С Кузьмой Петровичем Подласом я познакомился еще в дни боев за Киев. Он не раз бывал в нашей бригаде и дал много ценных советов. Конечно, он должен был помнить, что приказ вышестоящего командира был для нас законом и мы выполняли эти приказы без оговорок. Однако многие изменились за время войны, и, возможно, изменился характер командующего?
Я взял карту, снял трубку телефона. Знакомый голос отозвался:
- Слушаю…
Он не прервал меня ни словом. Я закончил доклад.
Некоторое время трубка молчала. "Кажется, ты не ошибся, - сказал я себе. - Сейчас ты услышишь "теплые словечки"…" Но генерал ответил спокойно:
- Хорошо. Мы это учтем. Приступайте к подготовке.
У меня словно камень свалился с сердца: атака была перенесена на следующую ночь, и мы могли к ней подготовиться.
Уже через несколько минут все офицеры штаба, политотдела, начальники родов войск и служб приступили, каждый по своей специальности, к подготовке ночной операции.
Ранним утром майор Бакай доложил, что большая часть немецких танков покинула город, а на смену ей прибыла моторизованная пехота, которая приступила к оборонительным работам на северной и северо-восточной окраине Тима.
Эта новость порадовала нас: драться с моторизованной пехотой будет, конечно, легче, чем с танками.
Порадовал меня и Борисов: он сообщил, что в наше оперативное подчинение прибыла артиллерийская бригада полковника Игнатова и к вечеру прибудет реактивный дивизион… Еще через несколько минут я узнал о прибытии пополнения в шестьсот человек. Правда, двести из них не имели оружия, однако я был уверен, что мы быстро "наскребем" его в наших тылах.
Чернышев не скрывал восторга.
- Какая силища у нас, Александр Ильич! Теперь-то фашисты наверняка засверкают пятками. Но, мне думается, без военной хитрости нам не обойтись…
- Федор Филиппович, душа-человек, я уже думал об этом! Посмотри-ка внимательно на город. Юго-западная окраина его имеет возвышение над местностью, крутизна откосов здесь до сорока градусов. Природная крепость! Ясно, что немецкое командование не рассчитывает, чтобы мы наступали с этого направления. Здесь они не строят инженерных укреплений и не думают организовывать систему огня. Именно это направление мы изберем для главного удара, а ложную атаку, малыми силами, предпримем там, где нас ждут… Поэтому дальнейшее будет зависеть от выдержки и отваги, от умения организовать целеустремленные маскировочные мероприятия и от грамотного ведения уличного боя.
Командарм наш план утвердил, но внес поправку: демонстративные действия начать не в 20, а в 22 часа, когда солдаты противника будут ужинать или укладываться спать, а главные наши силы вступят в действие в пять часов утра, - к этому времени гитлеровцы порядочно измотаются и устанут.
Почти все офицеры штаба ушли в подразделения, а я с адъютантом Шевченко и политруком Ржечуком решил посмотреть, как обстоят дела в 16-м полку, побывать в его батальонах и ротах, побеседовать с офицерами и бойцами.
Командир 16-го стрелкового полка Чернов - молодой, высокий блондин, с веселым, жизнерадостным взглядом серых глаз, - встал в струнку и четко доложил, что полк готовится к ночной операции. Он развернул передо мною план города с отметками огневых позиций артиллерии и минометов противника. Начальник полковой разведки, лейтенант Яровой, подробно указал расположение огневых средств противника, вплоть до отдельных пулеметов.
Мы вместе прошли в батальон и в роты. Здесь чувствовалось, что солдаты готовятся к серьезному бою. Есть множество неуловимых примет, по которым легко определить эту готовность, и, пожалуй, самая верная из них - внутренняя сосредоточенность солдата.
В одной из рот пожилой веселый солдат сказал:
- Крепко этой ночью, товарищ полковник, стукнем фашиста!
Я насторожился:
- А почему вы думаете, что именно этой ночью?
Солдат широко улыбнулся, подмигнул товарищам:
- Опыт имеется, товарищ полковник! Неспроста мы так старательно все подгоняем да примериваем. Каждому понятно, не на танцульки собираемся - в бой.
- А если это секрет?
- Ясно, что секрет, товарищ полковник! Немец ежели узнает, каналья, - все пропало. Только мы-то ему не скажем, нам это не интерес!..
