Я обратил внимание на то, что все там вечно спешат, просто носятся по залу, и как-то раз, шутки ради, оставил чаевые, которые всегда составляли десять центов (в то время это было нормой), двумя монетами и под двумя стаканами: в каждый из них я налил до самого края воду, опустил по пятицентовику, а затем, накрыв стакан картонкой, перевернул его и поставил вверх дном на столик. После этого картонка быстро выдергивалась (вода наружу не вытекала, поскольку воздух в стакан не проникал - для этого края его слишком плотно приникали к поверхности стола).
Чаевые я разложил по двум стаканам как раз потому, что знал - там все делается в спешке. Если бы десять центов лежали в одном стакане, официантка, торопясь подготовить столик для следующего клиента, просто схватила бы стакан и разлила воду - тем бы все и кончилось. А после того, как она проделает это с первым стаканом, ей придется подумать: что, черт побери, делать со вторым? Просто поднять его ей смелости не хватит!
Уходя, я сказал моей официантке:
- Осторожнее, Сью. Вы принесли мне какие-то странные стаканы: они налиты доверху, а в дне - дырка.
Когда я пришел туда на следующий день, меня обслуживала уже другая официантка. Прежняя не желала больше иметь со мной дела.
- Сью на вас очень сердита, - сказала новая официантка. - После того, как она подняла первый стакан и залила все водой, ей пришлось позвать босса. Они поломали немного головы, но не ломать же их целый день, так что, в конце концов, сняли со стола и второй стакан, и вода разлилась опять, по всему полу. Беспорядок получился ужасный, а Сью потом еще и поскользнулась на этой воде. Они все очень злы на вас.
Я расхохотался.
Официантка сказала:
- Ничего тут смешного нет! Интересно, как бы вам понравилось, если бы такую штуку проделали с вами, - как бы поступили вы?
- Я бы взял суповую тарелку, осторожно сдвинул стакан к краю стола и дал бы воде вытечь в тарелку - на пол ничего бы и не попало. А потом достал бы из стакана монету.
- О, хорошая мысль, - сказала она.
В тот вечер я оставил чаевые под перевернутой кофейной чашкой.
Назавтра меня обслуживала та же новая официантка.
- Зачем вы вчера оставили монетку под перевернутой чашкой?
- Ну, я подумал, что даже при вечной вашей спешке, вы сходите на кухню, принесете суповую тарелку, а после мееедленно и осторожно сдвинете чашку к краю стола…
- Я так и сделала, - обиженно сказала она, - да только воды-то там не было!
Однако лучшую мою проделку я совершил в общежитии братства. Как-то утром я проснулся очень рано, около пяти, и никак не мог заснуть, а потому вышел из спальни и спустился этажом ниже. Там я обнаружил подвешенные на веревках таблички, на которых значилось что-то вроде "ДВЕРЬ! ДВЕРЬ! КТО УКРАЛ ДВЕРЬ!". А следом увидел, что одну из дверей кто-то действительно снял с петель и унес - в проеме ее висела табличка "ПОЖАЛУЙСТА, ЗАКРОЙ ДВЕРЬ!", которая раньше как раз эту дверь и украшала.
Я сразу сообразил, в чем тут дело. В этой комнате занимался парень по имени Пит Бернайс и с ним еще двое студентов, трудились они в поте лица и вечно требовали тишины. Если ты заходил к ним, разыскивая что-то или желая узнать, как они решили ту или иную задачу, то при твоем уходе в спину тебе неизменно кричали: "Пожалуйста, закрой дверь!". Кому-то это явно надоело, вот и он утащил их дверь. Ну так вот, дверь-то, на самом деле была двойная, как во всем здании, и у меня родилась хорошая мысль. Я снял с петель и вторую дверь, отнес ее вниз и спрятал в подвале, за баком с нефтью. А потом тихо поднялся наверх и улегся в постель.
