Глава 16
Война
Ночью внеочередной подъем и обыск. Необычная строгость и спешка. Узнаем: началась война. Режим сразу усилился. От бытовиков, работавших в УРЧ, узнаем, что составляются режимные списки для зэков.
Первый список - отправка на фронт.
Второй список - усиленный режим, работа только под конвоем.
С осени 1941 года на Колыму стали попадать заключенные-фронтовики. Один из них - по кличке Лейтенант Черная Борода. Он организовал банду, которая останавливала на шоссе и грабила машины, оставляя записку: "Груз получил сполна. Лейтенант Черная Борода".
Поздней осенью 1941 года я увидел в проезжавшей машине лагерника - оказалось, бывший полковник Генштаба, освобожденный из лагеря и вызванный в Москву.
Весна 1942 года. Мой срок кончался 12 мая, однако надежд на освобождение было мало. Обычно перед окончанием срока нас, контриков, вызывали в спецчасть и предъявляли постановление Тройки о новом сроке без предъявления какого-либо обвинения.
Так, в подвешенном состоянии, почти без надежды, прошли май, июнь и большая часть июля. И вот наконец 28 июля 1942 года меня освобождают - как раз в день моих именин. Друзья радостно принимают в свою комнату, выделяют кровать. Отправляю телеграмму домой - теперь я вольняшка.
Вскоре получаю из Магадана назначение инженером на строительство Аркагалинской ГРЭС - двести километров на север. Здесь мне предстояло жить более четырех лет.
Но это уже другая история.
Н. Н. Болдырев
Зигзаги судьбы
Глава 1
О моих предках
Мой отец, Болдырев Николай Николаевич, родился 9 июля 1884 года в селе Украинцево Инсарского уезда Пензенской губернии, в усадьбе своей бабушки, Ольги Васильевны Литвиновой, в девичестве Устиновой.
Отец моего отца, тоже Николай Николаевич, по образованию юрист, был дворянин в третьем поколении. Он не мог похвастать именитой родней, ибо предки его были простые донские казаки. В воспоминаниях моих родителей это были хорошие служаки, храбрецы и авантюристы.
Начало дворянской "династии" Болдыревых положил прадед моего отца, лихой донской казак Болдырев Василий Яковлев. За подвиги, совершенные им во время суворовского перехода через Швейцарские Альпы, император Павел I пожаловал ему дворянский титул и вотчину в Полтавской губернии - села Крутец и Васильевское. У него было трое детей: Мария, Ольга и Николай.
Николай Васильевич Болдырев, дед моего отца, родился в 1814 году. Блестяще окончив военно-инженерное училище в Петербурге, а затем офицерские классы, он был оставлен при училище, преобразованном затем в Николаевскую Военно-инженерную академию Генерального штаба, где с 1838 года преподавал математику, геодезию, а затем фортификацию. Строительство крепостей по западной границе России курировалось Николаем Васильевичем.
В конце 1860 года он был приглашен во дворец по распоряжению императора Александра II - чтобы читать лекции по фортификации наследнику Николаю. Со смертью наследника в 1865 году, Николай Васильевич вновь читает лекции другому сыну Александра II, будущему императору Александру III.
Он вышел в отставку в 1879 году, имея чин инженер-генерал-лейтенанта, звание заслуженного профессора и члена конференции Николаевской Военно-инженерной академии Генерального штаба. У него были почти все награды Российской империи, включая высшие ордена - Белого орла и Александра Невского. Умер Николай Васильевич в 1882 году.
У него было четыре сына и дочь. Старший сын, Василий Николаевич, окончил в 1867 году юридический факультет Петербургского университета. Он любил устраивать кутежи, изумляя чопорных петербуржцев своим разгулом и эксцентричными выходками: то летом прикажет посыпать Невский проспект солью и на лихаче, в санях, катает опереточных актрис, то в компании сверстников, купеческих сынков, устраивает "египетские ночи" в ресторанах. Ему все сходило с рук, даже полиция не вмешивалась. Однажды, проезжая на лихаче по Невскому проспекту, он был остановлен двумя молодыми монашками, собирающими пожертвование на построение храма. Опустив сторублевку в церковную кружку, он мгновенно подхватил черноризниц под руки, усадил рядом с собой и помчался дальше с полумертвыми от страха монахинями. Случай дошел до митрополита, и прокурор Святейшего синода Лукьянов распорядился, чтобы он покинул Петербург в двадцать четыре часа, и определил ему местожительством город Благовещенск. Там он и умер в 1928 году.
Второй сын - Петр, кавалерийский офицер, был убит взбесившейся лошадью при выездке ее под седло.
Третий сын - Сергей Николаевич жил в деревне в своем имении в Пензенской губернии, был женат на крестьянке - собственной крепостной.
