– Что ж… Не стану вас переубеждать, но обещаю, что вашему парню никто мешать не будет, сдаст на отлично – примем… А вы у нас после этого выступите? – Не преминул он воспользоваться ситуацией. – Вместе со Штепселем?
Мишу на этот раз, и вправду, никто не "резал", он набрал проходной балл и поступил.
Предсказание Трофимыча свершилось: через год Миша был одним из лучших студентов курса.
Операция "Мединститут" завершилась.
КИНОСЕРИАЛ МОЕЙ ЖИЗНИ. СЕРИЯ ПЕРВАЯ
Асейчас вернусь немножко назад. Перед поездкой в Москву, Юрий Тимошенко и Ефим Березин "обкатывали" в концертных залах Киева эстрадный спектакль "Везли эстраду на Декаду", в котором Константин Яницкий исполнял наш монолог "Они не придут!". Однажды мне позвонил Юра и взволнованно сообщил:
– Яков Сегель смотрел наш спектакль, он в восторге от монолога Яницкого, хочет видеть авторов. Он сейчас в Киеве снимает фильм, живёт в "Украине". Срочно позвоните ему и приходите!
В те годы фамилии Сегель и Кулиджанов были чуть ли не самыми популярными на советском кинорынке, после их нашумевшей картины "Дом, в котором я живу". Потом они сделали ещё по фильму, но уже каждый самостоятельно: Сегель – "Первый день мира", а Кулиджанов – "Когда деревья были большими" (Здесь впервые клоун Юрий Никулин, неожиданно для всех, блестяще сыграл драматическую роль) – обе эти картины были с успехом приняты и зрителями, и критикой.
Фильм "Прощайте, голуби!", над которым сейчас работал Сегель, ещё до выхода на экраны привлекал внимание, о нём писали, фрагменты из него показывали по телевидению.
Представляете, каким событием для нас, начинающих и желторотых, было приглашение самого Сегеля!
Роберт в этот день был вне Киева, и на встречу со знаменитым кинорежиссёром явился я один. Когда я вошёл в номер, обстановка там была накалена: Сегель и его оператор разговаривали в повышенных тонах, на грани крика. Оператор – тогда никому не известный выпускник киевского театрального института Юрий Ильенко, ныне народный артист Украины, отснявший много интересных фильмов, один из которых – шедевр киноискусства "Тени забытых предков".
(Сегель славился тем, что умел увидеть ещё нераскрытые таланты. К примеру, в этой же картине дебютировал и Савелий Крамаров).
Мой приход прервал их спор, Ильенко выкрикнул "Я этого делать не буду!" и вышел, хлопнув дверью. Сегель повернулся ко мне и развёл руками.
– Вот так он меня мучает.
– Но вы ведь, как режиссёр, можете приказать.
И тут он произнёс фразу, после которой я его сразу полюбил:
– Что вы, Саша, ведь он на пятнадцать лет меня младше, значит, на пятнадцать лет меня умней – я должен к нему прислушиваться.
Так мог сказать только большой, мощный человек, который понимал биологическую силу молодости и не боялся признать, что кто-то знает больше его.
С кино он был связан ещё с детства: кудрявым, белокурым мальчуганом отснялся в фильме "Дети капитана Гранта" (Помните песенку, ставшую потом "шлягером": "А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер"? Так это он!). Теперь этот мальчуган превратился в высокого, широкоплечего мужчину с раскачанными мускулами – только волосы по-прежнему кудрявились. Ему было уже лет под сорок. Сразу после школы он пошёл воевать. Во ВГИК поступил после войны. Потом, когда мы уже подружились, я однажды спросил его:
– Кем ты был на войне?
– Десантник. Бандит с ножом. Не люблю вспоминать.
В ту первую встречу он сказал, что наш монолог – это готовая заявка для кино.