Попозже утром я изобразил пробуждение и спустился вниз позже обычного. Там уже собралась целая толпа, Пит и его друзья были страшно расстроены: дверь пропала, а им заниматься надо - и так далее, и так далее. Я еще сходил по лестнице, а меня уже спросили:
- Фейнман! Это ты дверь унес?
- О да! - ответил я. - Моя работа. Видите царапины у меня на костяшках? Это я их о стену ободрал, когда волок дверь в подвал.
Ответ мой их не удовлетворил - на самом деле, мне просто никто не поверил.
Те, кто уволок первую дверь, оставили слишком много улик - скажем, таблички были написаны ими от руки, - так что их вычислили быстро. Моя идея состояла в том, что, все, обнаружив похитителей первой двери, решат, что они же украли и вторую. Так и вышло: ребят, унесших первую дверь мурыжили, мучили и донимали все, кому было не лень, и лишь ценой очень больших усилий и страданий они убедили своих истязателей, что взяли, каким бы невероятным это ни казалось, только одну дверь.
Я наблюдал за происходившим и испытывал счастье.
Вторая дверь отсутствовала вот уж неделю, и для тех, кто занимался в этой комнате, возвращение ее становилось делом все более и более важным.
В конце концов, происходит следующее: дабы разрешить эту проблему, президент братства произносит, когда все мы сидим за обеденным столом:
- Мы должны разрешить проблему второй двери. Сам я разрешить ее не смог, поэтому мне хочется услышать от вас предложения насчет того, как все уладить, - Питу и двум другим необходимо заниматься.
Кто-то вносит одно предложение, за ним кто-то еще - другое.
Подождав немного, я встаю и вношу мое собственное:
- Хорошо, - саркастическим тоном говорю я, - кем бы ты ни был, человек, укравший дверь, мы уже поняли: ты великолепен. Ты такой умный! Догадаться, кто ты, мы не в состоянии, отсюда следует, что ты, наверное, супер-гений. Ты можешь не говорить нам, кто ты таков, нам нужно знать только одно - где дверь. Поэтому, если ты оставишь где-нибудь записку, в которой будет указано местонахождение двери, мы будем чтить тебя и на веки вечные признаем сверх-совершенством, умником, который сумел унести вторую дверь, не оставив ни единого следа, позволяющего установить твою личность. Ради Бога, просто подбрось куда-нибудь записку, и мы будем питать к тебе вечную благодарность.
Предложение вносит еще один студент:
- У меня другая идея, - говорит он. - Я думаю, что вы, как президент, должны попросить каждого - под честное слово, данное нашему братству, сказать: он украл эту дверь или не он.
Президент говорит:
- А вот это мысль очень хорошая. Под честное слово, данное нашему братству!
И он начинает обходить стол, задавая каждому один вопрос:
- Джек, это вы унесли дверь?
- Нет, сэр. Я ее не уносил.
- Тим, это вы унесли дверь?
- Нет, я не уносил ее, сэр!
- Морис, это вы унесли дверь?
- Нет, я не уносил ее, сэр!
- Фейнман, это вы унесли дверь?
- Да, это я ее унес.
- Перестаньте, Фейнман, дело серьезное! Сэм, это вы унесли дверь?… - так он всех и обошел. И все просто пришли в ужас. Оказывается, в нашем братстве завелась самая что ни на есть паршивая крыса, никакого уважения к данному братству слову чести не питающая!
Той ночью я оставил не помню уже где записку с изображением нефтяного бака и двери рядом с ним, и назавтра дверь отыскали и вернули на место.
Некоторое время спустя я снова признался в покраже двери - и все сочли меня вруном. Никто не вспомнил, что я говорил раньше. Все запомнили лишь заключение, к которому пришли после того, как президент обошел стол по кругу, задавая каждому один и тот же вопрос, и никто ни в чем не признался. Запомнили общую идею, но не слова.
