Проходил час за часом. Ключ выбивал одно и то же. Ходов слышал работукоротковолновых станций Ленинграда, Москвы, Хабаровска... Австралии, Европы,Японии, Новой Зеландии... Но самого его никто не слышал. И вновь рука радистаслала в эфир точки и тире:
- Всем, всем, всем...
Потом в эфир неслись позывные отдельных станций - тоже безрезультатно. И сновабез адреса:
- Всем, всем, всем...
И опять молчание.
"Радиоволнение" охватило нашу маленькую семью. Все напряженно ждали. Терзалисьсомнениями в мощности нашей станции. Гадали, где и кто впервые услышит нашголос.
Вася Ходов внутренне волновался, может быть, больше, чем каждый из нас. Носамообладание у этого юноши было поразительное, и внешне он выглядел совершенноспокойным и даже безразличным. Он подолгу просиживал, нагнувшись над столом иподперев щеку левой рукой, а правой, казалось, небрежно играл телеграфнымключом. Глядя в это время на Васю, можно было подумать, что он о чем-тозамечтался, забыл о своих обязанностях и пальцами правой руки бессознательновыстукивает какой-то мотив.
В перерывах между работой на наши вопросы - не услышали! молчат? - он отвечалспокойно и немногословно:
"Нет", "не отвечают" или "не слышат".
Но мы знали, что наш Вася волнуется. Его поза почти всегда менялась, когда он спередачи переходил на прием. Переключив рубильники, он садился на спинку стула,а ноги ставил на сиденье. Мы уже успели заметить, что в таком неудобномположении Вася часто монтировал какой-либо сложный прибор, разрабатывал новуюсхему или, не отрываясь, читал понравившуюся книгу. Такая поза всегда говорилао том, что наш юный товарищ чем-то взволнован, решает какую-то трудную задачу.
Взгляд радиста был сосредоточен, а руки плавно и нежно скользили по регуляторамприемника, точно Вася ощупывал эфир. Иногда руки замирали. Тогда Вася весьпревращался в слух...
Слушать эфир, выловить из него нужное, поймать еле слышимую волну слабенькогосамодельного передатчика какого-нибудь радиолюбителя - вот что было настоящейработой Васи. Любовь к радио пробудилась у него еще в детстве. Постепенно онстал мастером своего дела. Сидя у аппарата, он больше всего любил слушать.
Мало того. Эта черта, пожалуй, была самой, важной в характере Васи; и в быту оночень любил слушать. Слушает внимательно, сосредоточенно и неподвижно. Толькопальцы мягко, то в одну, то в другую сторону, плавно поворачивают первыйпопавшийся под руки предмет, будто Вася и в эти минуты настраивает свойприемник.
Сам он говорил очень мало. За все время пребывания на острове вряд ли сказал всреднем по фразе в день и ни разу не повысил голоса.
И вот однажды он изменил своему характеру. Произошло это так.
Поздней ночью 23 сентября из радиорубки раздался громкий крик Ходова:
- Тихо!
Нужды в этом требовании совсем не было. Я сидел за книгой. Урванцев и Журавлевспали. В домике стояла абсолютная тишина.
Я бросился в радиорубку.
- Есть связь! - шепотом сообщил Ходов.
Я понял, что минуту назад в ненужном громком окрике разрядилось егомногосуточное нервное напряжение.
Приемник отчетливо передавал позывные нашей станции. С нами говориллюбитель-коротковолновик из города... Кологрива!
Где же этот славный Кологрив? Никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Всетолько разводили руками.
Тем временем беседа между радистами продолжалась и волей обстоятельств принялаинтригующий характер. Радиоснайпер из Кологрива просил повторить нашикоординаты, так как острова, названного Ходовым, он не нашел на карте. Егосомнение для нас было понятным. Ни на одной карте в мире наш остров еще не былобозначен. Мы проявили не меньшее любопытство, чем наш радиособеседник, иузнали, что славный город Кологрив находится в Костромской области.
