До меня даже не сразу дошло, чего это он так разошелся: что я целовалась или что целовалась с его близким, а по тем временам ближайшим другом. Вскоре мнимые, как оказалось, друзья разбежались – неужели из-за того злосчастного поцелуя, гори он синим пламенем? Идеологический окрас, под которым муж представил конфликт – один левша, а другой правша, – уверена, не более чем камуфляж, а в основе основ – все тот же случайный, пустяшный поцелуй, который и поцелуем не назовешь. А может, и вся их компашка в конце концов распалась из-за меня?
Честно, тогда мне не очень и хотелось, просто представился случай, в шумной компании и в подпитии мы на пару минут остались одни, а что еще было делать, как не целоваться, да еще с оглядкой на дверь – не войдет ли кто? Такого рода опасности еще больше распаляют. – Подстава! Ты делаешь меня уязвимым! Дико подводишь! Обнажаешь тыл! – заводился муж всё больше и больше. – И нашла с кем! С моими знакомыми! Мы не только соратники, но и соперники, я не самый талантливый, не хочу вступать еще и в мужское соревнование. Уж коли тебе так приспичило, шпарь на панель и ищи на стороне. Мне по фигу.
Врет, что по фигу – не такой уж он пофигист, а собственник, единоличник и ревнивец. Это что! Стырил ревнивый сюжет у какого-то макаронника эпохи Возрождения и написал ремейк на античную тему? Или как он говорит, апдейт. Или апгрейд – не помню. У моего не слабже, чем у этого – эврика! – Тинторетто. Утомленная от перепиха с любовником голая Венера и ее муж, кузнечный бог Вулкан, заглядывающий ей между ног, ища там следы измены, а Марс, чтобы не быть застигнутым на месте преступления, прячется в собачьей конуре, и жалкая какая-то собачонка облаивает бога войны и вот-вот выдаст, сучка! Только заместо Венеры мой изобразил меня, заставил позировать, ноги чуть не шпагатом раздвинул, похабник, собаку заменил нашим котярой, спина дугой и шипит на моего дружка, а у того лицо размыто, зато мощная, на загляденье, елда торчит, только что вынутая и не успевшая еще принять висячее положение. И свой автопортрет втиснул, а вперился в мою разиню не то с подозрением, не то с вожделением, понять трудно. Или подозрение как раз и вызывает у него вожделение? И все это в непривычной для него почти натуралистической манере, хоть пропорции и сдвинуты, и член у моего пожарника неправдоподобно велик, а заместо лица кровавое месиво – все на подозрении, а кто именно – неизвестно, но готов рыло размозжить. И все в таких красно-синих тонах – жуть берет! Никто, кроме меня, это его полотно не видал, а по мне лучшее у него.
– Ты что, меня блядем считаешь? – заорала я, ту картину вспомнив и слегка испужавшись.
Чем больше человек не прав, тем сильнее бранится. Лучшая защита – нападение.
– Я тебя блядем не считаю. Я тебя люблю.
– А если бы я была блядем? – поинтересовалась я.
Когда мы начали встречаться, я рассказала ему о прошлом, но в разы преуменьшила, конечно, размах моей половой активности, коли он придает этому такое значение – зачем зря причинять боль? А я не заточена на правде – что еще за фетиш такой? Правда – хорошо, а счастье лучше.
Вот тут он и выпалил, что я навсегда запомню:
– Я люблю тебя такой, какая ты есть. Твое тело принадлежит тебе. А мне – во временное пользование… – И нервно ржет.
– А как насчет моей вулвы – она кому принадлежит? – кричу я, но молча. – И что за условность? Почему мы можем обмениваться рукопожатиями или поцелуями, а не генитально? Чего-то я не секу.
– Но с моими друзьями – не моги и думать! – продолжает он всерьез.
– А ты уверен, что они тебе друзья?
– Не знаю.
