В ту же ночь пришли с обыском. Оперативную группу возглавлял хорошо знакомый телохранитель председателя предсовнаркома Татарии Кияма Абрамова лейтенант НКВД Зотов. Он не стал обыскивать детскую, но в других комнатах изъял книги и документы. В том числе - брошюру, изданную ЦК "не для печати", с письмами Ленина Троцкому по поводу волнений в Грузии в 1922 году. В них Ленин настаивал на отстранении Сталина от подавления беспорядков, объясняя, что тот "относится к категории поваров, способных готовить только ОСТРЫЕ БЛЮДА, и что может принести неисчислимые бедствия". В четыре часа утра чекисты ушли.
Измотанный Павел Васильевич заснул, а утром его разбудил Вася… Сказал, что скучает по маме, а теперь идет гулять. Проводив сына и няню на улицу, Павел услышал звонок. Звонил Веверс. Он продиктовал список вещей и продуктов, которые можно передавать арестованной по мере необходимости. Павел Васильевич понял: это всерьез. Но - конечно же! - лишь до тех пор, пока не выяснится ошибка следственных органов.
Он не ведал, что арест жены - часть огромного плана. Знал об арестах, но был убежден, что сажают врагов, а если и ошибаются, то всё исправляют. Как-то в его дверь позвонила Роза - дочь наркома просвещения республики Исхака Рахматуллина. Не по-детски глядя в глаза, сказала:
- Ночью арестовали и увезли в тюрьму моих папу и маму.
"Удивительное дело, - писал в мемуарах Павел Васильевич, - сообщение не произвело на меня должного впечатления. Я принял его как обыденный факт". "Что это было, - вопрошает он, - бессердечие, эгоизм… или действие защитных сил организма, начавших… подготовку моей собственной персоны к подобной участи?"
- Квартиру вашу, вероятно, отберут, - сказал Аксенов Розе, - оставайся у нас…
- Спасибо. Но я уже нашла себе квартиру. Буду жить у тети, - ответила двенадцатилетняя девочка и ушла, унося на плечах свою неизмеримую ношу…
Этот визит лишь побудил Павла Васильевича проявить толику сострадания и участия к дочери товарища (дочь за отца ведь не отвечает, не правда ли?), но не заставил его усомниться в справедливости самой репрессии. Не заставил испугаться за себя и близких.
Даже беседа с Лепой, шельмование на партактиве и отрешение от поста предгорсовета он не воспринял как предупреждение. Во всяком случае, на это нет указаний ни в воспоминаниях Павла Аксенова, ни его родственников. Он был убежден, что ему ничего не грозит. В этом мнении его утвердил и нарком внутренних дел республики Петр Рудь, принявший бывшего предгорсовета и уверивший его, что у НКВД нет претензий ни к его жене, ни к нему. Надежду дало приглашение в Москву на заседание ВЦИКа, участие в похоронах Серго Орджоникидзе, в торжествах в честь 17-й годовщины образования Татарской АССР, назначение начальником строительства Казанского оперного театра и предложение подписать Конституцию республики.
Лишь исключение из ВКП(б) поколебало уверенность в защищенности. В ответ на попытку оправдаться он услышал: "Ты, Аксенов, не на митинге, ораторствовать тебе не дадим. Положи билет на стол". Выйдя на воздух, он горько заплакал…
На заседании ВЦИКа Аксенов встретил своего друга и бывшего шефа, а ныне - "хозяина Восточной Сибири" Михаила Разумова. Тот зазвал его к себе в "Метрополь" - обедать. Налив две чашки водки, сказал: "Несчастье таких людей, как мы, в том, что невозможно спрятать себя, как иголку в мешке… А главное… - это семьи. Нам не следовало обзаводиться женами и, в особенности, детьми". Они выпили… и больше не виделись.
После этой встречи, по одной версии, Павел направился к бывшей жене Цецилии и попросил ее взять к себе Майю, а затем - в Ленинград к Дмитрию Федорову - первому мужу Евгении с предложением приютить Алешу; по другой версии - предложенной самой Майей Павловной, он послал телеграммы с просьбой взять детей. Их развезли. Больше они не встречались. Сына Васю, его няню и домработницу Павел Васильевич оставил у себя на улице Комлева.
И после исключения из партии он ходил на работу. Только с узелком - ждал ареста, который и последовал 7 июля 1937 года.