Как бы то ни было, Кологрив, первым услышавший голос Северной Земли, принялнаши телеграммы и сообщил об этом Ленинграду.
На следующий день Ходов без труда связался с ленинградской станцией.
Так наладилась наша связь, и мы, находясь далеко в просторах Арктики,включились в темп жизни советской родины. Радио стало нашим информатором,концертным залом, театром, газетой и другом. Чего-чего только оно не приносилонам! Оно и вдохновляло, и смешило нас; приносило много радостей, а иногда иогорчений; говорило о нашей близости к людям, к отчизне и одновременно все-такинапоминало об оторванности.
Особенно хорошо слышны передачи Харькова. Даже в дни очень плохой слышимостиголоса Харькова доносятся к нам. Его концерты пользуются у нас большойпопулярностью. Буквально все население Северной Земли и прилегающих к нейостровов жадно слушает музыку и пение. Не беда, что это население так мало.Главное в том, что никто не отказывается от концертов. Мы очень внимательные ине менее восприимчивые слушатели. Особенно любим пение.
После ужина мы сидим в помещении и продолжаем работать. Я подсчитываю месячнуютаблицу метеонаблюдений, Урванцев что-то пишет за своим столом, а Журавлев,сидя посредине комнаты, поближе к свету, чинит свои меховые штаны.
Полярная ночь уже вступила в свои права. С улицы доносится посвистывание ветра.Разыгрывается метель. Медвежья шкура, повешенная близко к домику, раскачиваемаяветром, время от времени колотит в стенку когтистыми лапами.
Из радиорубки раздается то хрип, то резкий свист приемника, то недовольноеворчание Васи Ходова. Ему заказан концерт, и он, скользя с волны на волну,упорно, но пока безрезультатно исследует эфир. Наконец, начинает звучатьмузыка. Ее передает голландская станция Хюйзен. Вася выходит в комнату и молча,как бы прося извинения, разводит руками - дескать, больше ничего нет.
Хюйзен передает грустные, унылые мотивы. Совсем не то нам хотелось бы услышать.Но что делать? Сидим, слушаем в надежде, что Хюйзен когда-нибудь выплачет своюгрусть.
Журавлев не выдерживает, соскакивает со стула, хлопает штанами об пол и,обратившись к репродуктору, начинает отчитывать голландских певцов имузыкантов. Заканчивает он словами: "Довольно за душу тянуть! Даешь"Кирпичики"! И мы смеемся над пристрастием нашего охотника к "Кирпичикам",давно переставшим звучать на материке. Пристрастие это понятно: песенка тольков начале этого года докатилась до Журавлева, обитавшего в то время на НовойЗемле.
- Крикни громче, а то Хюйзен не услышит! - подзадоривает Николай Николаевич.
- Небось, не глухой! - ворчливо отзывается Журавлев, снова принимаясь започинку штанов.
Через минуту репродуктор, прохрипев на последней высокой ноте, заканчиваетслезоточивый мотив. Потом из него летят непонятные для нас слова и, наконец,диктор объявляет :
- Руссише романс!
Это мы поняли. Моментально превращаемся в слух. Сначала невольно ловим слова начужом языке, но они не доходят до сознания. Внимание переключается на мотив,
- Сергей, а ведь это "Кирпичики", черт возьми?
И действительно, уже давно набивший оскомину и забытый мотив периода нэпаслышится из репродуктора. Оказывается, до голландцев этот "руссише романс"дошел еще позже, чем до Журавлева на Новой Земле. Но эффект радиозаявкиохотника и ее выполнения получился исключительный. Мы смеемся до слез, аЖуравлев, сначала опешивший от неожиданности, быстро оправляется и важноговорит:
- Что, небось, услышали! Заказывать надо уметь.
Я знаю, как с ними разговаривать!
Развеселившийся Вася просит:
- Сергей, закажи "Конную Буденного"! Ну, пожалуйста!
Поговори с ними как следует!