Четвертый сын - Николай Николаевич окончил в 1875 году Императорское училище правоведения в Санкт-Петербурге. В 1884 году он возвратился в Пензу, в свое имение Крутец, служил по земству. Его женой стала выпускница Смольного института благородных девиц Вера Дмитриевна Литвинова, моя будущая бабка. Она происходила из старинного дворянского рода. Умер дед довольно рано, оставив жену и четверых детей почти без средств.
Мой отец, окончив Вторую Пензенскую классическую гимназию в 1902 году, поступает в Московский университет на физико-математический факультет. Революционное движение 1905 года захватило студенческую молодежь, и отец в составе студенческой дружины участвует в спасении раненных во время боев на баррикадах Красной Пресни, за что был исключен из университета с "волчьим билетом", то есть без права продолжения учебы, и был вынужден зарабатывать деньги, давая частные уроки. Почти шесть лет ему пришлось изворачиваться, добывая средства на жизнь. Тайком он продолжал посещать лекции в университете. В начале 1911 года опала снимается, и ему разрешают сдать экстерном экзамены за весь курс университета. Экзамены сданы, получен диплом с назначением в Ковенское сельскохозяйственное училище преподавателем химии и технологии. В этом же году отец женится на своей двоюродной сестре, Надежде Николаевне Кропотовой, окончившей Саратовский институт благородных девиц.
Моя мать происходила из старинной дворянской семьи, род которой был занесен в "Бархатную книгу" дворянства наравне с теми, кто ведет свой род от Рюрика.
Мой прадед, дед моей матери Сергей Михайлович Кропотов, служил в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку в чине корнета. В 1840 году к ним в полк переводится с Кавказа поручик М. Ю. Лермонтов, его дальний родственник, с которым, по рассказам очевидцев, у моего прадеда завязалась большая дружба (см. "Лермонтов в воспоминаниях современников", издано в наши дни).
В 1849 году С. М. Кропотов был привлечен к следствию по делу петрашевцев и отправлен в отставку. За отсутствием прямых улик он был лишь выдворен в город Саратов и поселился в своем богатейшем имении. В том же году он всем своим крестьянам дал вольную, наделив их землей без всякого выкупа.
Связанный дружбой с Н. Г. Чернышевским, когда последнего в 1862 году заключили в Петропавловскую крепость, мой прадед взял на обеспечение его семью - жену, Ольгу Сократовну, и двух его сыновей (дал им возможность получить высшее образование).
Сергей Михайлович Кропотов был женат на Марии Васильевне Устиновой - родной сестре моей прабабки, Ольги Васильевны Литвиновой. Его сын, Николай Сергеевич Кропотов, окончил Московский университет, потом служил в гренадерском Самогитском полку, был участником Русско-турецкой войны, брал Плевну. Выйдя в отставку, он женится на Александре Дмитриевне Литвиновой - родной сестре матери моего отца.
Глава 2
Наша жизнь в Омске
В городе Ковно мои родители жили до 1915 года. Летом этого года немцы прорывают фронт и стремительным наступлением перерезают железные дороги, связывающие город с центром России. Ковенское сельскохозяйственное училище вместе с остальными беженцами пешим порядком добирается до Паневежиса, оттуда поездом в Москву. Из Москвы мать с моей старшей сестренкой спешит в Пензу, к родным, а отец, получив назначение в Омское сельскохозяйственное училище, выезжает к месту новой службы.
28 ноября 1915 года в селе Украинцево Пензенской губернии родился я. В 1916 году мать уже с двумя детьми переезжает в город Омск к отцу.
В этот год отец совместно со студентами закладывает парк-питомник на опытном поле училища, оборудует водопост (гидромодульную станцию) на Иртыше, исследует почвы.
В России совершается революция, происходит свержение монархии, власть переходит к Советам, в Сибири - к эсэровской Сибоблдуме. Новые потрясения, новые перевороты. В сентябре 1918 года Сибоблдуму сменяет Директория, учрежденная в Омске по инициативе Самарского, Екатеринбургского и Сибирского правительств. 18 ноября 1918 года в результате переворота Верховным Правителем России избирается адмирал Колчак.
Осенью 1919 года весь преподавательско-студенческий состав сельскохозяйственного училища мобилизуется для несения внутренней охраны. Через два месяца колчаковское правительство пало, и отец добровольно вступает в Красную армию. В декабре 1919 года под станцией Чик он получил тяжелое ранение в обе ноги, лечился в Новониколаевском лазарете.
За время отсутствия отца нам пришлось переменить квартиру и поселиться на улице Съездовской, около спуска к мосту через реку Омь. Мать устроилась на работу в губпродком (начальником губпродкома был Смолин), чтобы иметь какой-то заработок и обеспечить семью.