Велел отправить его в Москву, на Студию имени Горького, своему редактору Наталии Михайловне Торчинской, что мы назавтра же сделали. Наталии Михайловне монолог тоже очень понравился, и она сообщила, что передаст его директору студии Григорию Ивановичу Бритикову, когда он вернётся из командировки. Но у нас возникла другая идея: поскольку и Тимошенко, и Березин, и Яницкий, и я с ними через неделю выезжаем в Москву (Роберт оставался доделывать какую-то срочную работу), мы решили пригласить директора студии на концерт, чтоб он познакомился с монологом в исполнении Яницкого и увидел реакцию зрительного зала. Решено – сделано: приехав в столицу, я созвонился с Григорием Ивановичем и сообщил, где его будет ждать пропуск. Потом спросил: "А как мы встретимся?". Он назвал номер своей машины, место, где её поставит, и сказал, что в ней и будет меня ждать.
Сегель уже рассказал мне, что Бритиков – тоже бывший фронтовик, очень хороший и человек и директор, известный и уважаемый в Советском кинематографе. Конечно, я шёл на эту встречу достаточно напряжённым. Я отыскал его машину, заглянул в неё и увидел за рулём крупного, средних лет человека. Лицо его просилось на экран: выразительное, мужественное, со шрамом. Первая его фраза после нашего рукопожатия была:
– Я думал, вы намного старше.
Я ответил:
– Уверен, что если пару лет поработаю в кино, перестану вас удивлять.
Он рассмеялся, и моё напряжение прошло.
– А теперь расскажите о себе, поподробней, – потребовал он, – кто вы, чем занимаетесь, как дошли до жизни такой?..
Он отвёз меня в гостиницу. По дороге я ответил на все его вопросы.
– Жду завтра в своём кабинете, – прощаясь, объявил он.
С непростительной наивностью я вдруг спросил:
– Вы думаете, из этого получится сценарии?
Он снова рассмеялся:
– Я не думаю – я подписываю договор!
На следующее утро приехал Роберт, мы вместе отправились на студию, познакомились с нашим будущим редактором Наталией Михайловной Торчинской, с остальными редакторами, зашли к Бритикову, подписали договор и (Самое неожиданное!) сразу получили аванс.
Над сценарием мы работали запойно, весело, радостно, написали его за три месяца и повезли в Москву сдавать положенных три копии. Все они были очень скромно оформлены, в простых скоросшивателях, названия написаны авторучкой. Оставили их в сценарном отделе и вернулись в гостиницу. Мы понимали, что нам предстоит не менее недели прожить в нервном ожидании, пока все прочтут и обсудят. Но часа через два позвонила Наталия Михайловна:
– Александр Семёнович! Роберт Борисович! Вы написали прекрасный сценарий, мы все уже прочли, нам очень нравится! Приезжайте, мы все хотим вас поскорей обнять и поздравить!
Тогда мы были радостно ошеломлены, а потом, неоднократно общаясь с редакторами этой студии, поняли, что это их обычное отношение к авторам, удивительно чуткое, родительское… Все они были глубоко интеллигентны, образованы, истинные профессионалки, которые могли дать верный совет, помочь и поддержать. Да простят они меня – я уже не помню всех имён и фамилий. В памяти осталась внешне строгая Вера Семёновна, красивая, статная Сара Михайловна и, конечно же, наша дорогая Наталия Михайловна, добрейшая, обаятельная, умница из семьи потомственных московских интеллигентов.
После этого звонка мы пулей вылетели на улицу, поймали такси и примчались на студию. Войдя в сценарный отдел, увидели, что наш сценарий, разобранный по страницам, читают и передают друг другу редакторы из других объединений – гости, с которыми хозяева поспешили поделиться радостью. Нас обнимали, поздравляли, снова обнимали – всё это было неподдельно искренне, от души, до комка в горле. Потом сообщили, что нас ждёт Бритиков.
Ещё одно наше удивление:
– Он уже тоже прочитал?!
– А как же! Мы ему сразу передали.