Журавлев подмигивает, свертывает брюки и, подойдя к постели, серьезно заявляет:
- Нет, Вася, на сегодня довольно. Пора ложиться в дрейф. Да и станции этойдалеко еще до "Конной Буденного".
Васина просьба не случайна. Оторванные от непосредственного участия в жизнистраны, мы жадно следим за всеми новостями, не хотим отставать от товарищей наБольшой Земле, хотим знать все о борьбе советского народа за построениесоциализма, о крепнущем могуществе нашей Родины. Нам нужны и ее песни икороткие сообщения ТАСС о вступлении в строй новых фабрик и заводов. Изложенныелаконическим радиотелеграфным языком, эти сообщения звучат тоже как песни.
Большую часть полярной ночи слышимость мощных широковещательных станцийотличная и не меняется в течение суток. При желании мы можем слушатьрадиопередачи всего мира ежедневно в течение всех двадцати четырех часов. Дляэтого достаточно поворотом ручки радиоприемника, по мере вращения земного шара,переключиться с одной страны, отходящей на покой, на другую, более западную,продолжающую бодрствовать.
Но, конечно, мы больше всего радуемся голосам Родины.
Страна твердо и уверенно идет вперед. Народ с небывалым в истории пафосомстроит свое новое хозяйство. Радиоприемник ежедневно рассказывает нам облестящем выполнении первой пятилетки, о вводе в строй новых заводов-гигантов ифабрик, о могучей волне коллективизации, о победах знамени Ленина.
Так радио - великое изобретение русского гения - связывает нас с миром, сосвоей страной. Время, когда путешественник, отправляясь в неизвестные страны,терял всякую связь с миром, с развитием радио кануло в вечность... Эфир доноситдо нас уверенный и ободряющий голос друзей. Мы не можем видеть их, но чувствуемих очень ясно. Находясь далеко от большого советского коллектива, мы все жеостаемся в нем.
Сегодня 7 ноября - тринадцатая годовщина Великой Октябрьской социалистическойреволюции. Радио доносит до нас голос Москвы - ясный, празднично-торжественный,одинаково уверенный и в завтрашнем дне и в далеком будущем.
Мы слышим Красную площадь. Кажется, что находишься на улицах Москвы, смотришьна московское небо, на башни Кремля, на демонстрацию, залившую улицы и площади,на море знамен, и кажется, что видишь улыбки людей, чувствуешь под ногамиасфальт, ощущаешь плечом товарища по колонне.
Мы горячо верим в будущее Арктики. Наш народ, поднявшийся на строительствоновой жизни, справится и с трудностями освоения полярных стран. Скоро и Арктикаперестанет быть неведомой частью земного шара. Самые далекие северные берегаСССР станут нужными, полезными и полноправными территориями нашей страны. Исбудутся слова великого гения русского народа Михаилы Ломоносова:
"...Северный океан есть пространное поле, где усугубиться может Российскаяслава, соединенная с беспримерною пользою чрез изобретение восточно-северногомореплавания..."
Скоро поднято будет славное наследство русских исследователей - отважныхморяков и неутомимых землепроходцев, исследовавших полярные страны. ТрудыДежнева, Беринга, Чирикова, Лаптева, Челюскина, Минина, Малыгина, Прончищевых,Пахтусова, Цивольки, Розмыслова, Русанова, дерзания Седова и еще многих имногих русских людей, как сохраненных историей, так и ушедших в вечность, непропадут даром. Советские исследователи, еще более отважные, чем их предки,вооружившись самой совершенной техникой, осуществят "с беспримерною пользою" и"изобретение восточно-северного мореплавания".
Начало этому уже давно положено. В 1921 году за подписью В. И. Ленина вышелдекрет, требующий "всестороннего и планомерного исследования Северных морей, ихостровов, побережий, имеющих в настоящее время государственно важноезначение..."
В период короткой северной навигации советские корабли уже заходят в устья Обии Енисея. Полные сибирским лесом и зерном суда отправляются отсюда в любой портмира. За Полярным кругом закладываются первые полярные порты. Достижимой сталаЗемля Франца-Иосифа. Дальневосточные моряки упорно трудятся над освоениемЧукотского и Восточно-Сибирского морей...
Но то ли еще будет! Наступит время и на безмолвных сегодня берегах .вырастутгорода, поселения, промышленные предприятия; электричество проникнет во тьмуполярной ночи; советские воздушные корабли сделают доступной любую точкуАрктики... И тогда в Арктике 7 ноября также можно будет видеть праздничныедемонстрации.
Это будущее. Четкое, ясное, безусловное, но все же будущее. Сегодня 7 ноября1930 года в глубокой Арктике существует только несколько маленьких, примернотаких же, как наш, коллективов, разделенных между собой тысячами километровледяных пространств. И у них и у нас сейчас полностью царит полярная ночь;только вой ветра нарушает безмолвие пустынных берегов.
Путешественник, отправляющийся сейчас в Арктику, должен принимать условияздешней жизни такими, как они есть. Один на один он должен выдерживать нередкотяжелый, предостерегающий, а иногда и леденящий взгляд Арктики. На все времяработы экспедиции он лишается живой связи с близкими и друзьями. Это сейчассамое тяжелое в жизни полярника. Все трудности, связанные с работой, кажутсяпустяками перед фактом длительной разлуки с большим советским коллективом.
Напряженный труд, постоянная борьба с природой, чувство ответственности за делонезаметно сокращают время и заставляют забывать о всяких болезненныхпереживаниях. Радио постепенно устраняет ощущение оторванности, включает вобщий темп жизни.
Но есть в каждом году дни, которые нельзя заполнить только работой или борьбойс метелью. Это годовщина Великого Октября!.. Это Первое мая!
...Тяжелые черные тучи распластались по всему небу. Они точно придавили землю.А вокруг бесконечные ледяные поля, окрашенные в какой-то грязновато-бурый цвет.
Только в полдень тучи приподнялись над южной частью горизонта. На полчасавспыхнула узкая полоска зари. Нависшие над ней рваные клочья туч окрасились вбагрово-красный цвет.
Напряженно, до боли в глазах смотришь на эту узенькую полоску. И чудится, чтовидишь десятки тысяч знамен многомиллионной армии строителей социализма,вышедших сегодня на улицу, там, на Большой Земле нашей родины.
Там, под солнцем... А здесь?
Заря потухла. Тучи закрыли горизонт. Снова тьма. Понемногу разгуливается ветер.
Я с усилием отрываюсь от своих мыслей и гляжу на товарищей. Они накрывают нашпраздничный стол, громко разговаривают, смеются. Я как-то физически чувствую ихнастроение. Работа, которую и сегодня нельзя было прерывать, не клеилась весьдень. Пойманный на днях песец, сжавшийся белым пушистым комочком под столом исверлящий нас бойкими черными глазками, не привлекает сейчас ничьего внимания.Мысли всех - "там", на юге, под солнцем, на улицах родных городов, под краснымизнаменами. И с каждым часом чувствуется, как растет напряжение.
Четыре часа дня. Радио передает торжественную музыку. В Москве сейчас полдень.На Красной площади кончился парад. Колонны бурным потоком хлынули мимо МавзолеяЛенина.
Пора и нам. Я приглашаю товарищей на улицу. Берем приготовленные ракеты,магниевые факелы, карабины, наш флаг и выходим в ночь.
Один за другим вспыхивают огни. Вот, разбрасывая фонтан искр, пылает десятокфакелов. Два из них Вася прикрепляет к пропеллеру ветряка. Они: чертятослепительный огненный круг. Ракеты режут темное небо, рассыпаются каскадомразноцветных звезд. Освещенный факелами, плывет вверх наш флаг - живой, какпламя.
- Да здравствует Великий социалистический Октябрь! Да здравствует СоветскийСоюз!
Залп из карабинов отвечает на мои слова. Треск выстрелов и шипение ракет будяттишину. Ночь оживает. Горит яркое пятно нашей праздничной иллюминации. В центреосвещенного круга только четыре человека да возбужденно мечущиеся собаки.Вокруг них тысячемильная чернильная темнота и льды. Не беда...