Тогда я ему и сказала, как одному его сопернику дала от ворот поворот, хоть тот и кадрил, да не обломилось: ни ему, ни мне. Так ему и врезала: "Отвали! Ты же сам этого не хочешь", – догадываясь, что этот позорник отмороженный скорее из мстительных, а не из честных побуждений. Говорят, что даже изнасилование обычно не из похоти, а для самоутверждения. Не знаю, бог миловал: ни меня никто не насиловал, ни я – никого. Короче, доложила обо всем – то есть ни о чем – мужу, а он опять вызверился, в бутылку полез, было бы из-за чего:
– Что за аргумент? Дичь! Не могла отшить круче? А если бы он хотел тебя по-настоящему? Что тогда?
– На тебя не угодишь, – рассердилась я.
Как часто потом меня так и подмывало во всем ему признаться – выложить всё напрямки, коли он любит меня такой, какая я есть. Сильнейший искус – соблазн, который я с трудом преодолевала. Может быть, чтобы придать нашим отношениям пикантность – ревность распаляет больше любви? Ревность распаляет любовь. Своего рода приправа для остроты переживаний. Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всяк полюбит? А я уж и не помню, когда была беленькой и пушистой. Да и была ли, когда даже целой вся исходила от похоти и влажности и сама себе вдувала в режиме самообслуживания? Проехали.
Два моих портрета написал – опять-таки абстрактных, но слегка, смутно узнаваемых. Все признали их шедеврами, а он говорил, что это "шедевры его любви". Я так думаю, что я сама была его шедевром – так преобразила меня его любовь, вся расцвела, что не только в его глазах, но и в моих собственных казалась себе раскрасавицей.
А когда собачились всю ночь из-за того злосчастного поцелуя, совсем о другом подумала. Легко сказать, чтобы не с его знакомыми. А с кем? С замужеством у меня не осталось больше собственных знакомых. Да и было – на пальцах одной руки перечесть: всё бывшие не скажу "сожители" долго не задерживались. С кем еще мне блудить и куролесить или кому поведать о моих внебрачных приключениях, которые вторглись в нашу размеренную, рутинную, немного скучноватую супружескую жизнь? Ни доверенных подруг, ни просто близких, отдельных от друзей мужа, у меня самой никого не было. Одна-одинешенька. Не мамаше же рассказать – та бы, конечно, словила кайф от любой моей интрижки на стороне, ненавидя, как и положено, зятя. Тем более, тот – еврей, а мамаша не без того – с тараканом в голове. Или лично в нем еврея невзлюбила? Потому что среди ее подружек евреек навалом и даже бойфренд на старости лет семитской породы – такие же стоеросовые, как она. А муж, как и его друзья-приятели, продвинутые такие евреи, полукровки, породненные из титульной нации, вроде меня, шиксы, а то и вовсе чучмеки, чем отличались от прежних моих знакомцев и долбанов. Но маманя нашу космополитную шарашку не больно жаловала и однажды, на моем дне рождения, прямо так и сказала: "Как ты можешь? Одни евреи" – и ткнула пальцем в артиста из "Современника", чистокровного армяшку. По-своему она была права. Ведь они и сами называли свою супертусу, каких в Москве тогда днем с огнем, обобщенно: Jewniverse.
Со своими заморочками, конечно, иначе с чего бы они стали стебаться и прикалываться на свой счет, травить антисемитские – мороз по коже! – анекдоты, типа "Сколько евреев может поместиться в одной пепельнице?" И хоть антисемитизм, говорят, наследственная болезнь, лично у меня – ни в одном глазу. Как сказал их писатель-классик: хучь еврей, хучь всякий. Тем более, в генитальном смысле, как выяснилось, никакого отличия – из тех, кого оттрахала, ни одного обрезанца. Мы не в Израиле и не в Америке, где я тогда еще не была. Хотя и ничего не имею против тех, кто без крайней плоти. Почему нет? Говорят, дольше усердствуют, потому что кожа на головке – задубелая, бесчувственная.
