Обо все этом Киса говорит просто и чисто, с обычным для нее юмором и талантом детального "внешнего" рассказа. Вероятно, так же просто и недраматично изменяли своим мужьям ее бабушки и рассказывали об этом по-французски своим подругам. В этом ее кардинальное отличие от Ксении, где все книжно, сложно, углубленно, где анализируется каждый жест и каждая фраза, где между ее любовником и ею постоянное присутствие Фрейда, Достоевского и французских психологов-романистов. Ксения отдает себя вся, до конца – жизнь, служба, дом, муж, знакомые – все ушло на десятый, на двадцатый план. Она может говорить и думать только о себе и о своих переживаниях. У Кисы все на прежних планах – если сдвиги и есть, то они мало чувствительны. У нее просто возник еще один план, который прекрасно уживается с работой, с друзьями, с мужем, портнихами и так далее. Киса – женщина фактов. Ксения – женщина фантоматического творчества. А результат один и тот же: половая близость с новым мужчиной.
Все это мне очень понятно и ясно – так, как бывает понятно и ясно действие в книге.
Книга все-таки любопытнее – она дает больше.
По-старому ежедневные встречи с отцом за завтраком, за обедом. Устаю от своей вежливой и предупредительной готовности к разговору. Отец говорит только о себе и о своих делах и планах. В нем детское легкомыслие и детский эгоизм: ничего больше его не интересует. Когда же он хочет доставить удовольствие мне и брату и коснуться тех областей, которые мы любим и которые ему и чужды и безразличны, потому что в этих областях не существует ни его, ни его дел, ни его планов, он говорит мне:
– Пушкин очень хороший писатель.
А брату задает вопрос из политической и экономической географии и истории:
– Расскажи, что такое Саудия? Кому принадлежит Исландия? Что слышно с Афганистаном?
О том, что эти области интересуют Эдика, он узнал только несколько дней тому назад от меня. Узнав, удивился, пожал плечами, помолчал – и через час начал шармировать своего сына, которого он совершенно не знает.
Был ли у меня такой разговор с отцом в его первый приезд?
После обеда, когда мы много говорили с братом (то есть я с братом) и когда Эдик что-то рассказывал со своим обычным английским юмором, отец прошел ко мне в комнату и сказал:
– А знаешь, Эдик у тебя очень симпатичный.
Рассказала потом об этом маме и брату. Много смеялись. Не скажу, чтобы очень весело. Это – как первая встреча Эдика с отцом после его возвращения в мир. Эдик вошел ко мне, закрыл за собою дверь, сел и произнес очень серьезно:
– Действительно у меня необыкновенная жизнь, и я начинаю думать, что я сам – необыкновенный человек. Подумай: мне нужно было дожить до тридцати лет, чтобы первый раз поцеловаться с отцом.
Настроение тихое – внешне. Но внутренне чувствую себя так, словно куда-то надо ехать, торопиться, не опоздать. Внутри так, как на большом вокзале. И сердцебиения притом.
13 ноября, пятница
Вчерашний день – плотный, трудный, насыщенный людьми и эмоциями. Ильинчик, которого не видела несколько лет (все пишет, все обличает, все ищет!), Майданский, Таночка, Киса. Утром и ночью – простые слова, а в них сложность всей жизни, а от них неукротимая тревога – будь то в печали, будь то в радости.
Вчера же – вызов в ЖАКТ, где милиция официально объявляет мне о постановлении по ходатайству отца о проживании в Ленинграде: отказано – на четырех бумажках. Глаза ЖАКТов, милиции и посторонних посетителей жадно и осторожно следят за моим лицом. Бумаг на руки не выдают. Просто расписываюсь: тогда-то мне объявлено о том-то. Все.
15 [ноября], воскресенье
Первая полноценная ночь – после люминала. Заснула после 2-х, проснулась в 10, очень радостная и благодарная, со свежей головой, с внутренней улыбкой: был сон, ночь была во сне. Температура еще держится, но выше 37,5–[37,]7° C не поднимается. Урок с моей красивой ученицей: Chanson de Roland. Срочный перевод трудного почерка. Как в почерках проявляется человек, не тот, внешний, известный всем, а другой, спрятанный, глубинный и мало знакомый. Два лица – три лица, а может быть, и больше. И редко, редко знаешь любимых и близких, но пришедших извне, из мира, из жизни, из чужой крови, из чужого дома.