Робко постучавшись, мы вошли в директорский кабинет. Григорий Иванович встретил нас фразой:
– Чего вы ходите на цыпочках по этой студии? Вы имеете право ходить и топать – вы написали классный сценарий! Поздравляю, ребята, поздравляю! Завтра получите следующую порцию денег.
Через пару дней Наталия Михайловна процитировала нам слова художественного руководителя студии Сергея Герасимова после прочтения нашего сценария: "Сценарный отдел отвечает за этих авторов – они должны продолжать писать для нас!"
Словом, это был медовый квартал наших отношений с Кинематографом. Мы ходили счастливые, довольные и гордые, как индюки. Только через много лет, я понял, что на каждую удачу в искусстве обязательно отвешивается и норма неприятностей, обычно они идут параллельно. Поэтому, когда в дальнейшем приходил длительный успех, я всегда нервничал: почему запаздывают неприятности, это плохо, они ведь накапливаются. И только, когда вокруг начинали свистеть пули и взрываться скандалы, я успокаивался: значит, всё идёт, как положено. Но всё это стало понятно потом. А пока мы наслаждались удачей и не ждали неприятностей, которые уже были на подходе.
Спустя несколько дней в Москву вернулся Яков Сегель. Он тоже очень хорошо принял сценарий, особенно, его порадовали диалоги. Перед началом нашей работы, он предупреждал, что диалоги в кино должны быть очень сжатыми и ёмкими, ни в коем случае не иллюстрировать или дублировать действие, что это особое умение, не все сценаристы им обладают, поэтому часто приглашают в соавторы мастеров этого жанра.
– Вам кто-то помогал? – спросил он.
– Эстрада, – ответили мы.
(Я уже писал, что десять лет работы в "малой" драматургии, в ограниченном промежутке времени, под сиюминутным прицелом зрительской реакции, вынуждали и приучали к предельной краткости, "репризности", афористичности.)
Итак, сценарий был всеми принят, и можно было приступать к съёмкам. Но возникло препятствие: Сегель должен был завершить работу над фильмом "Течёт Волга", но не успел отснять ещё много "летней натуры", а лето уже кончилось. Поэтому он был привязан к своей картине ещё на год. Бритиков пригласил нас и объяснил, что оплаченный сценарий не может так долго лежать в столе: или он должен передать его кому-то из своих режиссёров, или перепродать другой студии – наше право решить это. На студии Горького два режиссёра готовы были взять сценарий в работу, но, нам казалось, что Сегелю это будет неприятно, и Бритиков с нами согласился. Только попросил: "Перед тем, как кому-то отдавать, посоветуйтесь со мной. Не хочу, чтобы ваш сценарий попал в плохие руки". Заинтересованность проявили "Мосфильм" и Свердловская студия, но мы отправили сценарий на "Белорусьфильм" – туда пришли молодые, талантливые режиссёры, и студия выпустила несколько очень интересных фильмов.
Буквально через неделю мы получили ответ за подписью главного редактора студии Аркадия Кулешова о том, что сценарий им нравится и они приглашают нас для переговоров. Мы приехали, познакомились с режиссёром Борисом Рыцаревым, который показал уже сделанную им режиссёрскую разработку. Позвонили Бритикову: "Отдавать или не отдавать?" Он ответил: "Рыцарева знаю, они с Михаилом Каликом снимали на нашей студии свой дипломный фильм "Атаман Кодр".
Режиссёр интересный – благословляю!". Мы подписали договор и сценарий был запущен в производство.
В это время монолог "Они не придут", который послужил заявкой на сценарий, был опубликован во многих сборниках и победно шествовал по эстрадам: его читали в разных городах страны и исполнители получали на всесоюзных и республиканских конкурсах призы и дипломы.
Прослушав этот монолог в обозрении "Везли эстраду на декаду", министр культуры СССР Екатерина Фурцева предложила Яницкому переехать в Москву, и помогла ему это сделать. Но самое радостное известие пришло к нам после того, как мы сдали сценарий на студии Горького и вернулись в Киев. Там в это время гастролировал Большой Драматический театр.