Одного понять не могу: если Бог дал им крайнюю плоть, зачем Он требует ее обратно: обрезание как обязательное условие договора между ним и избранным народом? Почему сам не лишил их крайней плоти в утробе матери? Что ему стоило? А так что же выходит: обрезание – это редактирование произведений Бога. Вот именно! Касаемо меня, то хоть и не с чем пока сравнивать, но так люблю это двойное движение необрезанного члена – не только во мне, но и в собственных ножнах. Тем не менее, я за расширение сексуального опыта. Не обязательно еврей – можно и муслим, хоть сейчас их все ненавидят и боятся. Но я же не обо всем их племени, а токмо о единичном представителе – из чистого любопытства.
Была у меня еще далекая-предалекая школьная подруга, с которой мы сидели на одной парте и играли во врачей – больных, доводя друг дружку до полного экстаза и сладкого изнеможения, но при встрече через несколько лет оказалась совсем уж затюканной, заматерелой, убогой и неузнаваемой – так обабилась в замужестве и материнстве. Вот и получилось, что все мои друзья теперь – друзья мужа. Тусовочный, гламурный, элитный мир. Сплошь артисты, режиссеры, поэты, художники, редакторы, критики. Со стороны – оазис, но без большой любви между ними – скорее с трудом скрываемая зависть и прямое соперничество. Иногда тот, кто проигрывал другому в художествах, брал реванш у жены победителя. Распадались пары, становясь темой пересудов и сюжетом искусства. Сплетни быстро превращались в мифы.
Что далеко ходить, та же питерская компашка, хоть Бродского мы тогда недооценивали, а о Довлатове слыхом не слыхивали: 650 километров, а какой разрыв во времени! Тех же "ахматовских сирот" взять, три "Б": Бобышев, уступая таланту и славе Бродского и весь обзавидовавшись, уломал зато его подружку Марину Басманову, хотя и уламывать, думаю, не надо было: секс – это улица с двусторонним движением, насильно мил не будешь. Настоящий мужик всегда добьется от бабы, чего она больше всего хочет. А бывает и наоборот, по себе сужу: настоящая баба и так далее. Если женщина кому не отказывает, то это она не отказывает самой себе. А ревность – негативное вдохновение, вот Иосиф и выдал с пару дюжин классных любовно-антилюбовных стишков – вместо того, чтобы придушить свою герлу, как Отелло Дездемону. Сублимация, так сказать. Вся эта история докатилась до нас в первопрестольной, как пример, что такое хорошо и что такое плохо. И к чему приводит такой вот, пользуясь определением Довлатова, перекрестный секс – к великой поэзии и ранней смерти. А прикончил бы изменницу – и всех делов: мог жить и жить. Пусть поэзия и лишилась бы нескольких шедевральных стишков. А так что получилось? Триумф и трагедия. Трагедия и триумф.
А из-за океана до нас дошла совсем уж диковинная байка. Довлатов, другая будущая знаменитость, предупреждал жену, которая поддалась за бугор раньше его, чтобы блюла себя, а когда прилетел, решил, что недоблюла, и стал искать соучастника гипотетического проступка, пока не остановил свой выбор на семейном друге. И, не пойдя по пути сублимации, нашел более прямой и непосредственный выход – отодрал из мести жену подозреваемого на всякий случай: квиты. Хоть и не вполне был уверен в подозреваемом. Но со всеми женами приятелей не пересношаешься, хоть там у них в культурном русскоязычнике Нью-Йорка, говорят, все со всеми спали наперекрест – с кем попадя. Сам Довлатов в этом отношении был мертвяк, все силы на водку, литературу и радиоскрипты уходили. Родная мать про него говорила: "В большом теле – мелкий дух". А та история с местью через секс кончилась тем, что муж всё разузнал и ушел из дома – семья распалась, несмотря на общего ребеночка. Да и сам Довлатов долго не протянул – хроник. Дикий мир, скажу вам. Тудысюдыкаться надо по чистому вдохновению, безо всяких там задних мыслей и сторонних привнесений. Потому и отказала мужниному сопернику, что тот из мстительности – это у него на мужа стоял, а не на меня. Сколько все-таки вокруг етья наворочено – дедушке Фрейду и не снилось!