Во мне часто видят обманщика, а ведь обычно я честен, на свой манер, разумеется, - на такой, что, как правило, никто мне не верит!
Итальянский или латынь?
В Бруклине имелась итальянская радиостанция, и мальчишкой я постоянно слушал ее. Мне НРАвились расКАтистые ЗВУки, которые раскачивали меня, как если б я плыл по не так чтобы очень высоким волнам океана. Я сидел перед приемником и преКРАсный итальЯНский яЗЫК омывал меня, словно вода. В программах этого радио то и дело возникали семейные конфликты - споры и ссоры между отцом и матерью семейства:
Тонкий голос: "Nio teco TIEto capeto TUtto…"
Голос громкий и низкий: "DRO tone pala TUtto!!" (хлопок в ладоши).
Роскошно! Так я научился изображать любые эмоции - плакать, смеяться, все что угодно. Замечательный язык - итальянский.
В Нью-Йорке по соседству с нами жило немало итальянцев. Как-то раз, я катался на велосипеде и некий итальянец, водитель грузовика, разозлился на меня за что-то, высунулся в окошко и, отчаянно жестикулируя, прокричал что-то вроде: "Me aRRUcha LAMpe etta TIche!".
Я почувствовал себя оскорбленным. Да, но что он мне сказал? И как мне следовало ответить?
Я спросил об этом моего школьного приятеля, итальянца, и он ответил: "Скажи просто: "A te! A te!" - это означает: "И тебе того же! И тебе того же!"".
Отличная мысль, решил я. Вот так я и буду отвечать: "A te! A te!" - жестикулируя, разумеется. А поскольку я обрел уверенность в себе, то решил совершенствоваться и дальше. И когда я снова поехал кататься на велосипеде и какая-то ехавшая в своей машине итальянка подрезала меня, я крикнул: "PUzzia a la maLOche!" - она просто в комок сжалась. Возмутительный итальянский мальчишка обругал ее самым безобразным образом.
Опознать в моем итальянском подделку было далеко не просто. Однажды, уже в Принстоне, я въезжал на велосипеде на парковку у Палмеровской лаборатории и кто-то вдруг преградил мне дорогу. Я отреагировал привычным для меня образом: прихлопнул одной ладонью поверх другой и крикнул: "oREzze caBONca MIche!".
Неподалеку тянулась длинная полоса травы, на которой высаживал что-то садовник-итальянец. Он выпрямился, взмахнул руками и с великой радостью воскликнул: "REzza ma LIa!".
Я крикнул в ответ, возвращая приветствие: "RONte BALta!". Он так и не понял, что я ничего не понял - и я не знал, что он прокричал, и он не знал, что я крикнул в ответ. Ну да ладно! Все было отлично! Сработало же! В конце концов, услышав знакомую интонацию, они мгновенно распознают ее, как итальянскую - может, это не римский диалект, а миланский, какая, к черту, разница? Главное что? - он италь Янец! И замечательно. От вас при этом требуется только одно - полная уверенность в себе. Стойте на своем и ничего с вами не случится.
Однажды я приехал домой на каникулы и застал сестру в полном расстройстве, почти плачущей: ее организация девочек-скаутов устраивала банкет, на который им полагалось привести своих отцов, а наш отец был в отъезде, он тогда занимался продажей военного обмундирования. И я сказал, что пойду с ней вместо отца - в качестве брата (я был на девять лет старше, так что идея выглядела не такой уж и безумной).
Когда мы пришли на банкет, я уселся рядом с отцами, но вскоре они мне наскучили. Все они привели своих дочерей на милый маленький праздник, однако говорили только о рынке акций - они и с собственными-то детьми разговаривать не умели, а уж тем более с детьми своих друзей. Во время праздника девочки развлекали нас, исполняя сценки, читая стихи и так далее. Потом они вдруг вытащили этакую странную штуковину вроде фартука - кусок ткани с дыркой для головы посередке. И объявили, что теперь отцам надлежит развлекать их.
