Сейчас я об этом расскажу. Но прежде для прояснения обстановки напишу о том, как легко удалось Удальцову и Кривицкому расколоть наш отдел.
Они действовали старым испытанным приёмом – разделяй и властвуй!
Кривицкий подобрал ключи к амбициям другого (кроме меня) заместителя Золотусского.
Я понимаю, что его не названная фамилия для многих – секрет Полишинеля, и всё же называть его не буду. Бывший музейный работник, ученик Дувакина, оставшийся преданным своему учителю, когда того, отказавшегося поддержать арест Синявского и Даниэля, выгнали из МГУ, он по праву имеет репутацию порядочного человека. Он писал неплохие литературные очерки, хорошо, остроумно выступал на летучках, был вежлив с людьми, поражая их своей начитанностью и тем, что отличает даже не библиомана, а истинного ценителя книги – не только её содержания, но и оформления, и шрифта. Отношения у нас с ним всегда были приязненные, хотя и чувствовал я в нем какую-то неутолённость жизнью, некое желание получить больше, чем имеешь сейчас.
Сделав его членом редколлегии, Кривицкий сразу убил двух зайцев: оставил Золотусскому совсем небольшое количество сотрудников и получил вполне управляемого, благодарного ему лично работника, с ходу (увы!) включившегося в общую борьбу с Золотусским.
Этот сотрудник был особенно непримирим на редколлегии, возмущавшейся нашими попытками создать новую газету. "Это уже предательство, – говорил он. – Это попытка расколоть наших читателей, увести у нас часть подписчиков".
Допускаю, что и ему чем-то в своё время досадил Игорь, хотя именно при Золотусском он, беспартийный, как я, и не имевший, как я, шансов, стал заведующим отделом. То, что он страшно разозлит Игоря этим (и не только!) своим выступлением, можно было предвидеть. Но отмечу, что, узнав о его назначении членом редколлегии, Золотусский его поздравил, присовокупив, что теперь станет, быть может, полегче обсуждать вопросы, связанные с литературой, – всё-таки прибавился любящий литературу человек!
Кстати, братья-писатели бездарно провалили не только затею с новой газетой, которую теперь никакими "Литературными вестями", выходящими один раз в месяц, не заменишь. На их совести потеря куда более крупная, тоже, возможно, связанная с неприязнью к Золотусскому.
Он со своим рабочим секретариатом Союза российских писателей (Мариной Кудимовой, Александром Иванченко и Надеждой Кондаковой) начал переговоры с секретариатом Союза писателей России, который представлял, в частности, Феликс Кузнецов, о дележе собственности некогда невероятно богатого Союза писателей РСФСР.
Кузнецов поначалу вёл себя очень неуступчиво: какой, дескать, может быть делёж? Союз писателей России и есть бывший Союз РСФСР, а что такое Союз российских писателей? Кто в него входит? Кто его знает? Но потом под напором безукоризненно оформленных документов и довольно веских аргументов начал потихоньку свои позиции сдавать. Речь пошла, наконец, о том, сколько и чего получит та и другая сторона.
Нормально это или ненормально – вести такие переговоры? Допустимо или недопустимо? По-моему, нормально и допустимо. Ведь речь не о дружбе идёт и не о братании. Наоборот – об окончательном и полном размежевании. Уж если невмоготу больше сожительствовать, то каждый пусть уходит со своей частью имущества, которым некогда владели совместно.
Господи, какие только гневные речи в адрес Золотусского и его соратников не раздавались на заседании секретариата Союза писателей Москвы! Да как же им не стыдно? Как не совестно? Да есть ли у этих людей понятие о порядочности? А если осталась хоть крупица, то неужели не ясно, что с такими людьми, как Феликс Кузнецов, не только за стол рядом садиться, но и разговаривать нельзя.
И вот – решение секретариата Союза Москвы: Золотусский, Иванченко, Кудимова, Кондакова из Союза писателей исключаются, Союз писателей Москвы из Союза российских писателей выходит и ни с кем ни о какой собственности переговоры вести не будет! Через некоторое время и Союз писателей Санкт-Петербурга объявил о выходе из Союза российских писателей.
Не знаю, как кому, а мне такое соломоново решение напомнило приказ командующего, отданный армии в фильме "Фонфан-Тюльпан": "Орудия повернуть назад, пехоте встать к врагу спиной, кавалерию развернуть на сто восемьдесят градусов!" "Они сдаются!" – в восторге кричит король, наблюдающий в подзорную трубу за манипуляциями исполняющей этот приказ вражеской армии.