Зато с тем моим кухонным поцелуйщиком и тискальщиком, из-за чего у нас с мужем ночная разборка вышла, нелепая заморочка и досадный прокол. Подумав, коли заплачено авансом и пострадала впрок, то имею теперь полное право, решила начать именно с него. Когда мой отъехал в творческую командировку, я поскучала пару дней, а потом не выдержала, набрала поэта и сначала экивоками, под видом, что значение иностранного слова выясняю, а так как он подозрительно молчал в трубку, то прямым текстом: не продолжить ли нам то, что началось тогда на кухне, но ничем не кончилось – все равно что прерванный полет, да? И, представьте, нарвалась на унизительный отлуп: мол, тогда он был слегка поддатый, а сейчас, будучи трезвым, извиняется за то свое недостойное поведение. Вежливо так отчитал. Полный отстой. Ну, достал! Удар по моему женскому самолюбию. Выходит, зря предлагалась и напрашивалась. Лишь бы мужу не настучал, от таких моралистов можно всего ожидать – я теперь за этого траханного фрика, разноцветные волосы торчком, да и стихи дурацкие, боялась, как раньше за того случайного вуайериста, который нас на кухне застукал. Не признаться ли вкратце самой, опустив подробности и так представив, что это он меня намеками и прямым текстом достал, но я устояла?
Только повесила трубку, как звонок – тот самый соглядатай, который засек нас на кухне с фриком и из подсмотренного и прерванного им поцелуя сделал вывод, что я девушка доступная, общего пользования, – почему не попытаться? А я и не думала противиться – вдобавок реванш за пережитое унижение от никакого поэта. Ну, я и позвала его, а в это время муж из командировки звонит. Скучает, говорит. Я, соответственно, тоже. И очень хочу. Все равно кого – об этом молчок. Покалякали, поцеловали друг друга в трубку. Понятно, я слегка призадумалась. В это время снова звонок – домофон. Не отменять же свиданку с редактором, если муж по мне в командировке скучает. Пусть там тоже закрутит роман. Увы, он не из таких. Счастливые мужья, скажу вам, которые не ездят в командировки и жен от себя далеко и надолго не отпускают. Короче, открыла дверь. И не пожалела: секс нехилый. С этого всё и началось, а почему нет? Не то чтобы срочняк, но почему не расслабиться? Пошла по рукам. Точнее, они пошли по моим рукам. Еще точнее – между моих ног: я – принципиальная сторонница генитального секса, а оралка – только с мужем: взаимная. Оттрахала всех его друзей, а заодно и его врагов – как императрица Жозефина всю наполеоновскую армию. Подумывала даже, не перейти ли на их жен, но не мой все-таки жанр, хоть пару раз как-то пробовала. Ничто не сравнится со стоячим, горячим, каменным, нетерпеливым хером, когда он тебе все внутренности переворачивает, а все равно до самой-самой глубины не достает. Сама себе пальцами и руками помогаю, а все равно мало. Ну да, ненасытная, а что в том плохого?
Одно только – в постоянном страхе жила, что кто-нибудь сообщит моему благоверному. Вряд ли из покаяния – скорее по злобе и злорадству. А откуда придет беда, ну никак не ожидала.
С каких-то пор мне стало казаться, что до моего доходить стало, но помалкивает. Он молчит – я молчу. Нормалёк. Само собой устаканится. На крайняк – наплету что-нибудь, отбрехусь, отобьюсь как-нибудь. Как говорится, муж подозревает первым, а узнает последним. Хотя ситуация получалась нештатная, тем более я продолжала блудить с его приятелями, иногда одновременно с несколькими. Не знаю, что говорили они между собой обо мне, но им хорошо, мне хорошо – на что жаловаться? Что для меня было как гром среди ясного неба – бунт жен выдранных мной мужиков. Хуже, чем взревновали. Устроили гнусное надо мной судилище, или как они говорили – суд чести, а на самом деле – суд Линча. Наехали всем скопом, сверлили взглядами, обзывали словами. С больной головы на здоровую: "Я – при чем, если вы не можете ваших мужей в своих дырках удержать и им моя нужна?" – "А ты думаешь, что у тебя особенная?" – "По крайней мере, нерожалая, – в отличие от ваших тазиков. А вы все сисястые и пи*дастые". На таком вот лексическом уровне разговор шел.
