Нет, положительно это комично до невероятности! Сижу я в номере гостиницы одна и будто бы не одна. Эдуард сладко спит в кресле, утомившись длинной дорогой, и мама тоже задремала на диване. Я вижу лишь закрытые глаза, сонное выраженье лиц и лениво надутые губы. Сон снизошел к нам в комнаты и среди бела дня охватил всех, кроме меня. О, я счастлива, что могу свободно бороться с каким бы то ни было чувством усталости и никогда не поддамся ему. Сижу, пишу, взгляну иногда на уморительные физиономии моих заколдованных принца и принцессы и едва-едва удерживаюсь, чтобы широко, смело не расхохотаться. Но… я принуждена молчать. То есть не то чтобы меня кто-то принуждал, нет, а только мне как-то не хочется нарушать общей тишины. Комнаты нам попались удивительно хорошие: обширная передняя, большая, красивая гостиная, затянутая сукном, с шелковой густо-розовой мебелью, затканной золотыми, фантастическими цветами, с портьерами из той же материи и того же рисунка; зеркало в богатой золотой раме со старинным мраморным подзеркальником на золотых ножках очень скрашивает комнату; у письменного столика лежит шкура какого-то серого зверька, и ноги мягко утопают в его пушистой шерсти. Спальня находится рядом: две пышные кровати, плюшевая кушетка, туалетный столик, зеркальный шкап, умывальник с разрисованным прибором, пара мягких стульев… là voilà, notre chambre à coucher! В общем, пока все ничего. Но сейчас перестану писать, так как интересных подробностей нету. К вечеру, вероятно, наклюнутся. Ой, не могу видеть их спящие лица, сейчас улетучиваюсь в читальню. Adieu!!!
Вечер. Одиннадцать пробило. Вернулись давно с прогулки: ходили по Александровской, Эспланаде, гуляли в Обсерваторном парке, откуда открывается великолепный вид на задернутый вечерней дымкой город и на спокойное море, служащее стоянкой многочисленным судам, канонеркам, шхунам, лодкам и яхтам. Посреди воды разбросаны небольшие островки; там построены миниатюрно-изящные виллы с красными крышами, какие-то домики. Даже несколько церквей, кажется. Но на это я не обращала внимание. Не хотела… и кончено!! Почему? Было грустно, скучно и гадко. Как-то неопределенно тоскливо и пусто. Я возненавидела в эту минуту всех финнов и финнок, их тупые, равнодушные лица. Здоровенное телосложение, маленькие светлые, светлые или бесцветные глазки, некрасивые носы… Бог мой, как я счастлива, что не живу где-нибудь в провинции; как я горда, что могу назвать себя жительницей столицы, нашего роскошного, огромного Петрограда. Как я люблю наш Петроград, мой дорогой, горячо любимый Петроград. Милый мой, хороший!!! Хотелось, безумно хотелось Невского, Стрелки, кинематографа… Но нет – места!! А раньше как я рвалась сюда, в этот несчастный Гельсингфорс!! Увы, обман, опять обман!
Хотя… ведь я здесь всего лишь первый день! Значит, надо приложить старания и… играть жизнью!