Начатый было разговор о дележе провален без боя. С кем Феликсу Кузнецову вести переговоры? С Союзом российских писателей, который сейчас возглавляет Светлана Василенко? Но что это за союз? Кого он объединяет? Какова его численность? Да и не станет Кузнецов вести теперь подобные переговоры. Не станет и Ганичев. И Ляпин не станет. Поезд ушёл! Ушёл целый состав, гружённый общей собственностью! И в одну только сторону!
Кто владеет особняком на Комсомольском проспекте? Союз писателей России во главе с Ганичевым и Ляпиным. А огромными кабинетами, залами бывшего секретариата большого союза в так называемом "доме Ростовых"? В основном, Международное сообщество союзов писателей, которое давно уже побраталось с Ганичевым. Союз писателей Москвы и тот же Союз российских писателей ютятся там на крошечном пространстве. А кому принадлежит дом на углу Большой Никитской и Скарятинского? Московской писательской организации (или как она теперь называется?), которая входит в Союз писателей России!
Чистые руки – свидетельство достоинства человека. А вот чистоплюйство ничего хорошего о том или о тех, кто наделён таким качеством, не скажет. Оно вполне способно предать других, провалить нужное всем дело. Как это и вышло с делом о былой общей писательской собственности. Где она? У кого она?
* * *
Конечно, Золотусскому приходилось в газете очень нелегко. Но наш маленький отдел всячески его поддерживал. Я пригласил на работу Павла Басинского, проходившего в своё время у нас практику, когда он учился в Литинституте. Он уже тогда опубликовал в "Литературке" несколько статей, продолжал публиковаться позже, а уж когда стал работать у нас, мы его не слишком загружали – читай журналы и пиши о современной литературе, будь нашим обозревателем не по должности, а по сути.
Он не углублялся в материал, о котором писал, не владел искусством анализа художественного произведения. Но владел очень неплохим слогом и обладал здравым смыслом, отчего его статьи, которые, конечно, не были критикой в истинном значении этого слова, но были хорошей добротной журналистикой, пользовались успехом у многих.
Став редактором "Литературы", приложения к газете "Первое сентября", и одновременно оставаясь в "Литературке", я приглашу Басинского в новую газету своим заместителем, а потом об этом пожалею. Ведь он и в "Литгазете" не работал, а только писал. Практически ничего не делал он и в "Литературе", привёл, правда, с собой несколько авторов, которых знал по Литинституту, и печатал у меня собственные материалы. Я расстался с ним без сожаления.
Но я с удовольствием помог ему и его приятелю, преподавателю Литинститута Сергею Федякину получить грант от фонда Сороса на издание их совместного учебника по литературе начала XX века. Мы с Рассадиным работали тогда экспертами по литературе в соросовском "Открытом обществе" и добились, чтобы подобный учебник был заказан именно этим авторам, добротным специалистам по Горькому, Шмелёву, Борису Зайцеву, Алданову и другим писателям того времени.
Когда редактором отдела "Литгазеты" стала Алла Латынина и я ушёл из газеты, Басинский сделался её заместителем. Привыкнув к его лёгкой, профессиональной манере, я был неприятно удивлён, когда прочёл в "Октябре" мемуары этого молодого человека, где он с плохо скрываемым самодовольством обстоятельно рассказывал о жизни в Волгограде, об удачном переезде в Москву, о том, каким успехом пользовались у читателя его статьи в "Литературке", одна из которых даже понравилась самому "писателю С.".
"Писатель С." разъяснился очень быстро. Это был Александр Исаевич Солженицын, который через короткое после публикации Басинского в "Октябре" время учредил собственную литературную премию и пригласил Павла Басинского стать постоянным членом её жюри.
Я-то понял, что понравилось Солженицыну в Басинском. Осторожный Паша при мне писал взвешенно, слегка поругивая модернистов и похваливая наиболее даровитых почвенников. Я соглашался с его критикой модернистской литературы, а его тяготению к почвенничеству удивлялся, объясняя это его любовью к Шмелёву, к Борису Зайцеву. Может быть, думал я, он находит продолжателей их традиций в тех, кого хвалит?
Но похвалы Басинского впоследствии пошли по нарастающей. Уже не только Солженицын оценил этого литератора, он стал печататься у Владимира Бондаренко в "Дне литературы" – приложении к прохановской газете "Завтра", стал ядовито покусывать либеральных писателей в колонках, которые вёл в "Литературке". Так что я уже не удивился, когда в той же "Литературной газете" он назвал новый учебник по литературе XX века, одним из авторов которого является Виктор Чалмаев, согревающим его (Басинского) патриотическое сердце. А в учебнике – идиллические картины сталинской индустриализации и высокая оценка воспевавшей её литературы, лёгкое сожаление о перегибах коллективизации и реверансы "Поднятой целине", заметившей их, невнятица о жертвах сталинских репрессий и трубное воспевание литературы о Великой Отечественной войне. Правда, отдельные произведения о войне не только не воспеты, но сурово осуждены. В частности, роман Виктора Астафьева "Прокляты и убиты", уже самим названием показывающий, как относилось верховное командование к простым солдатам, в чьей крови и был утоплен враг.
