А дорога такая длинная! Естественно, теряешь терпение; да, терпения мне недостает, но… я и в двадцать лет буду еще не слишком стара для того, чтобы показываться в свете, а к двадцати годам я уже увижу, осуществимы ли мои надежды.
<…>
Суббота, 2 марта 1878 года
Сегодня утром Робер-Флёри был очень мною доволен.
<…>
Ночью в Опере с Диной, Мари и де Дайенс. <…>
Никто меня не узнал, особенно те, кто и не знал. <…>
Не жалею об этой ночи, как об итальянских. Я себя не скомпрометировала, и никто меня не узнал – ни Блан, ни д'Андинье. <…>
Понедельник, 4 марта 1878 года
Со вчерашнего дня пропал мой пес. Я еще надеюсь, что он вернется. <…>
Суббота, 16 марта 1878 года
<…> Поехала смотреть выставку к Мирлитонам. Я в самом деле люблю мое ремесло и счастлива убеждаться в этом все больше.
– Есть какой-то предел, – сказал мне нынче утром Робер-Флёри, – которого вы с некоторых пор не можете переступить, и это нехорошо. При ваших и впрямь недюжинных способностях вы не должны задерживаться на легких вещах, тем более что вам даются куда более трудные.
Я это, черт возьми, сама знаю! Дома надо сделать портрет, а еще Кассаньяк, а потом еще все эти домашние безобразия… Нет, не потерплю больше, чтобы эта возня мне мешала! Она ничем не поможет мне в жизни, а живопись поможет. Если бы он хотя бы смотрел на меня побольше – но так, когда это просто развлечение раз в месяц, дело в самом деле того не стоит. Бывает, что женщину просто любят – и все, а в иных случаях женщина должна сама заставить себя полюбить.
Как она это делает?????
Я подозреваю, что любовь приходит всегда сама, но мы воображаем, что это из-за наших усилий, если женщина старается вызвать к себе эту любовь, хотя мужчина и так уже расположен полюбить и полюбил бы даже без ее стараний. Нет, наверно, все-таки можно самой внушить другому человеку любовь к себе, но девушке это неудобно: ее всегда подозревают в том, что она стремится замуж, и эта мысль отталкивает мужчину, если только он не влюблен как безумный.
<…>
Что-то будет в понедельник? Как мне перейти эту границу, о которой говорил Робер-Флёри? Главное, нужно твердо верить, что у меня должно получиться, и все получится.
<…>
Вторник, 19 марта 1878 года
Мы с Диной обедали у Бойдов. Кроме нас, были гг. д'Андинье, Клапп (или Клакк), Филиппини и Мюльтедо. Последний – сын маркиза де Мюльтедо, корсиканец и бонапартист. Недурен собой, белокур, весьма элегантен и неглуп. <…>
По-моему, я пользовалась большим вниманием, и остальные женщины были этим недовольны. Г-н де Мюльтедо от меня не отходил.
<…>
Суббота, 23 марта 1878 года
Я вам обещала перейти эту границу, о которой говорил Робер-Флёри. Я сдержала слово. Учителя мною весьма довольны. Снова было сказано, что с такими способностями, как у меня, имеет смысл работать, что я добилась удивительных успехов и что через месяц или два… "Вы окажетесь среди самых сильных, – добавил Робер-Флёри, глядя на полотно Бреслау, которой не было, – заметьте, что я имею в виду и отсутствующих".
– Готовьтесь, – сказал мне потихоньку Жюлиан, – готовьтесь к тому, что вас все здесь возненавидят, потому что на моей памяти никто еще не делал за пять месяцев такого рывка вперед, как вы.
– Жюлиан, – сказал при всех Робер-Флёри, – я только что похвалил и поздравил мадемуазель Башкирцеву: у нее отменные способности.
Жюлиан, казалось, порхал по воздуху, несмотря на свою грузность. Дело в том, что Робер-Флёри не на жалованье и проверяет наши работы просто по дружбе; поэтому, если мэтр выказывает интерес к ученикам, Жюлиан счастлив. <…>
Понедельник, 25 марта 1878 года
У нас конкурс. Натурщица немного похожа на Круазетт.
Место у меня неплохое, и дело, по-моему, ладится. Впрочем, не собираюсь изнурять себя, засиживаясь допоздна. <…>
Кассаньяк прислал билеты с запиской, вот она – прикалываю ее к странице.