Володя Татосов, который служил в этом театре, показал монолог Георгию Александровичу Товстоногову, ему он понравился, и Товстоногов выразил желание познакомиться с авторами.
Я не преувеличу, если скажу, что в шестидесятые-семидесятые годы не было в Советском искусстве более крупной фигуры, чем Товстоногов, который пользовался огромным уважением и авторитетом не только в своей стране, но и во всём Мире. Поэтому Роберт сразу сказал:
– Я не пойду, у меня будет мандраж, я всё испорчу – иди сам.
Я позвонил по телефону, который мне продиктовал Татосов, и Товтоногов назначил мне встречу в гостинице. Он вёл себя очень просто, по-домашнему, был простужен, пил чай, предложил и мне. Сказал, что наш монолог может быть основой для пьесы.
Я показал ему сценарий. Он попросил оставить его и прийти завтра. Когда я назавтра пришёл, он встретил меня со сценарием в руках:
– Это почти готовая пьеса. Беру! Будем ставить.
– Георгий Александрович, но мы подписали договор со студией Горького, этот сценарий будет снимать Яков Сегель.
Он помолчал, подумал, потом произнёс, как бы рассуждая вслух:
– Сценарий беспроигрышный… Сегель – талантливый мальчик… – снова подумал. – Вы мне убьёте спектакль. Жаль. Очень жаль!.. – Отложил сценарий в сторону. – Ладно! Давайте что-то другое.
Я растерялся:
– Но у нас больше ничего для вас нет.
– Не верю. Судя по этому сценарию, вы хорошо мыслите – у вас должны быть интересные идеи, замыслы.
Я помялся, помялся и решился:
– У меня есть одна идея, о которой я ещё не рассказывал своему соавтору.
– А мне расскажите.
И я рассказал ему один замысел, в котором была заложена драматургия, острая публицистичность и неожиданные сюжетные повороты (я потом сделал по этому замыслу монопьесу).
Георгий Александрович слушал с нескрываемым интересом.
– Любопытно. Очень любопытно, мне нравится. Напишите короткую заявку, и я подпишу с вами договор.
Конечно, я был счастлив, но с завтрашнего дня начинался Майин отпуск, мы планировали ехать отдыхать, у нас уже были билеты на Сочинский поезд.
– Не страшно, – сказал Товстоногов, – через пять дней наш театр тоже идёт в отпуск, возвращаемся через месяц. Жду заявку, присылайте, а ещё лучше – привезите.
Когда я вернулся из Сочи, нас срочно вызвали в Москву решать судьбу сценария, потом мы получили приглашение из Белоруссии, потом пришлось, по просьбе режиссёра, что-то доделывать и переделывать, пошла реальная подготовка к съёмкам, подбор артистов, выбор натуры. На это ушёл один месяц, второй, третий… Заявку я так и не написал, но не очень из-за этого переживал – началось головокружение от успеха: вот-вот мы выйдем на экран, придёт всемирный успех, слава, государственные премии!.. Так я потерял Великий шанс работать с грандиозным Мастером. Спустя годы, мы с ним ещё несколько раз встречались, мило беседовали, но та ситуация, когда он торопил "Давайте, давайте, я поставлю!", больше не повторилась. До сих пор не могу себе этого простить! Впрочем, это не последняя глупость в моей жизни.
А на студии "Белорусьфильм" начался подбор исполнителей.
На главную роль был приглашён Глеб Стриженов, великолепный артист, очень естественный, органичный, просто рождённый для кино. Он не играл – он жил на экране и, как говорил наш режиссёр Рыцарев, не делал дубли, а сразу предлагал разные варианты. Был вызван ещё один, ранее не известный мне артист Слава Баландин (по-моему, из театра Советской армии), очень яркий, сочный, комедийный – это была его первая роль в кино и, кажется, единственная.