Что можно сказать по этому поводу? "Только дураки не меняются", – написал однажды Пушкин. Это так. И всё-таки мне жаль, что Басинский предпочёл меняться в совершенно определённую сторону. Начинал он при нас с Золотусским очень интересно. Никак не обещающим той метаморфозы, которую претерпел.
Чудесная в своё время была у нас секретарша Люба Ступишина. Доброжелательная, душевная. Но ушла работать в иностранное посольство, там платили хорошие деньги. И мы пригласили на её место Таню Кравченко из отдела писем. При удавшейся Кривицкому реорганизации, в оставшейся нашей части былого большого отдела должность секретаря была ликвидирована, но мы добились, чтобы Таня проходила по штату редактором, и я старался научить её этой профессии: давал редактировать материалы, побуждал писать хотя бы небольшие рецензии. Литературу Таня любила, она окончила филфак МГУ. И в конце концов научилась совмещать секретарские обязанности с редакторскими.
Работали в отделе и уже достигшие пенсионного возраста Аристарх Андрианов и Ляля Полухина.
К Игорю, повторяю, в то время все сотрудники нашего отдела относились хорошо и поддерживали его в борьбе с редакторатом.
А Удальцов делал его жизнь всё более несносной. Мелочно придирался. Отслеживал, сколько времени тот проводит в редакции, и нередко снижал ему так называемую рекламную премию, которые стали выдавать сотрудникам из денег, полученных за размещённую в газете рекламу. Выглядело это тем более гнусно, что моральных прав у Удальцова на это не было. Он сам нередко по нескольку дней не появлялся в газете. И если Золотусский отсутствовал, как правило, когда писал в ту же газету или участвовал в работе какого-нибудь важного для газеты совещания, то Аркадий, некогда гордившийся, что его, как и всех, кто прошёл комсомольскую школу, не берёт водка, легко теперь входил в запои, из которых выходил спустя время. Его укусы Золотусского были противными и мелкими, но чувствительными для нервного и мнительного Игоря.
К тому же Игорь стремительно терял авторитет у редактората. И неважно было, что к Золотусскому в газету приходили многие известные литераторы. Что он устроил в редакции встречу с Натальей Солженицыной, женой нобелевского лауреата. Что довольно часто он встречался с Жоржем Нива и Витторио Страда. Ни на Удальцова, ни на Кривицкого это не производило никакого впечатления.
Удальцов признавал только тех зарубежных знаменитостей, которые могли бы вложить деньги в газету. А таких не находилось.
Точнее, нашли они с Прудковым какую-то фирму в Германии. Ездили туда. Заключили некий договор о бартерном обмене. Не знаю, что должны были дать немцам мы, но они обязались поставлять нам оргтехнику. Эта акция была очень широко разрекламирована. Ликующий Удальцов показал нам немцев, когда те приехали в газету. Все набились в его кабинет. Разносили кофе. Удальцов произнёс речь. Германский представитель – ответную. Нам показали несколько коробок с факсами, принтером и видеомагнитофоном. Боюсь ошибиться, но, кажется, это и было всё, что смогли нам дать немецкие партнёры. Хотя Удальцов и Прудков съездили к ним ещё несколько раз.
В приёмной Удальцова часто теперь толклись незнакомцы. Переговоров он вёл много. После некоторых из них по редакции ходил Бонч и приказывал освободить ещё и этот кабинет, ещё и эту секцию. Весь последний этаж арендовала у нас созданная бывшим нашим заведующим отдела науки Владимиром Соколовым газета "Век". Соколов платил сотрудникам больше Удальцова. Немудрено, что многие перешли на работу к нему.
Всем отделом как-то собрались мы у Золотусского на его редакционной даче в Переделкине. Собрались на пикник. Я, заядлый грибник, немедленно обшарил участок леса, который был отнесён к даче Игоря. Было очень урожайное на грибы лето, и через полчаса я уже чистил, промывал грибы и клал их на сковородку, которую мне дала моя бывшая сокурсница, жена Игоря, Лера Тахтарова. Лера готовила великолепно, мы сидели за накрытым столом в беседке во дворе. Время от времени к мангалу, под которым был разложен огонь, подходил ответственный за шашлыки Басинский. Он всё добавлял и добавлял к нашему столу шампуры с мясом. Потом пили чай со свежесваренным Лерой вареньем. Обстановка была самая сердечная. И ничто не предвещало никакой неожиданности.