<…>
Я твердо решила оставить его в покое, тогда и все мои тревоги улягутся. Утешусь в мастерской, если понадобится утешение; во всяком случае, там найдет себе занятие мой мятущийся дух, который, когда он ничем не поглощен, может натворить бед. Мастерская для меня – ответ на все мои тревоги: на мое нетерпение, на мою требовательность, на мои горести. <…>
Я, конечно, чудовище, а все-таки слава богу, что я такая умница и ни по ком не сохну. Влюбись я – убила бы себя со злости.
<…>
Четверг, 4 апреля 1878 года
Пришла в мастерскую пораньше, узнала решение жюри: решение совершенно нелепое и потрясло все умы. Медаль получила Вик (что вполне естественно). Потом идет Мадлен (она почти всегда получает медаль), а следом я. Я так изумлена, что даже не радуюсь.
Это настолько поразительно, что Жюлиан пошел к Лефевру (которому жюри Салона присудило первое место) и спросил, почему тот распределил места таким образом. А Лефевр и ученики снизу сказали, что третье место мне присудили потому, что у меня в рисунке есть чутье. А рисунок Бреслау испорчен излишним "шиком". Она сидела далеко от натурщицы, и у нее заметна некоторая расплывчатость: преподаватели же вообще предубеждены против женщин, вот они и решили, что это "шик".
Мне повезло, что не было Робера-Флёри, судили только Лефевр и Буланже, а не то сказали бы, что мне присудили третье место по протекции Робера-Флёри.
<…>
Суббота, 6 апреля 1878 года
Робер-Флёри что-то уж слишком меня ободряет, он нашел, что третье место досталось мне по праву, и это его нисколько не удивило. Все разозлились: до чего глупо.
Ходила в Люксембург, а потом в Лувр с Шеппи.
Как подумаешь, что Мюльтедо, выйдя от нас, пойдет, скорее всего, домой и будет мечтать о моих руках, обо мне… и думать, что я, наверное, думаю о нем… а я, раздетая, неприбранная, с растрепанными волосами, сбросив туфли на пол, принялась ломать себе голову над тем, достаточно ли я его очаровала, достаточно ли обольстила, и, не довольствуясь собственным мнением, допрашивать Дину, и мы принялись вместе прикидывать что да как. Это в самом деле возмутительно или просто гадко.
<…>
Подумать только, что значит молодость; два года назад я бы вообразила, будто это – любовь. Теперь я сделалась рассудительна и понимаю, как это забавно – чувствовать, что заставила кого-то себя полюбить. Вернее, забавно видеть, как кто-то в тебя влюбляется. Любовь, которую внушаешь к себе, – это совершенно особое чувство, которое ты сам испытываешь, а я раньше путала его с обычной любовью.
Господи, господи, а я-то воображала, будто люблю Антонелли, а он такой же носатый, как Мюльтедо! Фу, стыд какой! Как я рада, что нашла себе оправдание! Как рада! Нет, нет, я никогда не любила… И если бы вы могли себе представить, до чего я себя чувствую счастливой, свободной, гордой и достойной… Того, кто непременно придет!
<…>
Пятница, 12 апреля 1878 года
<…>
Вчера Жюлиан встретился в кафе с Робером-Флёри, и тот сказал, что я в самом деле интересная и удивительная ученица и что он многого от меня ждет. Вот за что мне надо держаться, особенно в минуты, когда весь мой рассудок объят необъяснимым и тягостным ужасом и я чувствую, как безо всякой серьезной причины погружаюсь в бездну сомнений и всевозможных мук!
Последнее время у меня то и дело горят три свечи – это к смерти. Уж не мне ли предстоит покинуть этот мир? Наверно, мне. А мое будущее, а слава? Что ж, пропадут и они.
Если бы в пределах моей видимости был хоть какой-нибудь мужчина, я бы подумала, что я еще влюблена, – до того мне неспокойно; но мало того что нет никого, у меня еще и ни малейшей охоты нет… А почему? Фантазии – ведь это так удобно… но они меня унижают. Однако бывают дни, когда мне кажется, что нет никакого преступления в том, чтобы потакать своим капризам; напротив, не желая себя неволить, мы доказываем свою гордость и презрение к другим. Да, но они все такие низкие, недостойные, что я ни единой минуты не способна ими заниматься. Во-первых, у них у всех мозоли на ногах, а я не простила бы этого и королю! Вообразите себе, чтобы я принялась мечтать о человеке, у которого на ногах мозоли! Наверное, у Мюльтедо мозоли. <…>
Начинаю верить, что всерьез предана своему ремеслу, это поддерживает меня и утешает. Ничего другого мне не нужно; я слишком от всего устала, чтобы думать о чем-нибудь еще.
