* * *
…Наша хозяйка встретила Иру и меня с восторгом. Всплеснув руками, бросилась обнимать.
- Ох, вы мои девочки-голубушки! - приговаривала она. - Да я ж сердцем чуяла, что мы еще свидимся! И сны ж мне такие снились!
Она все хлопотала, крутилась возле нас, шлепала ребят, чтобы не мешали.
- И как же вы не боялись? Темно ж! А высоко - страху не оберешься.
Она рассказала, как вели себя немцы, где стояли орудия, танки, зенитки. И как прилетали ночью самолеты бомбить немцев, а ей так хотелось подсказать, куда бросать бомбы. Она была убеждена, что прилетали именно мы, девушки. Мы не стали разуверять ее, хотя нам не приходилось бомбить в этом районе.
Муж ее на фронте, ушел в первый день войны. Жив ли - не знает. Ни одной весточки с тех пор. Дома четверо детей.
Хозяйка раздобыла муки, испекла пирог и мы отпраздновали встречу. Шустрый Ванюшка не отходил от Иры. Время от времени он осторожно трогал орден "Красного Знамени" и при этом доверчиво заглядывал ей в глаза.
- А вы большие бомбы кидали?
- Большие.
- Вон с того самолета?
- С того. И с других тоже.
Наш По-2 стоял у самой хаты, его можно было видеть в окно. Соскочив с табуретки, Ванюшка подбежал к окну, чтобы еще раз посмотреть на самолет.
На следующий день мы с Ирой прощались с гостеприимной хозяйкой, с ее ребятами. Порылись в рюкзаках, достали для ребят теплые вещи. Вот только Ванюшки почему-то не было, исчез куда-то.
Но когда мы подошли к самолету, то вдруг обнаружили пропавшего мальчишку в штурманской кабине. Он сидел на полу, скорчившись, уткнувшись носом в колени, и молча поглядывал на меня снизу вверх.
- Вот ты где! Что же ты, с нами полетишь?
- С вами! - обрадовался Ванюшка и даже подпрыгнул.
* * *
Из дневника Гали Докутович:
"…Фашисты удирают, а мы их настигаем. Но погода, увы, заодно с ними. Все время туман, низкая облачность, а здесь гористая местность…
Вчера был один из самых забавных дней нашей походной жизни. С утра нас застал туман, никак не могли вылететь. Только к полудню полк поднялся и перелетел на другую площадку. Но оказалось, что наша передовая группа наземников уже поехала дальше.
Мы собрались ночью работать, но опять, как всегда, к вечеру появилась облачность, погода самая "аэродромная". Мы мерзли у своих машин. Я собралась уже совсем лететь и вовсю ругала Лиду Свистунову за то, что карту мне дали уже в темноте.
Мы с Ниной Худяковой улеглись спать на крыльях. Холодно, а не встаем! Но все-таки решили встать и пошли греться к лампе. Лампу разожгла Дуся Пасько неподалеку от "блондинки", так у нас величают самолет № 9 за то, что он выкрашен голубой краской. Оказалось, Дуся варила в котелке фасоль. Мы приняли активное участие, я даже палец себе обожгла.
У Руфы была соль, у меня - самое главное - ложка. А вместо воды здесь же бросали в котелок снег…
Погода была безнадежно плохой. После команды "Отбой!" нужно было километра два с половиной идти в станицу. Спали на соломе в холодной хате. А сегодня с утра непроходимый туман. Снова на аэродроме. И опять нельзя летать!.."
* * *
Немцы спешно уходили с Кавказа.
В первых числах января полк оставил станицу Ассиновскую и перелетел через Терек на новую площадку.
…Полетов нет: еще не подвезли бомбы. Наземный эшелон в пути, поэтому летчикам самим приходится дежурить у самолетов. Над площадкой, где рассредоточены наши По-2, висит луна. Поле, покрытое свежим, недавно выпавшим снегом, залито бледно-голубым светом.
Сразу же за нашими самолетами стоят самолеты "братцев", которые тоже прилетели сюда, за Терек. Я медленно хожу вдоль самолетов, мягко ступая унтами по снегу. Вместе со мной движется моя тень. Она совсем короткая: месяц высоко, почти над головой. Я стараюсь наступить на нее, но она ускользает все вперед, вперед…
Саша Громов тоже дежурит сегодня. Мы с ним виделись вечером в столовой. Я знаю - он придет ко мне. И, улыбаясь неизвестно чему, я снова охочусь за собственной тенью… Вскоре он приходит, большой, похожий на медведя, в комбинезоне с широким меховым воротником и в мохнатых унтах.
- Давай дежурить вместе.