Петроград, июля 19, вторник
Вчера вернулись в Петроград. Я так хотела поскорее увидеть этот город, но вот уже второй день, как идет неприятный дождь, и я принуждена сидеть дома. Это противно! Но я всегда думаю, что завтра принесет мне утешение. Я всегда жду этого таинственного "завтра". Одно время мы провели на Иматре. Было сначала скучно: ходили с мамой на водопад, бродили по парку, и хотя гостиница была переполнена, мы не знакомились ни с кем. Все ужасно несимпатичные физиономии, так что даже заговорить не хотелось. Однако на второй или третий день, я уже не помню, я познакомилась с барышней моих лет. Elegancka, bardzo, nie brzydka warszawianka, Halina Getdzińska. Jest ucieknięta z Łodzi, i matka jej pozostała teraz w Królestwie. Мне она понравилась, я ей тоже, по всей вероятности. Значит, быстро сошлись и почти что подружились. Гуляли вместе, делились впечатлениями, рассказывали друг другу свои маленькие приключеньица и "aventures". О, много их было, есть и будет, много пройдет незамеченным, много же оставит след на целую жизнь! Как вспомню сейчас некоторые более мелкие подробности моего пребывания в Гельсингфорсе, так даже смешно становится. Но, однако, вернемся к Иматре. Мелочей было масса, иногда даже испуг вкрадывался в душу, но все это прошло и, вероятно, никогда не вернется в той же форме. Боже, как бы я хотела видеть одну личность, которую я знаю и будто бы не знаю! Dieu de miséricorde – она мне поистине нравилась! Даже больше Котика. Еще… да. Еще познакомилась с гр. Шембек-де-Норта. Очень тонкий, изящный и умный молодой человек. Симпатичный, общественный, светский и ненавязчивый. En un mot, совершенно "bon ton".
Июль 22, пятница
Погода эти дни стоит неважная: то дождь, то снова прояснится. Вчера, выходя из кинематографа, встретили Ф.А. Обрадовался – до безумия. Прошли с ним до дому, а Эдик так раньше домой уехал; потом неожиданно "papa" встретили. Ну – ничего. А вот у меня было маленькое приключение в ночь на 21-е. Легла я около двенадцати. Почти что стала засыпать, но почему-то в эту минуту подумала о гусарской парадной форме. И вдруг слышу – военная музыка! Сажусь на постели в полнейшем недоумении. Что? Откуда? Неожиданно марш прерывается, и я слышу моих "Гусар". О, как я люблю эту песенку! Уму непостижимо! Я вскакиваю, зажигаю сразу две лампы и, едва накинув капот, высовываюсь за окно. На дворе абсолютная тьма. Окон vis-à-vis не различишь, но на дровах лежит отблеск окон первого этажа: оттуда слышатся крики, голоса и… "Гусары"! Конечно, я сразу поняла, у кого это! И, о, Боже мой, как я позавидовала им. Особенно, когда за "Гусарами" раздался вальс, а затем… мазурка! Я сидела на постели злая и грустная и мысленно требовала повторения "Гусар". Бисировали неисчислимое число раз. А я продолжала сидеть печальной, молчаливой и недовольной. Потом играли "Танго", "Сон негра", "Маннарони", "Пупсика" и др. И все по большей части мне знакомое. Едва начинали мазурку или краковяк – я слышала топот танцующих ног, какие-то возгласы, крики. А мне было так грустно, так неимоверно грустно… Чего я хотела? Блеска… музыки, многого хотела! Хотела того, что никогда в жизни не могла бы излить на бумаге. А потом ужасалась своих мыслей, желаний. И прятала голову в подушки, защищая воображение от наплыва чувств. Но ненадолго. Снова разгоряченный мозг начинал действовать, и я поддавалась ему. И опять повторялось то же самое. А к четырем часам я уснула. Уснула тяжелым, гадким сном, который меня еще больше нервировал и дразнил. Дразнил невозможным; и это было тяжело. Если бы я умела плакать, я бы плакала – но слез нету, не умею что-то. Это и хорошо, даже очень хорошо, а иногда и плохо. О, как плохо!
Июль 24, воскресенье
Сегодня были в "Comedia". Pardon, называется это "Сад комедии", но вообще даже намека на сад не было. Обширный двор, густо посыпанный нехорошим песком, несколько чахлых лавров в бочоночках и клумбы по бокам, крытые театр и ресторан – все! "Papa" взял ложу; сидели совсем близко сцены. Актеры замечали, даже улыбались. Ставили два балета: "Крестьянский праздник" и "Карнавал" и еще какой-то отрывок из "Горячего сердца". Танцы мне не очень понравились; темперамента нет и огня мало. Не мой вкус, увы. Публика была довольно хорошая, даже, можно сказать, весьма приличная. Ничто не шокировало; мама была довольна, так как боялась за меня. "Papa" тоже ничего. А я? Гм! Было весело, но как-то мимолетно весело. Впечатления не осталось никакого. Теперь вернулась домой, и, ну, положительно никакого чувства.
