Приехала – и увидела моего милого Добчинского. Загримирован восхитительно, прямо не узнаешь в этом вертлявом господинчике мою Женюрку. Еще многих увидела: и Лиду Перепелицыну, и Александру Мейштович, ставшую прямо красавицей в изящном костюме эльзаски, и Изу, седую старушку, и Сесиль Воду, злую цыганку-шпионку! Получила массу легких, как ветер, поцелуев; чтобы не запачкать меня губной помадой, девочки нежно прикасались к моей щеке. Но и это все глупость! Играли… да. Как играли??!.. Ни то ни се! Мое стихотворение читала Наташа Забелло (сестра Любы Геймансон). Читала ни шатко ни валко, ни хорошо ни плохо – я могла бы прочесть лучше, это я знаю! Русская пьеса шла хорошо, даже больше, чем хорошо. Лида и Женя очаровательны, зато Вера Добужинская (она заменяла Лизу, заболевшую краснухой) если не испортила пьесы, то поколебала прекрасное впечатление своим мертвым голосом и бездушной игрой. Гадко, гадко, очень гадко! Но… ничего! Ça me regarde peu! Qu’ importe!! Французская пьеса ("Une nuit d’Alzace") была испорчена пением, т. е. не то чтобы по-настоящему пели, а вообще говорили певуче, певуче и ненатурально! Оживила крошка Tamara Fietta и Sonia Jafarova, очаровательная татарочка! В общем, сошло ничего! Мило! Что мне понравилось – это гимны Polonaise Militaire Chopin’a, сыгранный Зиной Айсмонт (ведь она ученица Бариновой), и, конечно, русская пьеса! Elda Fietta пела solo Итальянский гимн, а остальные исполнял хор! Французский флаг держала Jeanne Micaud, русский – Лида Перепелицына, исполнявшая еще русскую пляску в изящном костюме боярышни, английский – Nelly Havery, милый английский матросик, бельгийский – не помню, кто, итальянский – Elda Fietta, а японский – Михайловская, удивительно похожая на японку! Так что все удалось! A propos, j’ai reçu un prix pour l’année passée.
Среда, 2 марта
Снова хожу в школу: уже неделя. Выдали "bulletins", и я получила кокарду. Очень боялась потерять ее из-за анатомии, но все сошло благополучно. Вернулся из Москвы папа; привез очень много конфет и мне шесть томов книги "Великая реформа 19 февраля 1861 г.". Красивое и интересное издание! Ф.А. получил отставку и чин генерала. Вчера поздравили. По телефону, конечно, иначе пока невозможно! В гимназии все то же самое. Много манкирующих учениц. Прочла "Войну и мир". Ростовы все – слякоть; Курагины – гадость, а лучше всего семья Болконских. Особенно Андрей. И красив, и мой тип! Наташа порядочная "bête" и слишком влюбчивая, что очень глупо. Вначале и Пьер Безухов нравился очень. Потом перестал и интересовать. Лучше всего описана война. Александр, Кутузов и Каратаев; таких, как он, в русском народе много, но они где-то спрятаны, заброшены в далекую глушь, за тысячи верст от центров культуры и цивилизации. Подхвачен верный тон всеобщего настроения и особенно штаба при генералах. В общем, больше всего меня занимали война и масонство. Этот орден, таинственный, странный, но, вероятно, хороший, меня живо интересует. Когда окончу школу, буду изучать оккультические науки: это меня захватывает, как и все мистическое, загадочное, далекое. Но масонство не всегда меня привлекает: не всегда и не совсем. Слишком много противоречащего моей натуре!
Видела Елену Владимировну Ковалеву. Изменилась и стала хуже. И чего замуж вышла?! Обстригла волосы, подурнела и стала какой-то желтой! А раньше была похожа на вдохновенную музу истории. Не знаю, как пойдет дальше с этой изящной дамой в модных платьях! M. O’R[eilly] все то же. Осторожная, пикантная, изящная в своей простоте, но с легким оттенком врожденного кокетства и грации, что придает ей beaucoup de charme. О, если бы ее одеть à la moderne с ее роскошным цветом волос, красивым носом, насмешливой улыбкой, холодными голубыми глазами, элегантными манерами и очень стройными ногами (что, à propos, у англичанок очень редко!), о, воображаю, что это был бы за petit demon de femme! Я ее не люблю самое, но люблю тонкий, острый ум, ее mots, брошенные будто вскользь, ее нос, ее лицо, ее очаровательно сложенную фигуру, аристократическое "tenue" – одним словом, люблю ее красивое тело, а душа и elle-même… that is the question!!
22 [марта], вторник
Było cicho i dobrze.