Запомнить:
Людей выдумывать не надо.
Не требовать от них больше того, что они должны дать.
Из того, что они дают, уметь извлечь ценность – единственно нужную.
И на многое, на многое смотреть сквозь пальцы.
И то, что есть, никогда не сравнивать с тем, что могло бы быть.
Тогда жизнь будет и легка и прекрасна.
Все дни – и почти все часы – заполнены людьми. Сегодня вечером должны были прийти Тотвены – и не пришли: старик был днем – жаловался на жену, на ее ревность – скучно.
За окнами – ноябрь, мокрый, с ранними сумерками, с поздними рассветами. Унылый месяц. Каждый год встречаю и провожаю его болезнью. За окнами – пути людей, театры и концерты, кабаки и больницы, тюрьмы и вокзалы. За окнами – мир. И мир этот – и весь мир, больше этого мира – во мне, со мной, близкий и чужой. И я тоже – и близкая ему, и чужая.
Хорошее чтение: Моруа – "Cercle de Famille". И целая грудка непрочитанных книг, тем более интересных, что они еще не прочтены.
Завтра Анта. Вернулась из Хибин. По-видимому, остается в Ленинграде. Хорошо это. С ней всегда любопытно – несмотря на тьму и ложь. Или, может быть, именно поэтому.
И завтра же Киса: со своим романом и с портнихой, у которой вместе заказываем эпатирующие платья.
Но о чем же я тоскую? О чем думаю? Ведь мне же больше ничего не нужно. У меня же есть… как будто все – как будто все.
Воют ветры, ветры буйные,
Ходят тучи, тучи черные…
По радио передают концерт Веры Духовской – какой чудесный голос и какой странный смешанный репертуар: классический романс и партизанская песня, народная песня и звуковое кино. Жаль.
Мысль – замедленное действие (Моруа).
27 ноября, пятница
Кажется, из всех русских писателей больше всего я люблю Салтыкова-Щедрина.
На улице – легкий сахар снежка. После плеврита начала выходить с внимательной и издевательской осторожностью к себе. 24-го обедала с отцом у Тотвенов: вместе мы не выезжали с ним больше 12 лет. Неприязни и раздражения больше нет: глубокое и спокойное равнодушие. Возможно, что выравнивание моего настроения происходит главным образом от Luminal’а, к которому я начинаю питать пристрастие.
Чтение разное и неплохое.
По временам яростные взрывы тоски, переходящие в тупое и нудное ощущение скуки. Постоянно нужен высокий вольтаж.
Удивительная творческая опустошенность: не пишу и не могу писать. Отношусь к себе с глубочайшим равнодушием и опять-таки с издевательством: зачем и о чем?
После уничтожения призраков наступает полоса мертвой трезвости – очень разумной трезвости, очень логичной и удобожизненной. В такой разумной и логичной трезвости живу теперь я. Живу в единственно возможном для меня плане – в плане полной и ясной реальности. Сопротивление мое на все высшее выражено очень серьезным коэффициентом жестокости.
Я не хочу полетов – никаких.
28 ноября, суббота
Падает снег. Под кружевной метелью выходила по делу. Около почты грузовик наехал на панель и искалечил человеков. Толпа, любопытная к смерти и страданию, стояла густо и гудела почти радостно. Потом дома: внимательное и холодное чтение статей в журнале "Под знаменем марксизма" – карандаш, выборки, отметки.
Полностью принимаю марксистскую оценку творчества Толстого. Иначе я о нем и не думала – может быть, только другими словами и с менее заостренной точностью.
5 декабря, cуббота
Каждый вечер – высокая температура: до 38 °C и больше. Главным образом дома.