Летом 1920 года вернулся из госпиталя отец с ампутированной ногой. Устроиться на работу он не мог, так как раны его еще не зажили. На город надвигался голод, и отец решил принять предложение двух предприимчивых немцев, Киндсфатера и Либриха, пригласивших его как химика вступить в мыловаренную артель.
Получив согласие, всю нашу семью перевозят в немецкое село Побочное Одесского района Омской области, где отец стал варить мыло, а компаньоны снабжали его сырьем. Дело шло успешно, но в 1921 году голод пришел и в село. Хлеба не было. Мать с отцом каким-то образом "нажали" осенью просянки и мышея (народное название сорняка) и из семян просянки намололи муки, из которой пекли хлеб зеленого цвета. По деревням бродило много нищих в поисках пропитания, и мне запомнился один эпизод: нищему, попросившему еды, сконфуженная мать подала кусок хлеба-суррогата и, извинившись, что ничего другого в доме нет, кроме хлеба из мышея, получила ответ: "Милая, мы не только мышей поели, трупы людей ели, спасаясь от голода".
Большим праздником в нашей семье было появление на столе жмыха (макухи) или мяса павших животных. Порой крестьяне делились с нами скудной едой вроде лепешек из картофельной шелухи или хлебом из мякины (сметком).
Дела артели шли на лад. Изготовляли мыло различных сортов - мраморное, обычное для стирки, туалетное, - которое компаньоны успешно реализовывали в селах и в городе.
Весной 1922 года отца пригласили на преподавательскую работу в Омский политехнический техникум и в Коммунистический университет. С ликвидацией Омского политехникума и переводом Коммунистического университета в Свердловск (примерно в 1925 году) отец получает место преподавателя химии в школе и одновременно работает по совместительству в индустриальном техникуме.
В 1930 году он получает кафедру в ветеринарном институте, и мы переезжаем в дом, принадлежащий ОВИ - Омскому ветеринарному институту, по ул. Тобольской, 47.
Шли годы "великого перелома", коллективизации, раскулачивания, и ежедневно мы могли наблюдать из окон новой квартиры, как вели бесконечные колонны заключенных в тюрьму на Тобольскую, 72, или на вокзал - на этап.
Город был тогда наводнен голодными казахами-кочевниками, сидевшими в скверах города, - от аксакалов до малышей; они протягивали жестяные банки прохожим для подаяния и молили: "Ой, пап-мам, курсак сапсим пропал".
Мой отец, видя все это, совместно с персоналом медиков клиники Омского медицинского института и клинической аптеки организует бесплатную столовую для голодающих. "Подпиточный" пункт просуществовал недолго. Организаторов столовой вызвали в НКВД, где им было строго предложено прекратить самодеятельность, и тем самым казахам предоставилась возможность умирать от голода. В те времена появилась ядовитая частушка:
Когда раньше был киргиз,
Ел я мясо, пил кумыс.
А теперь я стал казак,
У меня пропал курсак.
Время было тяжелое, приходилось вставать в 3 часа утра, чтобы занять очередь за хлебом. Продукты на базарах исчезли, жили впроголодь.
Глава 3
Роковой "побег в Америку"
В 1930 году по ускоренной программе я заканчиваю 7-ю и 8-ю группы школы "В память Парижской Коммуны". Школу ликвидируют, и на ее базе приказом Наркомпроса создается финансово-экономический техникум. Профессия финансиста меня не устраивала, и я поступаю в ФЗУ при электромастерских Омской железной дороги. Мой товарищ по школе, Олег Спиридонов, продолжать учебу не собирался и, начитавшись приключенческих романов, решил сбежать в Америку, на Клондайк. Он и его приятель, Станислав Зайковский, сын профессора сельскохозяйственного института, предложили мне принять участие в задуманном ими побеге. Я категорически отказался, так как не хотел уходить из дома, был связан с учебой и вообще покидать Родину не собирался.
В один прекрасный день до меня дошли слухи, что оба моих знакомца бежали из дома в неизвестном направлении, причем Зайковский обокрал родителей и лабораторию своего отца, забрав все золотые вещи. Родители беглецов сообщили о побеге в милицию и просили оказать помощь в розыске детей. В омской газете "Рабочий путь" несколько дней крупными буквами печаталось объявление: "Станислав, вернись!" Через месяц узнаю, что Олег Спиридонов вернулся, Станислав Зайковский возвратился позже.
Не думал я, что это смешное ничтожное событие будет иметь жестокие последствия в моей жизни.