Ну и каждому отцу пришлось просовывать голову в эту дырку и что-нибудь говорить - один прочитал "У Мэри был ягненок", - в общем, они не знали, что им делать. Я этого тоже не знал, однако когда настал мой черед, я сказал, что собираюсь прочитать небольшое стихотворение - прошу извинить меня за то, что оно не английское, однако я уверен, что девочки его поймут:
A TUZZO LANTO
- Poici di Pare
TANto SAca TULna TI, na PUta TUchi PUti TI la.
RUNto CAta CHANto CHANta MANto CHI la TI da.
YALta CAra SULda MI la CHAta PIcha PIno TIto BRALda
pe te CHIna nana CHUNda lala CHINda lala CHUNda!
RONto piti CA le, a TANto CHINto quinta LALda
O la TINta dalla LALta, YENta PUcha lalla TALta!
Я продекламировал три или четыре таких строфы, изображая все эмоции, какие слышал по итальянскому радио, и девочки, поняв, что происходит, просто по полу катались от смеха.
Когда банкет закончился, ко мне подошла начальница скаутов и школьная учительница, - они сказали, что у них возник по поводу моего стихотворения спор. Одна считала, что оно итальянское, другая, что оно написано на латыни.
- Так кто же из нас прав? - спросила учительница.
- Да вы у девочек спросите, - ответил я, - уж они-то отлично поняли, что это за язык.
Вечный уклонист
Учась в МТИ, я ничем, кроме науки, не интересовался, да ни в чем другом особо и не блистал. А между тем, в МТИ существовало правило: студенту надлежало прослушать несколько гуманитарных курсов, чтобы стать человеком более "культурным". Помимо курса английской литературы мы должны были пройти еще два факультативных, - я просмотрел их список и обнаружил в нем "гуманитарную" науку астрономию! И увильнул в нее, этого хватило на год. В следующем году я снова просмотрел список, французскую литературу и прочее в этом роде отверг и выбрал философию. Ничего более близкого к естественным наукам мне отыскать не удалось.
Прежде, чем я расскажу вам о том, что со мной приключилось во время занятий философией, позвольте рассказать о курсе английской литературы. Нам полагалось сочинять эссе на самые разные темы. К примеру, Милль написал что-то такое о свободе, а мы должны были его раскритиковать. Однако вместо того, чтобы заняться следом за Миллем свободой политической, я написал о свободе в отношениях с людьми - о проблеме, связанной с тем, что если ты хочешь выглядеть воспитанным человеком, тебе приходится жульничать и врать, о том, что эти постоянные махинации приводят к "разрушению нравственной ткани общества". Вопрос интересный, но вовсе не тот, который нам следовало обсудить.
В другой раз нам належало выступить с критикой сочинения Хаксли "О куске мела", он там пишет о том, что кусок мела, который он держит в руке, это остатки костей животных, о силах, которые вытолкнули эти остатки из-под поверхности земли, обратив их в белые скалы Дувра, а потом там устроили карьер, добыли этот мел и теперь используют его для передачи мыслей, которые записывают им на черной доске.
И снова, вместо того, чтобы критиковать это эссе, я написал пародию на него, "Об облачке пыли", о том, как пыль окрашивает солнечный закат, смывается дождем и так далее.
Но вот когда нам пришлось писать о "Фаусте" Гёте, податься мне было уже некуда! Сочинение это слишком велико, чтобы написать пародию на него или придумать что-то еще. Я метался по нашему братству, твердя: "Этого я сделать не могу. Мне просто не справиться. И я не справлюсь!".
Один из товарищей по братству сказал мне:
- Ладно, Фейнман, не можешь, так не можешь. Но профессор-то решит, что ты просто не захотел потрудиться. Напиши хоть о чем-нибудь, - лишь бы слов было столько же, - и припиши в конце, что "Фауста" ты понять не сумел, что у тебя к нему душа не лежит, вот ты и не смог ничего о нем написать.