Июль 31, воскресенье
Сегодня были на Островах; конечно, в том же составе, что и всегда: мама, брат, я… Нового и быть не может. Воззрение "pa" на жизнь очень старо; que faire!! А жить так хочется… так безумно, ужасно тянет! Но приходится покоряться. На Островах особенного ничего. Народу очень много, но публика вся какая-то серенькая, одним словом, праздничная, воскресная. Я думала, хоть R приедет, нет, не мог. Очень, очень милая личность, симпатичная и, как мне кажется, вполне естественная. Это почти что главное преимущество человека. Как можно больше простоты. Но не везде и не всегда ее найдешь. Трудно сыскать! "Мой" тоже был на Стрелке. Но, кажется, меня не видел. Противно. И всегда так случается: мы возвращаемся – он только едет! Иной раз так даже досада берет. Почему? Не знаю. А впрочем, не все ли равно. Да, да – пусть будет все равно. Так должно быть почти всегда. Мое слово – ибо я предпочтительно молчу. Не знаю – мой вечный ответ, ибо я боюсь своих мыслей и упорно прячу их! Не знаю…
Август 8, понедельник
Друг мой – я тебя жалею! Как мне жаль тебя! Мой добрый, хороший, правдивый друг. Мелочи способны повлиять на всю жизнь… на всю жизнь… И это пугает… И не знаешь, что делать для избежания этих "ничто". А их так много. Одно промелькнет и забудется – другое оставит глубокий след. Почему мы все живем несамостоятельно? Всегда для кого-нибудь. Жизни всех связаны между собой. Связаны невидимыми, но ощущаемыми и крепкими нитями. И ничто не в состоянии разбить эту связь. Даже смерть не может. Ибо души бессмертны. Души наши соединены между собой – и связь эта бессмертна. А другой раз и к близкому человеку не чувствуешь ничего. Связи нет – души далеко, флюиды спят… И не всегда встретятся мысли, не всегда найдут покой – нет. Да, много странного на свете. Но я помню о тебе, друг мой, и безумно жалею тебя. Мне кажется, твоей вины здесь нет. Хотя… Я ничего не знаю – ничего. Но если мне так думается, то, вероятно, предположенье правдиво. В чем твоя вина? Нет, нет – ты не виноват. Знаешь ли ты это? Нет. И это меня мучает. Как объяснить тебе? Не знаю. Впрочем… могла бы, да ведь не поймешь меня. И поэтому молчу, не желая сбить тебя. А так хочется примирить, сказать… что? не все ли равно!
Друг мой, я тебя жалею! Жалею и понимаю!
Август 13, суббота (утро)
Вчера вечером Коля уехал в Воронеж. Он очень милый мальчик, добрый и симпатичный. Эдик так повис у него на шее, так и застыл, осыпая поцелуями, смелыми и детскими, его лицо. Ну… и все! Больше пока ничего.
Вечер.
Дождь. Небо серо и противно; мокрые, блестящие крыши так матово, так ужасно блестят. Мне грустно. Почему? Я не знаю. Я зла, я нервна – и потому мне очень гадко; печально и тоскливо!! Я не терплю такую погоду. Я не могу ее видеть. Мне холодно. На плечи я накинула мою пеструю шаль. Но это не помогает. Мои руки так холодны, так холодны! Я люблю мою шаль: с ней связаны только хорошие случаи в жизни. Добрые, хорошие воспоминания. Сегодня я видела странный сон: знакомый сон! Ибо это было и, мне кажется, еще повторится. Я этого не боюсь, я к этому равнодушна. Только что пробили часы в столовой. Сколько – я не считала. Лишь вслушивалась в их властный, серьезный звук. У нас испорчено электричество, но в кабинете, гостиной и спальне действует. Я сижу у папы; тут холодно и пустынно. Я не люблю эту комнату. Зачем тут повешены карты? Я бы их сняла. И многое бы переменила. О, да, очень многое! Я жалею, что Коля уехал. В дождь я люблю сидеть в полуосвещенной комнате и немного, обрывисто говорить. Бывает грустно и неопределенно! Сейчас хочу сильного ощущения… хочу взволноваться чем-нибудь дразнящим и мучительно-сладким. Чем? Не знаю. Меня пугает восемнадцатое. Это число меня злит и нервирует. Я начинаю бояться… да, бояться почти что всего. Здесь мне нравится лампа: она… ааа… зовут! Надо идти.