Я рада ему. Мы идем рядом: теперь по снегу скользят две тени - одна короче, другая подлиннее. Возле моего самолета останавливаемся.
Тихо. Поблескивает обшивка крыла. Накрытый чехлом мотор и лопасти пропеллера, торчащие в стороны, кажутся огромной птицей, которая приготовилась взлететь. Сегодня тишина особенная. Немцы бегут, и у меня такое ощущение, будто на время раздвинулись тучи войны и стал виден светлый кусочек мира…
Мы стоим, облокотившись на крыло. Говорить не хочется. Я чувствую на спине тяжесть Сашиной руки и даже через меховой комбинезон ощущаю ее тепло. Нам обоим хорошо. И нет никакой войны.
Внезапно воздух сотрясает взрыв. Мы гадаем, что бы это могло быть. Но все опять спокойно, и мы забываем о взрыве. Проходит час, и еще один. Луна за это время опустилась ниже, тени стали длиннее, подморозило. Вдали раздались голоса: это идут нас сменить…
* * *
Вспоминает Марина Чечнева:
"Мы перелетали с места на место, догоняя отступавшего противника. В январе и феврале туманы и снегопады затрудняли нашу работу. Часами мы просиживали на аэродромах в ожидании погоды.
В станице Екатериноградской нас настигла страшная весть: погибла Раскова. Мы помнили ее, всегда ждали, что она как-нибудь однажды прилетит к нам в полк, и мы будем рассказывать ей о том, как жили и как воевали, выпестованные ею. Теперь же в газете ее портрет: красивое жизнерадостное лицо в траурной рамке.
8 февраля 1943 года над станицей Челбасской висели черно-серые тучи, ветер метался по аэродрому, парусами надувая чехлы для моторов. Мы ждали прояснения погоды.
Начальник штаба Ракобольская появилась около самолетов незаметно. Увидели ее, когда она необычным, взволнованным голосом объявила общее построение. Мы встревожились, хотя вины за собой не знали. От штаба в нашу сторону шли человек десять офицеров-мужчин, среди них командир дивизии генерал-майор Попов. Когда капитан Ракобольская доложила ему, он вышел вперед. Ветер рвал из его рук лист бумаги. Мы смотрели на этот листок и ждали основательного разноса.
Окинув строй взглядом, генерал громко начал читать. Указом Президиума Верховного Совета СССР нам присваивалось звание гвардейцев, отныне мы становились 46-м гвардейским полком. Никогда еще мы не кричали "Ура" с таким восторгом. Еще бы! Ведь мы первые в дивизии, - да и не только в дивизии, - первые в 4-й Воздушной армии стали гвардейской частью! Сбылось сказанное нашей незабвенной Мариной Расковой: "Я верю, мои скромные ночники, вы будете гвардейцами"".
* * *
Новое место базирования - станция Расшеватка. Вчера еще здесь были немцы, а сегодня мы. И нашим самолетам уже не хватает радиуса действий, чтобы бомбить врага.
Расшеватка вся в пожарах. Низко над станцией стелется густой дым. На складе горит зерно, и в воздухе запах гари. Дымно, грязно. Всюду следы лошадей, на снегу отпечатки копыт. Здесь прошел, преследуя врага, кавалерийский корпус генерала Кириченко. Здесь были бои. Еще не убраны трупы. Лежат убитые лошади.
На обочине дороги, ведущей к аэродрому, мы с Ирой Себровой наткнулись на труп убитого немца. Он лежал за бугорком, и я чуть не споткнулась о него. Остановились и молча стояли, рассматривая.
Немец был молодой, без мундира, в голубом нижнем белье. Тело бледное, восковое. Голова запрокинута и повернута набок, прямые русые волосы примерзли к снегу. Казалось, он только что обернулся и в ужасе смотрит на дорогу, чего-то ожидая. Может быть, смерти…
Мы впервые видели мертвого немца так близко. На счету каждой из нас было уже по триста боевых вылетов. Наши бомбы сеяли смерть. Но как она выглядит конкретно, эта смерть, мы представляли себе довольно смутно. Просто не задумывались об этом, а, скорее всего, не хотели думать.