Страшно читать о пытках, которые вынес Павел Аксенов. Когда-то, на войне, он, комиссар, думал: если вдруг попадет в плен - выстоит ли в контрразведке "белых"? Теперь над ним глумились "красные", требуя оговорить себя и многих людей. Пытки голодом, бессонницей и током сменялись посулами; обещания - избиениями…
Это и их в том числе опишет его сын в романе "Ожог": "Чепцов взял стул и присел к подследственному вплотную.
- Что, Саня, бьют? - тихо спросил он, внимательно вглядываясь в молодое лицо.
Гурченко открыл глаза, далекие и безжизненные, как весь северо-восток нашего континента, отрешенные от России и от Европы, забывшие Бога голубые свои глаза.
- Бьют, гражданин капитан, - прошептал он.
- Ну-ну, - сказал Чепцов, как бы ободряя, призывая вернуться к жизни, и - удивительно! - призыв был услышан измученным человеком, в глазах его плеснула… сумасшедшая надежда, и он… облизал губы и слабо кивнул в знак благодарности за сочувствие, которое… даже в такой малой дозе все-таки необходимо душе.
- А так не били? - спросил Чепцов и ударил Саню локтем в правый глаз. Гурченко упал набок вместе со стулом. Глазница его мигом заполнилась кровью.
- Нет, до вас так не били, гражданин капитан!"
Павел Васильевич терпел. Но настал момент, и он сдался…
История знает примеры стойкости перед лицом жестоких мучений. Но, как правило, тогда, когда мучают враги, а не "свои". Куда тяжелее сопротивляться, когда тебя топчут люди в форме со звездами, которые недавно носил ты сам. И принуждают тебя сознаться в том, чего ты не делал. Потому, что "так надо". Потому, что "требует партия", которой ты служил и в которую верил.
Павла Аксенова сломали. Он написал об этом в мемуарах. Написал, как отказ от показаний повлек тяжелые пытки - он обличал палачей, жаловался, за что был до полусмерти избит прокурором Егоровым и следователем Крохичевым. А показания остались в силе. Это повергало Павла в отчаяние.
Что может оживить измученного и отчаявшегося человека? Что может дать утешение томящемуся в застенке и мучимому укорами совести? Встреча с родными. Но может она и ослабить. Породить надежды на милость палачей, а то и упования на обретение свободы ценой оговора себя и других.
После очной ставки с теми, кого он якобы привлек к враждебной деятельности, Павла Васильевича доставили в уютный дворик, полный покоя, деревьев и цветов. Следователь оставил его на скамье, сказав, что скоро вернется. И тут появилась сестра Павла Ксения и - о боже, что за счастье! - Вася.
Павел Васильевич описывает свидание сдержанно, почти протокольно, но легко вообразить, что он пережил, встретив любимого сына, о котором знал, что его увезли из Казани: "Вася очень быстро сориентировался… Он бросился ко мне, вскарабкался на колени, обвил своими ручонками мою шею, прижимался, ласкался, целовал и непрерывно говорил: "Папа! Папа! Папа!.." Видно, ему внушили ничего не спрашивать о маме и о моем возвращении домой. И Вася выдержал эту линию. Он продолжал целовать меня и не хотел уходить… Я видел настоящую заботу о своем племяннике Адриана и Ксении, сумевших за короткое время победить рахит, нажитый Васей…
Мне было приятно, что он такой чистенький и ласковый, и чувство благодарности к брату и сестре охватывало всё мое существо. Я совсем не думал о будущем. Мгновения настоящего были так хороши!"
Свидание закончилось. Подследственный вернулся в камеру, а его сын - домой, разлученный с отцом на долгие годы…
Девятого ноября 1938 года в здании Верховного суда Тат АССР начался процесс. Открытый. Показательный. В качестве свидетелей по "делу Павла Аксенова и его группы" (забрали почти весь аппарат горсовета - зампреда Ковалева, главного инженера Баранникова, всего 11 сотрудников и депутатов) были вызваны 210 человек. Подсудимых защищали адвокаты, в числе которых был приглашенный Цецилией Петр Петрович Дивногорский.
На суде Павел Васильевич Аксенов отказался от показаний, данных под следствием. Судья укорил его: мол, вы же всё подписали, признали вражескую деятельность; как объяснить эти противоречия на предварительном и судебном следствиях?
- Мои показания - результат грубого принуждения! - заявил Аксенов.
- Если к вам применяли незаконные методы следствия, почему вы не обратились с жалобой к прокурору республики?