Всё – правда. Не только нерожалая, а еще и узкая, маленькая, мокрая, и быстро кончаю, сопровождая оргазм таким звуковым всплеском, что у мужиков все комплексы – как не бывало. Со мной каждый чувствовал себя Меном, а то и Суперменом. Один из них потом признался, что после моей киски боится к жене сунуться. "Стенок влагалища едва касаюсь", – жалился этот отец трех дочек, которые все родились крупными, четырехкилограммовыми, навсегда расширив мамины ворота и испортив титьки, так долго она их кормила: буфера! А у меня и грудь в полном порядке – лифчик никогда не ношу: сиськи торчком, с маленькими девственными розовыми сосками. Сколько мужиков их обцеловывали и слюнявили!
Помимо генитальных и прочих эрогенных особенностей, я была в их компании белой вороной, экзоткой, русской, а евреев и прочих чурок тянет на нас, славянок, как мух на мед. Думаете, зря немцы обвиняли евреев, что те совращают ариек? Или это ариек тянуло на обрезанцев? Вот немцы и комплексовали, как белые из-за негров в Америке. Ладно, замнем для ясности, коли живем в наш супер-пупер-политкорректный век. Евреев лучше не трогать. Пусть сами с собой разбираются. Один мой русский приятель – из прежних, когда я гужевалась в основном с соплеменниками, – дал зарок никогда еврейских анекдотов не рассказывать и никак не реагировать, если евреи начинают своих же поливать, стыдясь и отмежевываясь. Ну, хасидов, скажем – что немытые, необразованнные, живут в позапозапрошлом веке и в добровольном гетто. А по мне, все эти ортодоксы единственные хранят веру и традицию для потомков в наш тотально ассимиляционный и атеистский век. Тот мой русский приятель в таких разговорах из тактичности то ли из страха никогда не участвует. Я – тоже. Зря евреи при мне из кожи вон лезут, чтобы своих выбранить и очернить – мне по барабану. Это их внутрисемейные склоки – чего сор из избы выносить?
А бабий тот заговор кончился тем, что жены прекратили со мной знаться, объявили бойкот, о чем поспешили доложить моему мужу. Тусовочка, само собой, накрылась, к этому давно шло, я послужила последней каплей. Что мне до их мишпухи, я ее почти всю поимела, но как мне разрулить мою семейную ситуацию? По ниточке ходим. А муж продолжает в молчанку играть. Интим между нами кончился, сачковать стал – вот я и заскучала. В одной кровати, а даже не касаемся друг друга. Как-то протянула руку – у него стоит как каменный, но он тут же ушел и устроился на диване, сачок! А потом и вовсе из дома ушел. Насильно мил не будешь. Тем более, в это время я не пустовала, и у меня еще тлел не ахти какой, вялотекущий, чепуховый романчик с Владимиром Соловьевым, который и пишет с моих слов эту историю, добавляя, не знамо зачем, отсебятину и приплетая своих покойных приятелей, Бродского и Довлатова. Его дело: он – писатель, я – рассказчица. А почему романчик никакой – Соловьев как врезался когда-то в свою жену-девочку, как запал на нее, так и сохнет с тех пор по ней и е*ет свою память, а изменяет только по физической нужде в ее отсутствие, чтобы излить куда-нибудь избыток спермы: как он сам говорит, однолюб, но много*б. Или наоборот – много*б, но однолюб? Вот я и подвернулась. Плюс для расширения писательского опыта: чем не сюжет для небольшого рассказа моя история?