Так я и сделал. Я написал длинное сочинение "Об ограничениях разума". В нем говорилось о научных методах решения проблем, о том, что они сталкиваются с определенными ограничениями: нравственные ценности научными методами не определяются - тра-ля-ля и так далее.
Потом еще один из друзей по братству дал мне новый совет:
- Фейнман, - сказал он, - этот номер у тебя не пройдет, ты выбрал тему, не имеющую никакого отношения к "Фаусту". Ты должен как-то связать ее с "Фаустом".
- Да это же просто смешно! - ответил я.
Однако другие студенты сочли эту мысль разумной.
- Ну хорошо, хорошо! - протестующим тоном сказал я. - Попробую.
И добавил к уже написанному полстраницы о том, что Мефистофель олицетворяет разум, Фауст - дух, а Гёте пытается показать ограниченность разума. В общем, как-то все это перемешал, прицепил одно к другому и сдал сочинение профессору.
Профессор требовал, чтобы мы приходили к нему по одному и обсуждали с ним то, что написали. Я пошел - ожидая самого худшего.
Он сказал:
- Вводный материал хорош, а вот о самом "Фаусте" написано слишком мало. Но, в общем, совсем не плохо: четыре с плюсом.
Я снова вывернулся.
А теперь о философии. Курс ее читал старый бородатый профессор по фамилии Робинсон, говоривший очень невнятно. Я приходил в аудиторию, профессор что-то мямлил, а я не понимал ни единого слова. Другие студенты, вроде бы, понимали профессора лучше, но и те слушали его без особого внимания. У меня в то время появилось откуда-то маленькое сверло, примерно на одну шестнадцатую дюйма, и я коротал в этой аудитории время, вертя сверло в пальцах и высверливая дырки в подошве моего башмака - и так неделя за неделей.
Как-то раз профессор Робинсон произнес в конце занятий: "Вугга-мугга-мугга-вугга-вугга…", и все вдруг разволновались! Начались разговоры, споры, и я вывел из них, что он, слава Богу, сказал, наконец, нечто интересное! Вот только что?
Я задал кому-то этот вопрос и услышал:
- Мы должны написать эссе и сдать ему, срок - четыре недели.
- Тема?
- Та самая, на которую он с нами целый год разговаривал.
Меня словно громом поразило. Единственным, что мне удалось расслышать за весь семестр, было произнесенное в повышенных тонах "муггавуггапотоксознаниямуггавугга", а следом - бах! все снова обратилось в словесный хаос.
Этот самый "поток сознания" напомнил мне о задачке, которую я много лет назад получил от отца. Он тогда сказал: "Допустим, на Землю прилетают марсиане и эти марсиане не знают, что такое сон, они вечно бодрствуют. Ну, не известно им это нелепое явление, которое мы именуем сном. И они задают тебе вопрос: "Что ощущает засыпающее существо? Что с вами происходит, когда вы погружаетесь в сон? Останавливается ли у вас мышление, или ход ваших мыслей становится все более иии боооолее меееедлееееенныыыыыыым? Как на самом деле происходит отключение сознания?"".
И тут мне стало интересно. Как ответить на этот вопрос: как завершается поток сознания, когда ты засыпаешь?
И в следующие четыре недели я тратил послеполуденные часы на работу по этой теме. Я опускал в моей комнате шторы, выключал свет и ложился спать. И наблюдал за тем, что происходит со мной, когда я засыпаю.
Ночью я засыпал снова, так что наблюдения проводились по два раза в сутки - превосходно!
Первым делом я заметил множество всяких побочных явлений, к засыпанию прямого отношения не имевших. Заметил, к примеру, что я продолжаю думать, ведя с собой безмолвные разговоры. Кроме того, у меня возникали визуальные образы.