Если бы не это беспокойство, не этот страх – я была бы счастлива! <…>
Помню, в детстве у меня бывали почти такие же предчувствия и страхи; мне казалось, я никогда не выучу никакого языка, кроме французского, что другие языки у меня не учатся. И что же? Сами видите, ничего подобного. А ведь я терзалась самым настоящим суеверным страхом, вот как теперь.
Авось этот пример меня поддержит. <…>
Я думала, что в "Поисках абсолюта" все будет совсем не так, потому что я ведь тоже ищу абсолют. Но только я ищу его в чувствах и вообще во всем. Потому и вынуждена в мыслях и работе двигаться ощупью, пробовать тысячи раз то одно, то другое и в конце концов делаю успехи, но добиваюсь всегда не совсем того, чего хотела.
Суббота, 13 апреля 1878 года
<…>
Погодите, погодите, я тоже должна добиться того, чтобы стать великой, мне девятнадцать, для всех мне восемнадцать, поэтому будем считать восемнадцать. Хорошо же, к двадцати двум годам я или прославлюсь, или умру.
Ни то ни другое. Ему (т. е. Кассаньяку. – Е. Б.) тридцать восемь, мне двадцать два, и я известна только великосветским газетам. Там меня чуть ли не гениальной художницей называют, но это не то, на что я надеялась.
<…>
Вы, может быть, полагаете, что в нашей работе участвуют только глаза да пальцы? Вы, обыватели, никогда не узнаете, сколько нужно неослабного внимания, постоянных сопоставлений, расчета, чувства, раздумий, чтобы чего-нибудь достичь! <…>
Мюльтедо совсем не богат. Это точно.
Только что мы подверглись самому настоящему нападению. Явился г-н Жорж с толпой людей, таких же пьяных, как он сам. Они ломились больше четверти часа. Трифону наконец удалось от них отделаться. Но уверяю вас, что положение было не из веселых. Ну да ладно.
Вечером – г-н Морган, Мюльтедо и Гольдсмит. Мюльтедо воображает, что я его люблю. Дурачок. Но я не отказываюсь от этой чести и – в иные минуты – принимаю знаки его любви, но это чисто физическое, предупреждаю вас, чтобы вы ничего не опасались.
Ах, если бы это был не он, а кто-то другой…
Мюльтедо небогат, что же вы от меня хотите? Как я над ним издеваюсь и как мне нравится играть эту комедию и над ним издеваться!! Он, возможно, думает, что это он надо мной издевается… но это заблуждение, он запутался… а может быть, он думает, что я очень богата… Но я разуверила его, нашла случай сказать ему, что я не богата.
Воскресенье, 14 апреля 1878 года
<…>
Бедный дедушка, все ему интересно, он так страдает оттого, что не может говорить. Я понимаю его лучше всех, нынче вечером он так радовался: я читала ему газеты и мы все беседовали у него в комнате. Меня переполняли и мука, и радость, и умиление.
А сейчас я в такой досаде, в таком бешенстве и отчаянии, каким нет выражения в языке человеческом!!! Если бы я рисовала с пятнадцати лет, я была бы уже знаменита!!!
Понимаете?..
Четверг, 18 апреля 1878 года
<…>
Надо бы мне познакомиться с господином Гамбетта́. С ним бы я вела себя серьезно… ну почему он в оппозиции! Ах, подумаешь, все равно это был бы могущественный друг… Ах, господи, если бы это было возможно! Бывало, что женщины добивались всего только благодаря своему уму. Значит, я дурочка? Княгиня Трубецкая – дурочка, но она княгиня Трубецкая, а еще говорят, что за неимением ума она обладает даром к интриге, какого хватило бы двум умнейшим женщинам вместе. Гамбетта достался ей в наследство от г-на Тьера. Мне бы страшно хотелось с ним познакомиться, он урод, так что никто ничего не скажет и я не буду чувствовать себя неловко. Подождем его возвращения и попробуем с ним подружиться – хотя бы затем, чтобы досадить Кассаньяку, который не оценил меня; уверяю вас, что в соответствующих кругах я бы чего-нибудь да стоила. Что до любви, то она хороша в шутку, а теперь я серьезна… Может быть, я сама виновата: только и знала при нем, что шутить.