"Подавить огневую точку", "разбомбить переправу", "уничтожить живую силу противника" - все это звучало настолько привычно и обыденно, что не вызывало никаких неясностей. Мы знали: чем больший урон мы нанесем врагу, чем больше фашистов убьем, тем быстрее наступит час победы. Убивать фашистов? Казалось, что может быть легче? Для этого мы и пошли воевать. Так почему же теперь, глядя на убитого врага, на его белое, бескровное лицо, на котором оставался и не таял свежий снег, на откинутую в сторону руку со скрюченными пальцами, я испытывала смешанное чувство подавленности, отвращения и, как ни странно, жалости… Завтра я снова полечу на бомбежку, и послезавтра, и потом, пока не кончится война или пока меня не убьют. Такие же немцы, как этот… Почему же тогда - жалость?…
* * *
Село Красное. Сюда мы прилетели днем. А сейчас вечер. На улице слякоть, идет мокрый снег. Мы с Ирой сидим на печке в теплой хате, наслаждаемся. Щелкаем семечки и крутим патефон.
Полетов нет. Хорошо - можно хоть денек отдохнуть. Хрипло поет надтреснутая пластинка:
"Валенки, валенки-и,… не подшиты, стареньки!"
Надрывается Русланова. Растет гора шелухи на печке. Ира нерешительно предлагает:
- А не пора ли на боковую?
Я кидаю головой: пора, завтра с утра опять перелет на новое место. И… продолжаем машинально щелкать семечки. Жареные, вкусные - трудно оторваться.
Внезапно - стук в окно. К стеклу прижимается чье-то лицо. Я вижу смешно приплюснутый нос и руку с растопыренными пальцами.
- Быстро на аэродром! На полеты!
Выглядываю в окно: снег перестал, темное небо в звездах. Как говорится, вызвездило. Молча мы натягиваем на себя комбинезоны, надеваем унты. Не хочется выходить из теплой хаты. А патефон визжит:
"Валенки, валенки…"
Других пластинок нет, это единственная.
Хозяйка стоит у печки, сложив руки на животе. Смотрит на нас жалостно.
- Салют, Ефимовна! - улыбаемся мы ей и выходим в черную ночь.
До утра мы успели сделать два долгих вылета. Немцы оказались далеко: они отступали безостановочно, отходя в направлении Краснодара. Мы бомбили автомашины, которые шли колонной с включенными фарами.
* * *
В станице Джерилиевской нас застала весенняя распутица. Днем аэродром превращался в болото с густой грязью. Только к середине ночи на несколько часов подмораживало, и до утра мы летали.
…Возвращаясь с полетов, я подхожу к дому с опаской. Небольшой дом, где мы с Ирой Себровой поселились, стоит в глубине двора. От калитки до крыльца каких-нибудь десять шагов, но пройти это расстояние спокойно мне нельзя, потому что у меня есть враг - большой белый гусь с длинной шеей и круглыми бесцветными глазами. В сущности, безобидная домашняя птица. Целый день вместе со своими собратьями он важно расхаживает по двору, что-то выискивает, щиплет прошлогоднюю травку, чистит перья или вполголоса о чем-то рассуждает. Но стоит ему заметить мое приближение, как он мгновенно преображается: воинственно расправляет крылья и с криком бросается мне навстречу. Вытянув шею, шипит и норовит ущипнуть. Я отшвыриваю его ногой, пробивая себе дорогу…
* * *
…Днем командир полка собрала летчиков: в полку кончились запасы бензина, а обстановка требовала, чтобы мы летали. Подвоза не было, так как машины застревали на дорогах. Запасы продуктов тоже иссякли: несколько дней мы ели одну кукурузу, да и то без соли и хлеба. Бершанская решила послать в город Кропоткин самолеты за горючим и продовольствием. С большим трудом взлетели По-2 с аэродрома…
Вернувшись, я пошла домой и, как всегда, стала искать глазами моего гуся, но его нигде не было. Я свободно пересекла двор и еще раз оглянулась: от этой вредной птицы можно было ожидать любого подвоха. Открыв дверь, все понята: из кухни вкусно пахло жареным… Эхо он, тот гусь! Сердце защемило - зачем же его так… Но хозяйка думала нас обрадовать:
- А я вам угощение приготовила, гусочку…
Нет, не могла я есть моего гуся. Мне было жаль воинственную птицу. На следующий день я шла с полетов в плохом настроении: теперь никто уже меня не встречал…
* * *
После полетов мы легли спать в девять утра. Никак нам не удается выспаться: ведь отдыхать приходится днем, когда в доме идет обычная жизнь. По комнатам бегают хозяйские дети, глуховатая бабка говорит громко, почти кричит.
Я открываю глаза и зажмуриваюсь, в окна бьет яркий солнечный свет.
- Проснулась? - слышу голос Иры.
Она сидит на кровати, поджав ноги, держит что-то на ладони.
- Что это у тебя?
- Это? Вот - пятый…
- Кто пятый?