На это подсудимый поведал о том, что последовало за его жалобой. После перерыва судебного заседания свидетели были отпущены до особого распоряжения, публика удалена, а заседание объявлено закрытым.
Дивногорский сказал Аксенову: "Вы сорвали показательное представление". За время процесса опытный юрист с помощью подсудимых сперва добился передачи их дела на новое расследование, а затем и оправдательных приговоров для большинства обвиняемых. Скорее всего, это ему удалось потому, что за три дня до окончания процесса был снят "железный нарком Ежов" и вращение жерновов террора приостановилось.
Узнав об исходе суда, лежавший в тюремной больнице его подельник Ковалев, потрясенный, умер от разрыва сердца. По свидетельству дочери Павла Майи, освобожденный Баранников приехал к ним в Москву и сказал: "Павел Васильевич не сегодня-завтра будет на свободе…" Но нет. Его дело изъяли из ведения гражданского суда и передали "тройке". Приговор: высшая мера.
Аксенов - в камере смертников. От полного отчаяния его спасает муха - единственный собеседник в течение многих дней. Он пишет письмо с просьбой о помиловании и передает Цецилии. Та пускает в ход коминтерновские и другие связи. Знакомые глядят на нее в изумлении: с какой стати эта оставленная мужем женщина так истово хлопочет за него? Она отвечает: "Не хочу судить Аксенова как человека, но что он не виноват перед партией, в этом я уверена". Чего в ее действиях было больше - не умершей женской любви или жажды справедливости? Сегодня не ответит никто, но Цецилия делала всё, чтобы спасти Павла от "вышки".
Сложно сказать, насколько помогли ее хлопоты, однако расстрел Павлу Аксенову заменили на 15 лет лагерей, три года ссылки и конфискацию имущества. Шептались: повезло - вступился Калинин… Но тучи сгущались и над самой Цецилией. Ее исключили из партии и уволили из академии Фрунзе. А 29 января 1941 года забрали на Лубянку. Павел Аксенов был уже в Инте, в лагерях. Его реабилитируют в 1955-м.
Глава 3.
КАЗАНСКОЕ "СИРОТСТВО"
После ареста родителей, в день пятилетия, Васю забрала из дома уполномоченная НКВД. Сперва мальчика отправили в распределительный центр, а затем - в костромской сиротский дом для детей "врагов народа", что был устроен в старинном монастыре - кое-где на стенах сквозь побелку еще проступали замазанные росписи…
Это (как и дальнейшее вызволение Васи) было сделано в соответствии с приказом главы НКВД Николая Ежова за номером 00 486 от 15 августа 1937 года "Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины", где имеются следующие пункты:
"Размещение детей осужденных. Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать: <…> б) детей в возрасте от 3-х полных лет и до 15 лет - в детских домах Наркомпросов других республик, краев и областей… и вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и пограничных городов. <…> Если сирот пожелают взять родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение, этому не препятствовать.
Подготовка к приему и распределению детей. В каждом городе, в котором производится операция, специально оборудуются приемно-распределительные пункты, в которые будут доставляться дети тотчас же после ареста их матерей…"
По данным правозащитных организаций, к 4 августа 1938 года у репрессированных родителей отобрали 17 355 детей и собирались отобрать еще пять тысяч.
"Это было как арест, - вспоминал Василий Павлович в интервью Сергею Мирову. - Они, вероятно, увезли бы меня навсегда из Казани. Меня отправили в Кострому, где я был совершенно одинок. Это было что-то ужасное… - полный, чудовищный отрыв от прежней жизни. Колоссальный стресс.
И вдруг там появился, как показалось, мой папа. Это был его брат… Я к нему бросился, крича: "Папа, папа!.." Он добился разрешения взять ребенка".
Кто знает, какая судьба ждала бы малыша, если бы не Адриан. В январе 1938 года брат Павла Васильевича, сам переживший гонения как "родственник врага народа", проявив милосердие и мужество, забрал племянника из интерната.
Исключенный из партии и изгнанный с преподавательской работы, Андриан, как и многие, поехал за правдой в Москву. Правды он там не нашел. Но в отличие от многих людей, отрекшихся от своих близких, он в маете бюрократического ужаса, будучи, можно сказать, на пороге тюрьмы (который ему, к счастью, не пришлось переступить), продал часы, на вырученные деньги поехал в Кострому и нашел Василия. На этом настояла его старшая сестра - Ксения Васильевна Аксенова, убедившая Адриана оформить опекунство над ребенком, которое вскорости было переведено на нее.