<…>
Суббота, 20 апреля 1878 года
Вчера вечером, убирая дневник на место, открыла шестьдесят вторую тетрадь, прочла несколько страниц и в конце концов наткнулась на письмо Антонелли. Долго мечтала над ним, и улыбалась, и снова мечтала. Легла поздно, но это время не потерянное: такие потерянные для дела минуты невозможно пережить, когда сам того пожелаешь, – они даются только в молодости; нужно не упускать их, ценить и наслаждаться ими, как всем, что посылает нам Бог. Те, кто молод, не умеют ценить свою молодость, ну а я, точно старушка, всему знаю цену и не желаю упустить ни единой радости. <…>
Среда, 24 апреля 1878 года
<…>
Кассаньяк женится… Встречаю эту новость ропотом, это вполне естественно, но мне было бы почти все равно, если бы мама так не разъярилась. <…>
Понедельник, 29 апреля 1878 года
С восьми утра до шести вечера, за вычетом полутора часов на обед. Ничего нет лучше постоянной работы.
Но какой ад у нас дома!
К чему сводятся впечатления, мнения, чувства?? Еще несколько дней назад Поль де Кассаньяк был богом, теперь он уже почти и не человек.
Что до всего прочего, то скажу вам, что я, как мне кажется, никогда не влюблюсь по-настоящему. В каждом мужчине, в каждом, я непременно обнаруживаю что-нибудь смешное, и тогда уж пиши пропало. То это странность какая-нибудь, то неуклюжесть, глупость, нудность – но что-нибудь да есть, кончик уха торчит.
– Вам нужен кто-нибудь умнее вас, – говорит Блан.
– Да, конечно.
– Да, но это невозможно.
– Полно вам!
– Вероятно, есть мужчины более серьезные, есть такие, что лучше разбираются в каких-то материях, но таких, чтобы в общем были умнее, остроумнее, хитрее, – ручаюсь вам, шутки в сторону, таких нет. А вы, пока не почувствуете интеллектуального превосходства… и т. д. и т. п.
Правда: пока я не встречу своего повелителя, не поддамся ни на какие чары; страсть выискивать в людях недостатки не позволит мне увлечься никаким Адонисом… Как глупы люди, которые ездят в Булонский лес, – просто не могу понять их пустого, бездумного существования!
<…>
Суббота, 4 мая 1878 года
<…>
Я словно боюсь чего-то.
Обожаю простоту во всем – в живописи, в чувствах и т. д. – во всем. Мне самой никогда не давались простые чувства и никогда не будут даваться: они немыслимы там, где есть сомнения и страхи, основанные на предыдущем опыте. Простота чувств возможна, когда люди счастливы, или в деревне, в неведении всего того, что… Характер у меня от природы въедливый, и по причине избытка проницательности, и из-за самолюбия, пристрастия к анализу, тяги к истине, страха избрать ложный путь, потерпеть неудачу.
Так вот, когда разум или сердце терзаются всем этим, результаты получаются вымученные; они могут обернуться неудержимыми успехами, но зато подвержены странным превратностям, болезненным взлетам, падениям, – словом, совершенно неровны, мучительно неровны; в конечном счете, это лучше однообразия, которое, как известно, утомляет. При однообразии невозможны изысканные нюансы, дарящие высшее наслаждение утонченным, вкрадчивым натурам, которые во всем великом и даже в возвышенном ищут тонкости; без нюансов этих никогда не достичь воистину сильных живописных эффектов…
Можно подумать, что я что-то об этом знаю. А я знаю только одно: пишу то, что сама выдумала, ни у кого не украла.
<…>
Воскресенье, 12 мая 1878 года
<…>
Вчера ночью приходило чудовище; стучал в дверь, требовал денег; мать бросилась ко мне, словно хотела помешать мне его убить, и я наговорила ей глупостей. Потом вернулась в мою маленькую гостиную, там было темно, я упала на колени и поклялась Господу Богу, что никогда не буду больше возражать этой женщине, а если она опять даст волю своей кошмарной доброте или выведет меня из терпения, смолчу или просто уйду.
Она серьезно больна, на нас свалилось несчастье, и я никогда не прощу себе, если останусь перед ней виновата. <…>
Четверг, 16 мая 1878 года