Каждое утро, когда сижу перед зеркалом, вижу в своем отражении не себя, а бабушку – ту, особо любимую, которую никогда не знала, потому что умерла она в 1895 году.
Каждый день – разные дела жизни (и маленькие и большие). Острые вестники злобы и раздражения перемешаны с утешительными минутками растроганности и мгновениями нежности.
Позавчера отец выехал в Москву – устраиваться через каких-то главков на юг. Жил все это время не у нас, а где-то на Васильевском, где по знакомству ему устроили комнату за 100 рублей в месяц. Приходил завтракать, обедать. Рассказывал о том, кого видел, где был, и, как и раньше, рассказывал туманно, неправдиво, с непродуманной до конца ложью, с мелкой и неумной фальшью. По-моему, искренне отец умеет только злиться и ненавидеть. Всегда вслепую, но всегда искренне. И с ним и от него устали очень.
Все-таки странно, что он – мой отец.
И с люминалом и без люминала – сны, сны, замечательные сны. Никогда не хочется просыпаться…
Вечером – вместо радости раздражение и отчужденность. Нераспечатанная пачка душистых папирос. Сброшенный свитер. Жар.
Полчаса. Сорок минут. Может быть, час.
Головная боль. Аспирин. Усталость.
6 декабря
Молчаливый день.
8 декабря, вторник
Вчера: больной Эдик, тихое и очень позднее утро, неожиданное возвращение из Москвы отца, внесшее смятение в нашу праздничную тишину. Удивительная легкодумность в этом человеке, связанная с оптимистичным фатализмом игрока. Полная отчужденность.
Падал снег. Было скользко и мокро. Поздние дни петербургского ноября. Улица. Маникюрша. Фонари. Рекламы. Духи к именинам Кисы. Отрывистое чтение "Безобразной герцогини" Фейхтвангера. Телефонная консультация по вопросам английского перевода. Телефонные разговоры с издательством. К вечеру – пустая болтовня с жильцом, который собирается на Шпицберген: честно желаю ему удачи, потому что соблазнительно в течение года жить без жильца, каким бы милым и удобным он ни был.
Не переодеваясь, в сером джемпере, в пестром шарфе, в каждодневных туфлях, иду с братом к Кисе. У нее – до 4-х. Пью только водку – и пью много и умно, не хмелея, в большом и в жестком холодке. Все дамы – в шелках, все одеты лучше меня, но я знаю цену себе, я знаю, что, несмотря на тряпки, я лучше их, я вижу это, я чувствую по глазам мужчин, по взглядам женщин – и мне делается и смешно и мерзко. Гордость моя отвлеченная и сложная: просто очень уверена в себе, всегда уверена, я знаю, что я умна, что мужчины боятся этого. И так как я знаю все это – и еще многое другое (культ Елизаветы Английской, например), – я ласкова, дерзка, равнодушна, вызывающа и весела. Боровский, которого я не видела года два, косит на меня свои глупые глаза. Братья Кукорановы лепечут какой-то пьяный вздор. Все это очень смешно. Все это очень грустно. Женственность. Пол. Проблематические возможности. Брачное оперение. Только потому, что женщина, что женщина красива и остра.
А если бы я была безобразной? Гораздо умнее, но безобразной?
Я знаю все это. И мне смешно и мерзко.
10 декабря, четверг
Написала несколько придуманных страниц из дневника придуманного старого человека. Когда, после чая, прочла их вслух моим, отреклась от страха и тоски. И сейчас, несмотря на интересное чтение ("Enfantines" Valery Larbaud, "Les Loups" Guy Mazeline), на музыку, на безразличные телефонные переговоры, – тоска, близкая к отчаянию.
Вчера: жар, бесцельные и нелепые попытки поссориться, уколоть, сделать больно – очень – до задыхания. Густой папиросный дым. Пустые разговоры о литературе. Пустые слова.
И очень поздно: пытка Фрейей, ее бессильной силой, ее безумием безвластия. Всеми тайными силами тьмы и ночи. Пустая и бесполезная пытка, потому что не нужная ей самой.
Нелепые дни, нелепое настроение. Нелепые люди. И скучно – очень.