18 августа, четверг, ночь
Восемнадцатое! Да – пришло наконец! Но утром я совсем этого не заметила; и потом, до ночи. Веселилась, смеялась, но думала совсем о другом. И только теперь вспомнила. Я давно не получаю писем от Коли. Почему? Я не знаю. Я так боюсь, что он исполнит, о чем "та" будет просить. Я начинаю "ту" ненавидеть. Я не знаю, кто она. Но это безразлично. Сейчас я пойду спать, лягу в постель и стану думать и говорить с Неведомым! Я думаю о Коле, и мне грустно и гадко! Ах, это восемнадцатое! Зачем оно существует?! В календаре нет этого числа. Он его смял. Но я отняла. О, я многое могу! Я боюсь за него!
Август 25, четверг
Настроение ужасное. Прямо не знаю, что с собой делать. Иногда, на мгновенье, забудусь – но потом опять приходит та же мысль, и снова гадко, пусто и неопределенно. От К. нет писем. Свое я выслала 19-го и, по моим расчетам, должна уже получить ответ, если, конечно… Нет, нет, никогда! Боже мой, это было бы ужасно!! Я стараюсь внушить себе мысль, что он это не исполнит, не сделает, нет; о… мгновеньями находит такой жуткий страх и гнетущее беспокойство, что даже описать трудно. Тогда я начинаю бродить по комнатам, в нашей гостиной еще не сняты чехлы – и она такая пустая, мертвая, неуютная. Это ужасно – сознавать свое бессилие. Хотя… я никого никогда не прошу. А если это и бывает, то страшно редко. Но в этом случае я бы забыла свою гордость. Я бы просила, я бы дала так много – лишь бы этого не было! О, Боже… Однако что я говорю? Разве не все равно. Что я? Что со мной? Не знаю. Я всегда ничего не знаю, не потому, что не хочу знать, а потому, что не должна знать! Но… все равно! О, да, да… Все равно. Так должно быть всегда. И я подчиняюсь этому "должно".
Август 27, суббота
Мой дневник живет ровно год. Но теперь я так к нему привыкла, что без него было бы скучно. Все-таки всегда и везде сознаешь, что имеешь такую небольшую клеенчатую тетрадку, в которой записаны некоторые дни моей жизни. А по вечерам иногда находит страшное, сильное желание уйти в свою комнату, взять эту тетрадку и занести какое-нибудь происшествие. И даже я так привыкла к этим листкам, что, право, не знаю, как отнесусь к новой тетради (ведь эту же когда-нибудь кончу?). Помню, будучи последний раз в Гельсингфорсе, я не взяла с собой дневника (мама велела оставить его дома, боясь, что при осмотре вещей таможня может задержать тетрадку). И как было грустно без него. Правда, можно было написать на почтовой бумаге, а потом перенести сюда, но это длинная история, и переписку я не терплю. А было так много интересного! Главное, было ново и, пожалуй, оригинально. Почти все одинаковые характеры, взгляды, вкусы. Это интересовало, заставляло ждать еще что-то. И эти вечера… (ведь не могу же сказать… ночи). Но все равно… Одним словом, было очень хорошо. И промелькнуло быстро и властно. Оставило глубокий отпечаток. Что будет дальше? От К. писем все нет и нет! Право, не знаю, что такое?!..
28 [августа], воскресенье