А она грянула.
Несколько дней спустя ко мне зашёл Игорь и сказал, что уезжает в Финляндию. Надолго. Преподавать в местном университете. Удальцов оставляет его членом редколлегии, а Кривицкий заверил, что никого на его место брать не будет. Меня сделают временно исполняющим обязанности члена редколлегии, а там, как сказали Золотусскому Удальцов с Кривицким, будет видно.
Честолюбивых надежд во мне такое сообщение не пробудило. Наоборот. Я очень расстроился. Как раз в это время я начал работать главным редактором "Литературы" и совмещать два редакторских поста мне было бы гораздо труднее, чем если бы Золотусский находился на своём месте.
Я, правда, спросил Игоря, для чего ему оставаться в редколлегии? Он ответил, что это важно для финнов. Русский преподаватель, который у них работает, у себя на родине занимает заметный пост!
(Конечно, я понимал, что остаться в редколлегии для Золотусского было важно не только из-за финнов. И не ошибся в своём понимании его натуры: Игорь и после возвращения из Финляндии, несмотря на то что отношения к руководству газеты не переменил, из её редколлегии не вышел. Его душу согревали подобные вещи, венцом которых и стало былое секретарство в Московской писательской организации, возглавляемой Феликсом Кузнецовым. С тем же Кузнецовым он входил в редколлегию "Сельской молодёжи". А уже позже – в описываемое мною время принял предложение войти в общественный совет "Литературы в школе". И состоит в нём до сих пор, как бы освящая своим присутствием тот обскурантизм, который свойствен многим публикациям этого издания. Разумеется, от причастности к таким публикациям он с негодованием отречётся. Но – вот видите! – не выходит из совета, больше того! – считает необходимым для себя оставаться в нём! Что поделать! Амбициозность – важная составляющая его неуживчивости со многими, его споров и ссор с ними. Приходится признать, что Игорь так и не сумел совладать со своими амбициями. Жаль!)
И наша совместная работа с Золотусским на этом закончилась. Игорь с женой уехали в Финляндию, оставив нам свой тамошний телефон. "Если что – звони! – сказал мне на прощание Золотусский. – И вообще звони мне иногда".
Кривицкий встретил меня очень тепло. "Приказ о вашем назначении временно исполняющим обязанности уже подписан главным редактором. А остальное будет зависеть только от вас", – и он пытливо на меня посмотрел.
– От моей управляемости? – усмехнулся я.
– И от этого тоже, – помрачнел Кривицкий. – Вы, Геннадий, не первый год работаете на руководящем посту и знаете, как важна солидарность в руководстве. Что было при Золотусском? Типичная крыловская ситуация. Воз тянули лебедь, рак и щука!
– Но зато сколько чудесных материалов нам удалось за это время напечатать! – сказал я.
– Напечатали бы и без Золотусского, – ответил Кривицкий. – Это время помогло таким материалам появиться в печати, а не он!
– Не уверен, что вы здесь до конца правы, – сказал я ему. – От человека тоже очень много зависит. Помню, что были в нашем руководстве и те, кто не хотел подобных публикаций, несмотря на время.
– Ладно, идите, – сказал Кривицкий после того, как снова пытливо на меня посмотрел.
Эта новая должность оказалась невероятно хлопотной. Всё время ко мне шли посетители – прозаики, поэты, критики. В моём шкафу уже места не было для книг с автографами авторов. А тут ещё Бонч настоял, чтобы я не занимал большого кабинета Золотусского. "Нам некуда ставить мебель из сданных в аренду помещений, – сказал он. И, оглядев мой маленький кабинет, в который поставили ещё один стол для Басинского, добавил. – Что поделать, всем сейчас тесно, а ты же – всего лишь врио!"
Работать стало намного труднее. Кривицкий в мои дела не вмешивался. Мой отдел он по-прежнему не курировал. Нашу полосу (иногда полторы-две) мы составляли вместе с замом ответственного секретаря Юрием Юрьевичем Бугельским. Юра не обладал полномочиями что-либо у нас снимать или отказаться ставить подписанный мною материал. Но за ним, то есть за Юрой, нужен был глаз до глаз. Он перешёл в секретариат из отдела Хакимова, где переписывать авторов (особенно нерусских) считалось в порядке вещей. Вот и у Бугельского сохранился этот редакторский зуд – не уследишь за ним, потом с удивлением обнаружишь уже в вышедшей газете, что в этой статье исчез абзац, а в этом рассказе переписана фраза!