Mon âme est pure et chaste, comme si j’étais une enfant de deux ans et je n’avais aucun pêché…. notre pêché originel! Après la confession – j’ai commencé à prier. Mais le jour-ci je ne priais pas pour s’en debarasser seulement; non, je priais, parce que je sentais que je dois le faire. Suis-je devenue pieuse? Je ne sais pas; il me semble, que je suis resteé la même, seulement… je n’étais jamais si calme, si calme que maintenant. Oh, oui! J’adore notre Sauveur et sa bienheureuse mère Virgo Virginum!
23 [марта], среда
Le soleil, le ciel bleu-clair et la Sainte Communion! Bien, quoi?!
Гельсингфорс, 30 [марта], среда
Что ни край, то обычай! Город чистый, симпатичный, даже, можно сказать, красивый, но странный, странный ужасно! Может быть, это только с непривычки так кажется, а потом, как привыкнешь, так и по душе придется, но… Вот уже целый день брожу с мамой по чистеньким, хорошо мощенным улицам, наблюдаю, рассматриваю, но никак не привыкаю к некрасивому, куриному языку финнов, ни к аккуратным, розовым, белокурым мужчинам со снежными воротниками и манжетами, ни к стремительно несущимся велосипедам, но, главное, не могу спокойно видеть их финнок… О, Боже! Кто бы мог выдумать когда-либо что-нибудь более ужасное и уродливое?! В Петрограде немного, но все же встречаются изящные ножки, а здесь… Horreur, и больше ничего! Огромные, толстые, широкие, плоские, с неимоверно большой пяткой, такие страшные и неэстетичные, что даже глядеть противно! И подростки такие ужасные, особенно девочки, с вытаращенными, рыбьими глазами и короткими вздернутыми носами, некрасивые, бледные, вялые и сонные, или слишком смелые с разбитными, неприятными манерами… ну, прямо гадость, и больше ничего. Гуляли много, ходили по каким-то Александровской, Правительственной улицам, смотрели какие-то красивые здания, вероятно, государственные учреждения, но в финских надписях так и не смогли разобраться, купили красивые ботинки и лакированные туфельки для меня (очень недорого и очень элегантно), прелестнейшие кружевные combinaisons с широкими прошивками и еще многое покупали: духи Roger et Gallet extrait santalia и еще что-то, но что именно как-то ускользает из моей памяти, потому что спать хочется до безумия!!
Петроград, 3 апреля, воскресенье
Мне снился сон… мне снился, спокойный, ясный и красивый… Мне снился чудный, светлый сон! Сон спокойствия, тишины, забвения и красоты! И, как все сны, промелькнул так же быстро и легко, едва коснувшись души и оставив прелестный, немного грустный отклик. Печальное эхо того, что прошлое, может быть, вернется, но не точное, но не точное… Может быть, и лучшее, но никогда не то же самое!
Szczęśliwa młodość!.. dzień szczęścia – długi, żalu – krótki… или что-то в этом роде! Но это неправда, это неправда! Или же это сотворено для нежных, воздушных голубоглазых девушек со льняными волосами, прозрачным, чистым взглядом и нетронутым, наивным ртом, которые беспечно живут в старинных усадьбах с белыми домами, окруженными липами, сиренью и жасмином, живут тихо и безмятежно под крылышком родных, со своими полудетскими радостью и горем; для них, может быть! для не знающих, не понимающих, не чувствующих нервной, напряженной атмосферы жизни! для детских желаний и сердец, чистых, невинных и прозрачных, как слеза! Но… оставим это! Все хорошее в жизни проходит быстро и незаметно… Как сон, как радужный, светлый сон! Дурных снов не бывает: есть только чудные, мгновенные, прелестные видения счастья, сны лучшей жизни, сны просто прекрасные по своим новизне, красоте и тонкости! Одним из этих чудесных снов было кратковременное и не стирающееся из памяти пребывание в Гельсингфорсе. Вечера, правда, довольно скучные, но, несмотря на это, все же милые, потому что я так люблю тишину и спокойствие. А там было так тихо, так тихо! Хотя не всегда это мне нравится; это зависит от моего настроения. Когда я нервна до последней степени, решительно все раздражает и злит, когда безумно хочется заплакать, застонать от невозможности найти хоть минуту тишины, тогда я жажду полного спокойствия. Чтобы никто не говорил, никто не смеялся, не ходил; чтобы все молчало и застыло в тихой, прелестной грусти… И только чувствовалось бы непривычное движение воздушных атомов и непрерывный, неслышный говор их! Тогда я стараюсь забиться в гостиную или в кабинет, лежать там молча и неподвижно и слушать песнь моей души и моей мысли! Иногда бывает так хорошо… так хорошо и спокойно! А если мне прервут мое уединение, если чей-нибудь смех или голос резко прорежет дорогую мне тишину, мне хочется плакать, что не дали молчанию и спокойствию водвориться в моей душе и отдать ей мир и спокойствие ко всему. Хочется плакать, но… слез нет! Я никогда не плачу; что-то не умею. Забыла! И на весь день испорчено настроение, ибо тот молчаливый экстаз тишины не всегда приходит! Не всегда.