Глава 4
"Вредительство" на уборке хлеба
Я продолжаю учебу, заканчиваю ФЗУ, поступаю на третий курс рабфака Сибирского автодорожного института, оканчиваю его, и в 1933 году меня принимают в этот институт на автомеханический факультет. В том же году нас, студентов, отправляют на уборку урожая в Сосновский зерносовхоз. Все ребята нашего факультета были поставлены комбайнерами, меня, как электрика, использовали на ремонте электрооборудования тракторов и комбайнов. Та осень была очень дождливая; днем и ночью, в две смены, ребята убирали комбайнами хлеб под проливным дождем. И вот однажды, во время ночной смены, у двух комбайнеров - студентов нашего института случилось ЧП во время работы: из ящика на мостике комбайна, где хранился инструмент, вываливается гаечный ключ, падает на хедер и затягивается в барабан. Комбайн вышел временно из строя.
В ту пору осчастливил своим посещением Сосновский зерносовхоз Вячеслав Михайлович Молотов, прилетевший на самолете агитэскадрильи "Правда", и с ходу начал творить суд и расправу. По его приказу студенты-комбайнеры были арестованы как вредители, был арестован и прораб 7-го отделения зерносовхоза. Затем последовали аресты начальников токов, которые не имели возможности ссыпать намолоченный хлеб в переполненные амбары и оставляли хлеб на токах, укрыв его от дождя брезентом.
По возвращении студентов с уборочной в город НКВД начал дергать всех, кто был на уборке, требуя подтверждения своей версии: что арестованные студенты были якобы агентами фашистских разведок. Обвинения наших товарищей в диверсии никто не подтвердил, в том числе и я. Разъяренный следователь, стуча кулаком по столу, кричал:
- Спайка! Не хотите помочь следствию. Я разобью вашу спайку, выведу всех вас на чистую воду!
И выгнал меня из кабинета. Ребят все-таки судили, но уже за халатность.
Глава 5
Арест, следствие, суд
В декабре 1934-го был убит Сергей Миронович Киров. В городе начались повальные аресты тех, кто уцелел при арестах 1930–1931 годов. Тогда арестовывали бывших офицеров царской и колчаковской армий, духовенство, бывших нэпманов. Сейчас же забирали бывших эсэров, анархистов, начались аресты среди студенчества и среди тех, у кого были родственники за границей.
В ночь на 5 июня 1935 года я был разбужен окриком:
- Встаньте!
Передо мной стоял какой-то человек в чекистском плаще стального цвета и протягивал клочок бумаги. Спросонок я не понял, в чем дело. Протираю глаза: не сон ли я вижу?
- Ордер на обыск. Поднимитесь и оденьтесь!
Я поднялся, спрашиваю:
- Что вас интересует? Пожалуйста, ищите.
Был произведен тщательный обыск. У меня была коллекция винтовочных патронов к оружию различных стран, в том числе и от русской трехлинейки. Я очень увлекался военным делом, готовился к службе в Красной армии и изучал военную историю; книги по военному искусству я покупал у букинистов, торговавших на центральном базаре. Все это было собрано как улики лицами, производившими обыск. Когда обыск в моей комнате был закончен, улики найдены, мне предлагают перейти в столовую. Захожу и вижу: дверь в кабинет отца открыта, кругом рассыпан ворох бумаг; отец сидит на стуле, мать растеряна, группа людей роется в отцовском письменном столе.
К 6 часам утра обыск был закончен, подъехали две легковые машины, в одну погрузили изъятый при обыске компромат, в другую посадили меня и отца. Ехать было недалеко - НКВД размещался в двух кирпичных зданиях бывшего архиерейского подворья. По одному нас завели в КПЗ, сначала отца, потом меня. В этом здании раньше размещались архиерейские конюшни, теперь оно было приспособлено под содержание арестованных. Унизительный обыск со спарыванием пуговиц с брюк, выдергиванием шнурков и снятием брючного ремня, и я очутился в одиночке.
Камера представляла собой помещение в полтора метра шириной и около четырех метров длиной, с двухметровым потолком; в ней стояли два узеньких топчана, столик, табуретка и в углу плевательница, приспособленная под парашу. Небольшое зарешеченное окно под потолком. В этом здании было девять одиночных камер и пять общих на пять-шесть человек.
Я был оглушен совершившимся. Две недели меня никуда не вызывали, оставив наедине с собственными мыслями. Особенно тяжело было вечерами и ночами, когда из близлежащего сада "Аквариум" доносился запах цветущей сирени и звуки духового оркестра.
За это время ко мне подсаживали ненадолго каких-то подозрительных типов, которых интересовало, в чем я чувствую себя виноватым. Дни текли монотонно. Трижды в день лязгал засов и открывалась дверь. По утрам - на оправку, днем - на прогулку, вечером - на поверку. Наконец меня вызывают на допрос.
Кабинет следователя плавал в пряном аромате духов "Красная Москва". За письменным столом сидел человек лет тридцати - тридцати трех, который представился старшим следователем ГУГБ НКВД по особо важным делам капитаном Тарасовым.