н и х хорошо - у немцев, у японцев. Очень это было в нашем поколении сильно.
- Вернемся еще дальше назад: вспоминал ли Высоцкий о детстве, о школе?
- Мало, очень мало. То есть, о школе я ни разу не слышала. Но что значит - воспоминания о школе? Это друзья: