А вот - сценки из курортной жизни партийного начальства: "Мы приезжали в санаторий осенью, когда всё ломилось от фруктов. Бархатный сезон. Уже нет зноя, но море еще теплое, а виноград всех сортов, хурма, мандарины, и не только наши фрукты - нас засыпали привозными, экзотическими… Какие там были повара и какие блюда они нам стряпали! Если бы мы только дали себе волю…"; "Мы сели в открытые машины, а там уже - корзины всяких яств и вин. Поехали на ярмарку в Адлер, потом купались, потом - в горы, гуляли, чудесно провели день. Вернулись украшенные гирляндами… А праздничные столы уже накрыты, и около каждого прибора цветы, и вилки и ножи лежат на букетиках цветов. На мне было белое платье, впереди бант с синими горошинами, белые туфли… Были в тот вечер Постышев, Чубарь, Балицкий, Петровский, Уборевич, а потом из Зензиновки, где отдыхал Сталин, приехал Микоян".
Все перечисленные (кроме Микояна) были казнены. Девяносто процентов астафьевского населения тоже было обречено. Почти всё оно вскоре сменило апартаменты на нары.
А дети, хорошо знавшие марки авто, были помещены в спец-детдома.
Но пока пир гремел! В новогодний вечер накрыли богатый стол. Дамы оделись в бальное. Евгения - в новое платье, подчеркивавшее ее красоту. И… без пяти двенадцать ее внезапно позвали к телефону. Думала - муж. Оказалось - просто знакомый… А Новый год меж тем наступил. Она вернулась в зал на двенадцатом ударе. Алеша с кем-то чокался ситро. А когда повернулся к маме, уже прошло две минуты 1937 года…
"Мне не пришлось его встретить вместе с Алешей, - напишет Евгения Соломоновна в воспоминаниях. - И он разлучил нас навсегда".
Седьмого февраля 1937 года Евгению Гинзбург решением бюро Молотовского райкома исключили из ВКП(б).
Как и многие, они с мужем ждали ареста. Не зная, кого возьмут первым.
Ночи пугали. Пугали автомобили, проезжавшие под окном. Звук каждого из них слушали, холодея. Казалось, он замедляет ход у их подъезда. Надежда уступала место дикому ужасу, сжимавшему горло.
Но случилось это не ночью, а белым днем.
Евгения, Павел, Алексей были в столовой. Майя - на катке. Вася - в детской. Телефонный звонок. Павел взял трубку, побледнел и спокойно сказал:
- Тебя, Женюша… Веверс… НКВД…
Да. Веверс. Начальник секретно-политического отдела, любезный, деловой.
- …Товарищ… как у вас сегодня со временем?
- Я теперь всегда свободна. А что?
- О-о-о! Всегда свободна! Уже упали духом?.. Все это преходяще. Так вы, значит, могли бы сегодня со мной встретиться? Нам нужны кое-какие сведения об этом Эльвове. Ох, и подвел же он вас!..
- Когда прийти?
- Да когда вам удобнее. Хотите - сейчас, хотите - после обеда.
- А вы меня надолго задержите?
- Да минут на сорок. Ну, может быть, на час…
Павел всё слышал и шепотом настойчиво советовал идти не откладывая.
Так и решили. Муж помог ей одеться. Алешу отправили на каток.
И тут Вася, уже привыкший спокойно реагировать на мамины отлучки, неожиданно выбежал в прихожую и стал допытываться:
- А ты, мамуля, куда? Нет, а куда? А я не хочу, чтобы ты шла…
Евгения смутилась.
- Няня, - сказала она, - возьмите ребенка!..
Щелкнул замок. Евгения и Павел покинули дом.
Майка шла с катка. Они встретились на лестнице, и девочка, ни слова не говоря, прижалась к стене, широко раскрыв глаза - огромные и голубые…
Погода стояла чудная - ясный февральский день.
- Последний раз идем вместе, Паша, - промолвила Евгения.
- Не говори глупостей, Женюша. Если арестовывать таких как ты, то надо арестовать всю партию.
- Иногда и у меня мелькает такая мысль. Уж не всю ли и собираются арестовать?
И тут казанский градоначальник разразился "еретической" речью: он верит в честность многих арестованных… Евгения рада, что их мысли схожи. Но каждый шаг приближал их к зданию на улице Дзержинского. И - вот оно - Черное озеро.
- Ну, Женюша, - сказал муж, - мы ждем тебя к обеду…
- Прощай, Паша. Мы жили с тобой хорошо… - ответила она.
Не добавила "береги детей". Знала: он не сможет сберечь…
- До свидания, Женюшенька!
За дверями - учреждение. Казенная неторопливость. По коридорам снуют чиновники. В кабинетах трещат пишущие машинки. Кто-то кивает, мол, "здрассьте"… Вот - нужная дверь. Она вошла. И сразу ударилась о взгляд Веверса.
"Их бы в кино крупным планом показывать, такие глаза, - напишет Евгения Гинзбург. - Совсем голые. Без малейших попыток маскировать цинизм, жестокость, сладострастное предвкушение пыток, которым сейчас будет подвергнута жертва. Ему не нужны комментарии.
- Можно сесть?
- Садитесь, если устали, - пренебрежительно ответил Веверс.
На лице его - смесь ненависти, презрения, насмешки, которую я потом сотни раз видела у работников этого аппарата, у начальников тюрем и лагерей".
Эта гримаса входила в программу тренировок сотрудников органов пролетарской диктатуры. Они репетировали ее перед зеркалом. Минуты тянулись в молчании. Потом капитан взял лист бумаги и написал крупно, чтобы было видно: "Протокол допроса"…
Теперь взгляд его налился серой, тягучей скукой.
- Ну-с, так как же ваши партийные дела?
- Вы ведь знаете. Меня исключили из партии.
- Еще бы! Предателей разве в партии держат?
- Почему вы бранитесь?
- Бранитесь? Да вас убить мало! Вы - ренегат! Агент международного империализма!
Удар кулаком… по столу. Звенит стакан.
- Надеюсь, вы поняли, что арестованы?
Глава 2.
КРУЧА
Почти полгода - с февраля по июль 1937 года - мать Васи провела во внутреннем изоляторе казанского управления НКВД, вынося допросы и издевательства. Затем ее перевели в тюрьму на улице Красина, где она узнала об аресте маршала Тухачевского и других видных военных. Там же состоялся любопытный разговор с медсестрой тюремного медпункта. Простая женщина дала ей бинтик - подвязать чулки - и спросила спокойно, без зла:
- Что вас заставило-то, а? Ну, против советской власти, что вас-то заставило? Ведь я знаю - вы Аксенова, предгорсовета жена. Чего же вам еще не хватало? И машина, и дача казенная, а одежа-то, поди, всё из комиссионных? Да и вообще…
Кажется, ее представления о роскошной жизни были исчерпаны…
- Недоразумение. Ошибка следователей.
- Тш-ш-ш… - Сестра покосилась на дверь. - А что, может, правду отец говорил, будто все вы идейно пошли за народ, за колхозников то есть, чтоб им облегченье?..
Удивительный разговор. Вот, оказывается, какой миф о репрессиях сложила гуща народная. Видя погром партийных кадров, люди не находили ему объяснения и выдумывали свои версии. Одна из них: и среди коммунистов есть хорошие люди, которые встали за колхозников и страдают за народ…
В июле 1937 года Евгению Соломоновну этапировали в Москву на заседание Военной коллегии Верховного суда. Она сидела в спецкорпусе Бутырской тюрьмы, видела арестованных жен советских вождей и героинь Коминтерна - активисток германской, итальянской, венгерской и других компартий и антифашистских движений. Там впервые услышала жуткие вопли пытаемых, увидела руки с выдранными ногтями…
Накануне суда офицер познакомил ее с обвинительным заключением по делу. Под документом была подпись Вышинского, прокурора Союза ССР. Она помнила его - холеного, курортного, в круглых очках и вышитой рубахе… Его костлявую жену и дочку Зину, с которой ходила на пляж. А вспомнил ли он Гинзбург, подписывая эту бумагу? Может, и да. Ну и что? Ведь не дрогнув послал на смерть старого друга - секретаря Одесского обкома Евгения Вегера. Да и его ли одного? Так что может значить фамилия дочкиной приятельницы?
Преамбула: "…Троцкистская террористическая контрреволюционная группа… при редакции газеты "Красная Татария"… ставившая целью реставрацию капитализма и уничтожение руководителей партии и правительства"; в списке подпольщиков имена людей, никогда не работавших в газете, или тех, кто давно покинул ее…
Но к чему все это? О! Вот и итог: "На основании вышеизложенного… предается суду военной коллегии… по статьям 58–8 и 11 Уголовного кодекса… с применением закона от 1 декабря 1934 года".
Но что это за закон?
Вопрос: ознакомились с обвинительным заключением? Всё ясно?
- Нет. Что значит закон от 1 декабря?
Офицер удивлен. Разъясняет:
- Этот закон гласит, что приговор приводится в исполнение в течение двадцати четырех часов с момента вынесения.
24 часа. И до суда 24 часа. Ведь на другой день после вручения обвинительного заключения обычно везут в суд. Итого - 48 часов. Жить 48 часов?..
Первого августа 1937 года Военная коллегия Верховного суда приговорила гражданку Гинзбург Евгению Соломоновну к десяти годам тюремного заключения со строгой изоляцией, с поражением в правах на пять лет и конфискацией имущества.
"Всё вокруг меня становится светлым и теплым, - писала Гинзбург в "Крутом маршруте". - Десять лет! Это значит - жить!"
Она встряхнула локонами, закрученными перед судом, чтобы не осрамиться перед тенью Шарлотты Корде, и улыбнулась конвоирам, удивленно смотревшим на нее.
- Обедать вы не будете? - спросила надзирательница, похожая на сестру-хозяйку. У нее опыт. Она знала: после приговора люди не хотят есть.
- Обедать? Почему не буду? Обязательно буду, - ответила осужденная. И съела обед - мясной суп и манную кашу с маслом, положенные приговоренным к смерти, согласно традиции, оставшейся от гнилого либерала Николая II.
- Теперь, - сказала себе заключенная Гинзбург, - я буду обязательно есть всё, хорошо спать, делать по утрам гимнастику. Я хочу сохранить жизнь…
Через 20 дней, в день пятилетия, милого ее Васю забрали в приемник для детей "врагов народа". По обычаю того времени: враг должен сидеть, а малолетний член его семьи - пройти школу любви к товарищу Сталину и ненависти к его врагам.
Евгению же отправили в ярославскую тюрьму "Коровники", где в мае 1938 года она узнала о смерти отца, который не вынес избиений в НКВД, и об изменении приговора на десять лет лагерей. Оттуда ее отправили во Владивосток. Там в июне 1939-го началась лагерная эпопея Евгении Гинзбург - продлился ее крутой маршрут…
К тому времени Павел Васильевич уже два года был в заключении. Так завершилась его блистательная карьера советского деятеля.
Он родился в январе 1899 года в богатом селе Покровское Рязанской губернии, в зажиточной семье. К труду привык с детства, окончил два класса приходской школы…
Некоторое представление о Покровском дает такая реплика его сына, сделанная много лет спустя: "Огромное село такое, раскиданное на холмах. Как при царе Горохе, так и сейчас стоит, по-моему, без особых изменений. На холмах много усадеб помещичьих…
Когда я первый раз приехал туда с отцом в начале шестидесятых… электричества не было, воду из колодца поднимали журавлем… пьянка безумная какая-то… родственница Таня утром выносила яичницу из двадцати яиц и бутыль мутного самогона. На наши возражения отвечала: "Вы же на отдыхе…" В избе - корова, куры…"
Вот и тогда были коровы, куры, сады - у Аксеновых росло 26 яблонь, - кирпичные дома, крашеные ставни, обширные амбары, емкие погреба, бочки с мочеными яблоками, огурцами, грибами, капустой, мясо да квас, огороды, покосы, поля, лошадь по кличке Колчак - знай живи не тужи да паши…
Но грохнул 1917 год, и Павлуша осьмнадцати лет пошел на "гражданку", ибо был убежден - за рабочее дело. До того успел он потрудиться и в селе пастухом, и на Рязанской железной дороге, и помощником писаря, и членом волостного земельного комитета Покровской волости. По слухам, сперва был в эсерах. С 1918-го - большевик. Секретарь партячейки в селе. А с осени 1919-го - агитатор политуправления Юго-Западного фронта на станции Ряжск. Затем - инструктор политотдела 15-й Инзенской дивизии.
Вот так - по военной дороге, в огне и тревоге, по речным перекатам, по курганам горбатым прошел комиссар Павел Аксенов. Бился под Каховкой. Брал Перекоп. Начальство его уважало. Сказало: езжай-ка, Аксенов, в Москву. Учись! Сам посуди: двух классов церковной школы разве хватит для нового мира?..
И двинулся Павел в Москву. В Центральную партшколу им. Якова Свердлова. И там познакомился с девушкой Цилей - Цецилией Яковлевной Шапиро, прошедшей свой революционный путь и после службы на личном бронепоезде Серго Орджоникидзе поступившей в университет. Павел и Циля сочетались пролетарским браком и поселились в Староконюшенном переулке, в квартире, изъятой у кого-то из "бывших". Отучившись, были направлены на партработу. Трудились в Донецком, Рыбинском, Орловском и Нижнетагильском губ-комах РКП (б), а потом получили назначение в Казань. Там-то Павел Васильевич и встретил Евгению Гинзбург.
Цецилия узнала о романе Павла с Евгенией. Ничего не стала выяснять и уехала с дочерью в Покровское, а потом в Москву. Поступила в Институт красной профессуры. Окончив его, вела курс истории Запада в Военной академии им. Фрунзе. Одновременно писала диссертацию в Институте истории Академии наук. Жила в общежитии.
А Павел женился на Евгении. И сделал хорошую карьеру.
Энергичный партиец Аксенов занимал всё более высокие посты, руководил профсоюзами, получил квартиру в Доме работников науки и техники - ДОРНИТ, отдыхал на обкомовской спецдаче в Ливадии. Там полуторагодовалый Вася впервые увидел свою сестру по отцу Майю. Не избалованный родительским вниманием, он рос покладистым мальчиком и слушался няню Фиму. Так они и жили - Павел Аксенов, Евгения Гинзбург, ее сын от первого брака Алеша, дочь Аксенова Майя и Вася…
Там же, в Казани, на улице Карла Маркса жили другие Аксеновы - Авдотья, Ксения и Матильда. Детям общаться с ними не рекомендовалось, но Майя и Алеша нередко тайком наведывались в их гостеприимный дом.
Старших детей не спешили отдавать в школу - опасались инфекции, учителя занимались с ними на дому. Но потом всё же отправили в лучшую в городе 19-ю школу. Их окружали удивительные мальчики и девочки с замечательными именами-аббревиатурами: Крармия, Ленина, Октябрина, Ленистал и даже Зикатра (Зиновьев - Каменев - Троцкий)…
В январе - феврале 1934 года Павел Васильевич Аксенов участвовал в XVII съезде ВКП(б) - "съезде победителей". Делегатам вручали подарки. С подарком и вернулся в Казань - привез патефон…
А вскоре на совещании у нового первого секретаря Татарского обкома Альфреда Лепы Аксенов узнал подробности выборов нового ЦК. Против Сталина проголосовало больше 49 процентов делегатов. Это ошеломило. А еще больше поразило, что на первом пленуме нового ЦК при выборах политбюро за Сталина проголосовало чуть больше половины членов, тогда как почти за всех других - большинство. А питерского Кирова избрали единогласно. Лепа не стал комментировать цифры, но сказал, что "хозяин" был в гневе. Еще больше рассердило Сталина, что после выборов Лепа, Станислав Косиор, Павел Постышев, Роберт Эйхе и другие взялись Кирова качать, и он еле вырвался, крикнув: "Идиоты, вы что - не понимаете, что ваша неуклюжая любовь боком выйдет мне!"
Через девять месяцев его убили. Начались чистки рядов и мытарства Евгении Гинзбург.
Были в ее деле и эпизоды, не описанные в "Крутом маршруте" (и, возможно, ей неизвестные), но крайне значимые в судьбах ее и мужа. Летом 1936 года Лепа сказал Павлу Васильевичу: "Знаешь, жена твоя Гинзбург не нравится членам бюро". И Лепе она не нравилась: "…дерзкая, гордая, бестактная, неуважительно относится к руководящим товарищам и их женам, высмеивает установившиеся в активе отношения и вообще является чужеродным телом среди руководящих работников…" Разве такой должна быть жена ответственного партработника? Лепа прямо объявил Гинзбург "не нашим человеком" и посоветовал Аксенову порвать с ней супружеские отношения.
"Тогда бесцеремонность была в порядке вещей, - вспоминал Павел Васильевич. - Более того, Лепа как секретарь обкома был убежден, что выполняет высокую партийную миссию". Аксенов ответил, что "даже папа римский не решился бы возложить на себя функции, которые Лепа присвоил именем партии". А тот печально вздохнул: "Эх, товарищ Аксенов, как жаль, что не захотел ты понять: мы искренне хотели помочь тебе… Придет время, и ты поймешь это, но будет поздно".
Что именно имел в виду секретарь обкома, стало ясно, когда в феврале 1937-го прошло собрание партактива, где Аксенова критиковали за политическую слепоту и потворство жене-троцкистке.
Он, однако, нашел в себе силы защищать Евгению. "…Если Гинзбург троцкистка, - сказал Павел Васильевич, - и в той или иной форме вела или ведет борьбу против партии, то буду голосовать за исключение ее из партии. Но ведь доказательств ее вины не было и нет, и принимать на веру то, что о ней говорилось здесь, значит поддерживать клевету". Актив выслушал товарища Аксенова и не принял его доводы. Биения в грудь, проклятий в адрес супруги - вот чего, видимо, ждали от председателя горсовета. И, не дождавшись, в ночь с 4 на 5 февраля на закрытом заседании бюро обкома принудили подать в отставку. Связались с Москвой - секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Андреев (в 1921 году во время дискуссии о профсоюзах стоявший на платформе Троцкого и Бухарина) рекомендовал решить вопрос на месте. Решили. Павла Аксенова отправили в… отпуск.
В первый день его отпуска Евгению вызвали в НКВД. Домой она не вернулась. Павел весь вечер бродил вокруг "Черного оврага". Ждал у дверей НКВД: "…может, дверь… откроется и жена радостная и веселая пойдет мне навстречу? Дверь так и не открылась…"
Когда он вернулся домой, старшие дети спали. Только маленький Вася никак не хотел засыпать без мамули. Его с трудом уложили, сказав, что она в командировке.
Павел позвонил Веверсу. Спросил: что вы сделали с Гинзбург?
- Она у нас, - загремел раскатистый и самодовольный голос.
- Это что, всерьез и надолго?
- А это уж как получится! - услышал он в ответ.