19 декабря, суббота
Как и весь мир, должно быть, я часто думаю о том, что король Великобритании Эдуард VIII недавно отрекся от престола, так как хотел жениться на своей любовнице Симпсон, а парламент, Болдуин, конституция и вся Англия вместе с доминионами этого не хотели.
Обыкновенная женщина, которой уже лет 40 и которая дважды была разведена, оказалась сильнее корон и империй. Весы истории – впервые в мире – показали не то, что показывали все время на протяжении долгих столетий. Эдуард VIII сделал необыкновенный романтический жест, нелепый, безрассудный и опасный. Пусть это даже жест пустой, лишенный романтического содержания и основанный на гораздо более глубоких политических корнях, которых мы не знаем. Романтическую внешность, однако, от него отнять нельзя.
Первый королевский поступок, который был для меня утешительным.
Вчера отец уехал в Кировск. Позавчера он уезжал в Свердловск, где его ждут его друзья, телеграфировал туда и сокрушался, что на этот день не достал билета. Затем мгновенно перерешил и выехал за полярный круг. Все его поведение за последнее время вызывает во мне чуть раздраженное и юмористическое недоумение – вроде трагедии Шекспира в постановке Радлова.
Отчужденность абсолютная. С августа по вчерашний день в разговорах с ним не улыбнулась ЕМУ ни разу. Нечем и незачем.
Эдик похож на такого человека, которого обычно принято называть святым. Он, всегда не любимый отцом, загнанный, осмеянный, порабощенный, перенесший все возможные унижения и издевательства, забыл и простил все. Ему жаль отца. Он бережен к нему и предупредителен. Он готов отдать все немногое, что имеет. Он смотрит на отца своими большими, чистыми и невинными глазами и не знает, о чем нужно говорить с отцом. Бездны непонимания и чуждости лежат между ними, но жалость (caritas) не знает бездн – у нее сверкающие крылья.
– Надо всегда делать так, чтобы совесть была всегда, всегда спокойна, – говорит брат, – чтобы никогда, никогда потом ни в чем нельзя было упрекнуть себя и ни о чем пожалеть.
А все-таки жить в обществе святых трудно?
Чтение "Пушкинского Петербурга" Яцевича. Книгу принесла Ксения: личина добродетельной светской дамы – муж, книги, лекции, Пушкин, театр. Флер полупечальной улыбки об ушедшем любовнике. Невинные флирты. Воспоминания. Модные платья с буфами. Крохотная муфточка. Духи. Анна Каренина до падения.
Дождь. +7 °C. Свет с утра. Плохое самочувствие. Диспансер. Новые очаги в легком. Ничтожное сердце. И совершенно разрушенная нервная система. Советы отдыхов, развлечений, легкомыслия, бездумия, общения с веселыми людьми.
Как будто мне это доступно!
Как будто я могу это сделать!
Сегодня Николин день. Любопытно, что случилось у Николеньки? Последние его письма – всегда прекрасные – так туманны. Думаю, что Серафима Сергеевна забеременела. И он не знает, как сообщить об этом мне.
Весь город готовится к елкам – деды-морозы, марципановые фрукты, игрушки, блестки, вата, радостная детвора. Бешеные цены.
Елки в этом году делать не буду.
Ни за что.
Сегодня Эдик отвез все книги на квартиру Г.В. Сделал это, радостно торжествуя и почти злорадствуя. Вернувшись, сказал:
– C’est la fin. J’ai suivi une croix.
Я промолчала, потому что на меня смотрели.
31 декабря, четверг
До Нового года осталось три часа. У меня на столе работы по шпунтовым сваям, по тигельным щитам, по железобетонным конструкциям.
До Нового года осталось уже меньше трех часов. Секундные стрелки звенят где-то рядом, во мне. С секундными стрелками иду я.
Старая цыганка, гадавшая о черной дороге, о розовой дороге, где ты?
Старая цыганка, погадай мне на счастье: будут ли в новом году ослепительные полдни лета и осени 1935 года? Будут ли в новом году запахи жасмина, ванили и чистой воды?