Как много говорит о ситуации Адриана первая часть его прошения о возвращении Васи в семью: "О себе сообщаю следующее. <…> ЦК ВКП(б) командировал меня в г. Сталинабад на педработу… в Таджикском и вечернем пединститутах и в 9–10 классах средней школы в качестве преподавателя истории народов СССР и новой истории. 1-го июля (1937 года - Д. П.) я приехал к сестре в Казань, где имел в виду провести свой отпуск. 3 и 4-го июля мне пришлось встретиться с П. Аксеновым. Он был тогда членом партии и работал на стройке гортеатра. 7-го июля, после постановления президиума ВЦИК о предании суду П. Аксенова, последнего арестовали.
Я вернулся в Сталинабад. 19 авг[уста] я сообщил секретарю парткома т. Назарову и члену парткома т. Кульчину о том, что мой брат и его жена репрессированы. Это заявление послужило причиной моего исключения из партии… <…> 8 сентября последовал приказ директора] о снятии меня с преподавательской] работы. <…>
Я 14 лет работал преподавателем] истории. Никогда я не имел взысканий за свою работу… С братом с 1934 г. абсолютно никакой связи не имел… За его преступные действия, о которых ничего не знаю, кроме газетного материала, я несправедливо несу бездушное надругательство.
Вот, кажется, и всё.
А. Аксенов (подпись)".
Тем временем в десятки специализированных детских учреждений всей страны нескончаемым потоком поступали дети "врагов народа". В плохо подготовленной системе царила неразбериха. Нередко терялись документы, а с ними и дети. Об этом мало пеклись - подумаешь, "отродья врагов"! - случалось, меняли имена, фамилии… Но и в этой злой белиберде упорный Адриан Аксенов нашел маленького Васю.
Вот заявление, поданное им в органы, - удивительное сочетание страшного казенного языка страшной казенной бумаги (одна первая фраза чего стоит!) и живой, любовной мольбы о едва ли когда-либо прежде виденном, но родном мальчике…
В Управление детскими домами НКВД Тат АССР
28 января [19]38 года:
"Я - брат врага народа П. В. Аксенова, находящегося в настоящее время в Казанской тюрьме № 2.
У П. Аксенова был сын Василий Павлович Аксенов - пятилетний мальчик, которого 20 ав[густа] 1937 г. органы НКВД взяли и распределили в детский распределитель НКВД. В настоящее время мальчик находится в одном из детских домов Костромского районо. Вот я и хочу просить… чтобы мне дали разрешение взять на себя заботу и воспитание моего племянника Васи. Тем более что в настоящее время органы НКВД возвращают детей репрессированных родителей на содержание их родственникам. Заверяю вас, что Васильку будет у меня неплохо, ибо я педагог, люблю детей вообще, а его в особенности. Следовательно, я имею законные основания вернуть его к себе. Я обязуюсь обеспечить его всем необходимым, посвятить свою жизнь его образованию и коммунистическому воспитанию. <…>
Я прошу вас разрешить Васильку жить в Казани у моей сестры Ксении Аксеновой и моей матери Евдокии Аксеновой, которым я буду посылать средства… Как только я устроюсь, Вася переедет ко мне.
Еще раз убедительно прошу вас, верните [мне] моего племянника. Он будет счастлив. Я люблю его как своего сына.
А. Аксенов (подпись)".
Васю отдали. И Адриан Васильевич привез мальчика в Казань к сестре Ксении - в большую семью Котельниковых-Аксеновых, в которой были и свои малыши. Забота о них досталась тете Ксении и бабуле Дуне - чудесным женщинам, существованию которых на свете вечно радуется Россия.
А в это время Васиных бабушку и деда со стороны матери - Ревекку и Соломона - допрашивали в НКВД.
"Деда забили там, - вспоминал Василий Аксенов. - У него открылась чахотка. А бабушку привезли и в какую-то швырнули комнату… Она называлась "Попова гора", я это помню.
И тетя Ксения по просьбе бабушки отдала меня туда. Ревекка ничего не могла делать, была в полной прострации… Тетя Ксения ей помогала, мыла полы, готовила еду. А я кричал, что хочу домой, на Карла Марла…"
Этот дом с мезонином стоял на углу улиц Карла Маркса и Комлева, напротив бывшего губернаторского дворца, где в ту пору располагался туберкулезный диспансер, а нынче музей изобразительных искусств.