А то иногда хочется смеха, людей, музыки, красоты. Хочется театра, ресторанной залы, улицы. Хочется сознавать и видеть, что… да, но это все равно. Спохватилась вовремя! Grâce à Dieu! Quoi, c’est mieux! Oднако… вернемся к Гельсингфорсу! Там я узнала человека со странными, с красивыми, стальными, голубыми глазами, удивительно похожими на глаза… я знаю, на чьи глаза!
Спокойные и ласковые, насмешливые и вызывающие, они похожи на холодную сталь, когда глядят чисто, холодно и умно, и на предутреннее голубое небо в минуту ласкового, милого, но в то же время вызывающего взгляда! Красивые глаза, очень ничего!
Я любила прогуливаться по Runebug’s Esplanaden и по Александровской улице. Любила пройтись неторопливо и осмотреть публику, встретиться взглядом с военными и морскими офицерами и чувствовать, сознавать…? Ничего особенного!!!
Май, 5, четверг
Долго не писала, очень долго! Больше месяца. Но работы по горло: репетиции, репетиции и репетиции! Почти все сдаю блестяще (отметки мои лучше всех), а сегодня, на экзамене физики, так прямо скандал из-за моего балла вышел. Ольга Константиновна никогда никому пятерок не ставит и очень придирается к слогу, требуя точности, ясности в выражениях, желая приучить нас к так называемому "научному" слогу, каким доказываются теоремы, алгебраические вычисления и объясняются законы и опыты по физике. Но мы, конечно, очень трудно привыкаем к ее речи, и часто она принуждена повторять то же самое по нескольку раз, чтобы мы могли составить более или менее ясное понятие об объясняемом. И вдруг, о, неожиданность! Сегодня я держала по физике форменный переходный экзамен; со мною вместе исправляли свои репетиционные двойки Женя Рукавишникова и Женя Видаль. На первую голову вызывают Ж.В.; "Физика" сидит у пюпитра Ады Моржицкой, высокая, длинная, тощая, в белой воздушной блузке. Сидит и думает, вытаращив свои огромные черные глаза, выпуклые, тусклые, некрасивые! Задает Жене сифон. Эта строит физиономию, поворачивается на каблуках к классу и оглядывает девочек с таким видом, будто первый раз слышит о том, что на свете существует нечто, именуемое сифоном! В это время "Физика" занята обдумыванием какого-то сложного вопроса. Женя быстро наклоняется к Рукавишниковой, которая сидит почти что рядом с доской, и стремительно просматривает чертеж сифона, слушая бессвязные и торопливые слова моего "Ваbу" о устройстве сифона и, вероятно, еще о чем-то. Неожиданно "Физика" поднимает глаза:
– Госпожа Видаль, прошу без этого… Занимайтесь делом и оставьте госпожу Рукавишникову в покое…
Женя Видаль принимает вид оскорбленного самолюбия:
– Я, mademoiselle, я ничего… Она даже не слышала, что я ей сказала… Я, mademoiselle, я…
Но в это время "Физика" вдруг извергает мою фамилию. Встаю. Страх пропал, и даже стало смешно. Потом тупое равнодушие. Что спросит? Насосы, коэффициент линейного расширения, Бойля-Мариотта?
– Расскажите о барометрах!
Минуту молчу, подбирая первую фразу, в мозгу укладывается быстро красивая, длинная, витиеватая. Начинаю. Выходит резко и обрывисто: слова падают короткими отдельными предложениями, отрывистыми, маленькими, сухими. Я в отчаянии. "Будет злиться!" Но ни слова с ее стороны. Потом быстро осваиваюсь со своей ролью, уже, свободно и улыбнувшись, испрашиваю позволения подойти к доске и начертать около кривого, безалаберного рисунка о сифоне мою схему металлического барометра. Потом говорю еще что-то о циклонах, о погоде, о законе плавания, термометры, неудобства водяных термометров и т. д., и т. д….
– Довольно! – падает отрывистый звук.
"Неужели конец?" – думаю. Нет! еще придется дать листочек и решить задачу о теплоте. Граммы, градусы, калории привычным, машинальным движением набрасываю на бумагу, потом приписываю уравнение и подаю листок "Физике". Она только что кончила спрашивать Женю Видаль и отпускает ее на место. Просматривает мою задачу – верно. Еще несколько вопросов, и я готова. Сажусь и сейчас же втягиваюсь в доказательство и объяснение закона Бойля-Мариотта, который попался бледной и дрожащей Ж.Р. От испуга она стоит молча и неподвижно. "Физика" задает ей другие вопросы, но я их не слышу, потому что ни о чем не думаю. Вдруг вижу, что "Физика" быстро берет классный журнал.