- Бекас пятый! Ползают прямо по простыне…
Я вскакиваю и откидываю одеяло. Молча мы истребляем паразитов. Наш дом, как и другие в станице, полон народу. Только одна хозяйская семья состоит из семи человек: старик со старухой да невестка с четырьмя детьми. Заходят солдаты с передовой, на отдыхе, раненые. Просятся переночевать. Не раздеваясь, спят прямо на полу.
В комнату заглядывает бабка:
- Проснулись, мои солдатики? Аль не ложились?
- Просто не спится, бабуся.
- То детвора вас разбудила. Я их сейчас угомоню.
Но спать мы уже не могли. Одевшись, я вышла в другую комнату. Как обычно, дед сидел у окна, набивал трубку. В доме все заботы ложились на бабку, а дед жил своей особой жизнью, не обращая внимания на шум и гам. Любил посидеть, обсудить мировые проблемы. С удовольствием брал наши полетные карты и, надев очки, внимательно рассматривал. Иногда вверх ногами. Важно крякал, покачивая головой:
- Придумают же люди! Вон какая станица, сколько в ней домов, а на бумаге она всего-навсего точка… Н-да-а…
* * *
Юля Пашкова пришла в полк с первым пополнением, когда мы уже несколько месяцев воевали и новенькие ордена сверкали на наших гимнастерках.
Летала она лихо. И ничего не боялась: ни зениток, ни грозы, ни выговора за лихачество. Летного опыта у нее явно недоставало, зато было с излишком бесшабашной смелости. Юля. Юлька. Веселая девчонка с чуть вздернутым носом, веснушками на нежной коже и озорными синими глазами.
Однажды полку была поставлена задача разбомбить немецкий штаб в одной из кубанских станиц. Юлька вдруг разволновалась и попросила поручить это ей.
- Я там выросла. Там моя мама…
Никто не произнес ни слова. Трудно было что-нибудь сказать.
- Я там знаю каждый дом… - настаивала Юлька.
Задание было несколько изменено, и Юльке доверили бомбить штаб. Остальные должны были работать по запасной цели.
Штаб Юлька действительно разбомбила. Прилетела назад довольная, возбужденная. Размахивая шлемом, рассказывала:
- Понимаете, я видела свой дом! Спустилась и низко-низко над ним пролетела!..
Вскоре наши войска освободили Юлькину родную станицу. Но ей самой уже не пришлось там побывать. В одну из черных мартовских ночей на последнем развороте перед посадкой столкнулись два самолета. Юльки не стало…
* * *
Во время обстрела над целью осколком снаряда повредило мотор, и назад Ира летела так осторожно, будто вела машину, груженную динамитом. Мотор давал перебои, но все же она дотянула до аэродрома.
С рассветом все самолеты, кроме нашего, улетели на основную точку. А мы остались ждать, пока техники исправят мотор. Наш По-2 стоял на окраине станицы рядом с траншеей. Тося, техник, сразу же приступила к работе. Ей помогала ее подруга Вера.
- Тут работы не так уж много. Быстро сменим, что надо. Через час-полтора будет готово, - пообещала она. - Идите отдохните.
Нам с Ирой делать было нечего, и мы решили прилечь в пустой хате неподалеку от самолета. Страшно хотелось спать. Спокойно шли мы по заросшей травой улице. Было тихо. Внезапно послышался гул, и мы увидели истребителей, летевших парой совсем низко. Мы не сразу сообразили, что это фашистские самолеты.
- Иринка, они с крестами!
Только я успела сказать это, как раздались выстрелы. Истребители, пикируя один за другим, стреляли из пушек. Мы забежали в хату. Стоял грохот, от пушечных выстрелов дрожали стены, дребезжали стекла. С испугу я бросилась зачем-то закрывать окна.
Снаряды рвались на дороге, в саду, возле хаты. Пробило дырку в потолке, другую - в глиняной стене. Мне стало страшно: убьют вот так, нелепо… где-то в хате… Хотелось куда-нибудь спрятаться, но кроме стола и кровати в комнате ничего не было. Мы залезли под стол и сидели там, пока не кончилась штурмовка. Стол, конечно, не броня, но все-таки… какая ни есть, а крыша над головой.
Когда все стихло, мы побежали к нашему самолету. Техники уже хлопотали возле него. Он был почти цел, наш По-2. Только в фюзеляже зияли две дыры да левое крыло было порядком изорвано. Поджечь его истребители почему-то не успели.
- Проклятые, добавили нам работы. Не могли позже прилететь… Рука у Тоси чуть повыше локтя была перевязана лоскутом, на котором краснело пятно. Несмотря на рану, она свободно двигала ею.
- Ерунда, - сказала она и несколько раз согнула и разогнула руку…