Одним из основных персонажей сценария был профессор Бродов, гениальный нейрохирург, творящий чудеса в медицине. Когда мы начали думать об исполнителе этой роли, вспомнили о Константине Яницком. Он всю жизнь мечтал отсняться в кино, беспрерывно звонил мне и Роберту и просил дать ему хотя бы маленький эпизод в нашем фильме. Нам с Робертом показалось, что образ Бродова очень "ложится" на Костю, но поскольку тот был артистом эстрады и в кино никогда не снимался, Рыцарев не хотел рисковать.
После долгих убеждений мы уговорили пригласить Яницкого на пробу. Тот немедленно прилетел, радостный, взволнованный и впервые неуверенный в себе – мы, как могли, его подбадривали.
Для пробы режиссёр выбрал ключевой эпизод, в котором отражалась философия будущего фильма: завтра Бродову предстоит оперировать лётчика, у которого во время войны в мозгу застрял осколок и лишил его памяти о прошлом: о доме, о семье, о друзьях – он, даже собственного имени не помнит и уже более двадцати лет живёт под фамилией Непомнящий. Операция очень рискованная, почти нет шансов на благополучный исход, поэтому никто из хирургов за неё не брался. И только Бродов решился. Но в эту ночь перед операцией и его мучают сомнения, плюс собственные проблемы, связанные с жизнью и смертью. Поэтому он приходит в больницу, склоняется над койкой своего пациента, тот открывает глаза, видит профессора, улыбается.
Приведу короткий диалог из сценария:
"Бродов: Слушай, а может, не стоит рисковать? Жил ты без операции – ну, и живи дальше!
Непомнящий: Нет, если ты Бродов, сделай чудо. Я жить хочу.
Бродов (решая свою собственную проблему) : Для чего? Для чего жить?
Непомнящий: Чтобы помнить.
Бродов: А помнить тебе зачем?
Непомнящий: Чтобы летать.
Бродов (решив что-то своё) Будем летать, солдат. Будем!"…
Эпизод у Яницкого не получался. Рыцарев, разозлившись, остановил съёмку, подошёл ко мне и сердито произнёс:
– У него пустые глаза, пустые! Я не знаю, как их наполнить мыслью! Это ваша кандидатура – вот и возись с ним сам! – И ушёл из павильона. Подбежал растерянный Яницкий:
– Меня прогонят, да? Прогонят?
– Успокойся и давай попробуем ещё раз… Включи, пожалуйста, камеру, – попросил я оператора. – Костя, стань на своё место. Сейчас повторим.. – Я понимал, что надо заставить артиста вспомнить что-то очень важное в его жизни, чтобы глаза ожили. И меня осенило. – Костя, представь, что перед тобой попа Даны (Дана, эстрадный администратор, его очередная любовница, обладала таким необъятным задом, который не позволял ей входить в дверь нормально – только боком) . Ну, представил? – По тому, как у него ожили глаза, я понял, что на верном пути. – Она движется на тебя, всё ближе и ближе. Думай, что ты сейчас с ней будешь делать. Думай, Костя, думай!..
Глаза Яницкого уже не просто ожили – они зажглись, они мыслили, они творили. Вечером, на редсовете, эпизод приняли "на ура" и Костю на роль утвердили.
– У артиста очень наполненный взгляд, – похвалил его директор студии.
Я не удержался и ляпнул:
– Он готовился! Он весь день Энгельса читал!
Вся съёмочная группа зажала ладонями рты, чтобы не расхохотаться. Кстати, роль свою Костя сыграл очень убедительно.
Рыцарев хорошо знал моего брата Лёню, который завершал учёбу в училище имени Щукина, и предложил дать ему эпизодическую роль заведующего сельским магазином. Естественно, я поддержал эту идею. Лёня примчался, как на крыльях, но, узнав, что ему предлагают, расстроился.
– Боря, – обратился он к режиссёру, – где ты видел в Белорусской деревне заведующего сельпо с моим лицом?!
Это было убедительно, режиссёр задумался, посмотрел в сценарий, потом на меня, потом на Леню – и придумал:
– Даю биографию: твой завмаг-еврей остался в этой деревне после войны!