В Москве гудят улицы. Там Красная площадь. Площадь заполнена народом. Мы с ним!Душой мы там! Вместе с миллионами, а миллионы здесь, с нами!
Во тьме и метели
День начинается быстрым, привычным и почти автоматическим движением - ровно в 6часов 45 минут я сую под подушку будильник, только что подавший свой голос.Легче было бы просто нажать стопорную кнопку, но я приучил себя не делатьэтого, так как, выключив звонок, можно тут же вновь погрузиться в прерванныйсон. Под подушкой будильник продолжает ворчать недовольно и глухо, но, как ивсякая машина, непрерывно, настойчиво. Это окончательно прогоняет дрему.
Точно в 7 часов мне надо быть на метеорологической площадке. Наскоро одевшись,успеваю записать показания барометра, заглянуть на предыдущую страницунаблюдательской книжки и сравнить цифры. За ночь давление упало на 11миллиметров.
На улице еще вчера разгулялась сильная метель, налетевшая с юго-востока. Онавсю ночь куролесила вокруг домика. Сейчас слышен свист, вой в трубе ихарактерное гудение антенны. По силе и по тембру этих давно знакомых звуков я,не покидая комнаты, могу судить об усилении метели.
Беру полушубок, но тут же снова вешаю его. Сегодня он не годится, лучше надетькухлянку. Правильность такого решения сейчас же подтверждается. В сенях уже неслышно ни завывания в трубе, ни гудения антенны - все заглушает рев метели.Ветер то свистит пронзительно, как Соловей-разбойник, то шумит, гудит ифыркает, точно сотня автомобилей, неожиданно задержанных светофором, то заводитзаунывную песню голодного волка. Стены вздрагивают от яростного напора бури. Скрыши осыпается иней. Его нежные кристаллы при свете электрической лампы играюти переливаются в воздухе. Вокруг лампы большое радужное кольцо, напоминающеелунное гало. К На полу серебристый ковер из алмазной пыли.
Около выхода два выключателя, тоже сплошь запорошенные снежной пылью. Повернуводин из них, я включаю лампочку под флюгером, а с помощью другого освещаюпсихрометрические будки. С фонарем в левой руке и с наганом в правом рукавекухлянки, на случай встречи с медведем, распахиваю двери и сразу точно ныряю вревущий мрак.
Бешено несется снежный вихрь. Ветер крутит подол кухлянки, рвет из рук фонарь,валит с ног. Я совершенно ослеплен, ничего не вижу в снежном потоке. Кругомгустая, бесконечная черная тьма. Она гудит, стонет, слепит, захватываетдыхание.
Свет электрического фонаря освещает только мои ноги да на полметра проникает вбушующую тьму. С большим усилием удерживаясь на ногах, делаю несколько шагов.Чтобы не сбил ветер, приходится сильно откидываться назад. Впечатление такое,словно опираешься спиной на упругий, пружинящий стог сена. Сильный порыв ветрабросает меня вперед. Чтобы не упасть, пробегаю несколько шагов.
Вдруг под ногами в свете фонаря я скорее угадываю, чем вижу, тень животного.Инстинктивно выдвигаю из рукава наган. Но в тот же момент в мою грудь с размахуупирается пара тяжелых лап и теплый шершавый язык касается моего лица. Такприветствовать может только друг. Это мой Варнак! Единственная собака, которуюне держат ни цепь, ни ошейник, ни загородка из колючей проволоки. Его обычныйсоперник в этом утреннем ритуале - Полюс - не умеет выбираться из-за колючейпроволоки, поэтому Варнак сегодня один. Ветер и метель, во время которых собакинеохотно покидают належанное место, не удержали его от изъявления преданности идружеских чувств.
Дальше мы продолжаем путь вдвоем. До психрометрических будок около 50 метров.Ветер, подталкивая в спину, быстро доносит нас.