Солдаты засмеялись.
- Верно, Кремежный, нам это первая оплеуха! Пускай лучше фрицам она достанется!
Я проверил оружие: винтовки, автоматы, противотанковые ружья, пулеметы, минометы, гранаты и противотанковую артиллерию. Все оказалось в образцовом порядке. Воины из батальона капитана Наумова не впервые готовились к бою и участвовали в атаках: они были уверены в успехе.
Отлично обстояли дела и в соседнем 283-м полку. Здесь была создана группа для захвата немецкого штаба в деревне Становое. Возглавили эту группу политрук Крюков и капитан Харитонов - смелые, боевые офицеры. Улицы города, кварталы, даже отдельные дома были распределены между ротами и взводами…
Фронтовики помнят, конечно, час перед боем, как глубока и многозначительна у переднего края настороженная, нерушимая тишина.
Я долго стоял у землянки, слушая тишину, которую, казалось, нисколько не нарушали дальние громы артиллерии.
Плотный, тяжелый дым стлался над руинами Тима, вспыхивал и отсвечивал гневными отблесками огня.
В штабной землянке, вырытой под откосом, освещенной гильзой из-под снаряда, сплющенной и заправленной керосином, тоже было тихо, - ни возгласа, ни знакомого телефонного звонка.
Стрелка часов медленно подползала к десяти. Скоро начало… Темная беззвездная ночь навалилась на город, и даже высокие всплески пожаров не могли ее разогнать. Но вот из землянки донесся голос Борисова:
- Время, товарищ полковник.
Я еще раз взглянул на часы: да, время.
- Ракеты!..
Три красные ракеты взметнулись в небо и, казалось, запутались в низких тучах. По полю, по притихшим строениям Тима плеснул багровый, волнистый свет. Это был сигнал к десятиминутному артиллерийскому огневому налету и одновременно к атаке северо-восточной окраины города… Загромыхали, заревели наши батареи, и, словно в ответ им, посыпалась частая пулеметная дробь.
- Слышите, товарищ полковник?! - стараясь перекричать артиллерийские залпы, докладывал начальник связи Кастюрин. - Это бойцы 96-го полка и специальные группы приступили к выполнению боевой задачи…
- Свяжите меня с командиром. Только побыстрее…
Мне ответил связист полка Лапидус:
- Полк ведет бой… Взяты пленные. Командир сейчас в бою…
Слышимость была отвратительная, и я понял только одно, что пленных нет возможности доставить в штаб дивизии, они до чертиков пьяны, даже не могут говорить. Единственное, что удалось у них выяснить: причину пьянки. Оказывается, они отмечали день рождения своего командира Ганса Миллера и налакались трофейной водки свыше всяких мер. Этот Ганс все же пытался оказать сопротивление, но кто-то из бойцов стукнул его прикладом, и злополучный именинник больше не встал…
Через несколько минут Лапидус позвонил сам.
- Товарищ полковник, от пленных удалось добиться, что вчера вечером в город прибыл полк моторизованной пехоты из другой дивизии…
Я уже знал это. Значит, данные нашей разведки подтвердились, и, очевидно, танки противника покинули город… Стрелка на моих часах приближалась к пяти утра. Как все же быстро пронеслась ночь! Мне сообщили, что бойцы первого эшелона полков готовы к штурму. Командир артиллерийской бригады Игнатов дал команду на открытие огня… Ну, братцы, дело теперь зашевелилось! Была бы раньше в нашей десантной бригаде такая артиллерия, гитлеровцы не теснили бы нас и не наступали на пятки.
Кроме тяжелой армейской артиллерии, огонь открыла дивизионная и полковая. Захлопали минометы… И что это? "Катюша"!.. Огромные огненные плети взметнулись и опустились в расположении врага. Какая сокрушительная силища! Длинный, хвостатый клубок пламени с гулом и скрежетом взмывает в небо и, стремительно описав траекторию, рушится на боевые порядки гитлеровцев. Бойцы не могут сдержать своего восторга. Откуда-то издали слышится ликующий крик… Да и офицеры штаба готовы пуститься в пляс. До чего же грандиозное и устрашающее это зрелище - залп гвардейских минометов!
Я уверен, что весь личный состав дивизии никогда еще не наблюдал такого массированного сокрушающего огня. Стоп, всякие там клейсты и гудерианы! Вы слишком долго пикировали на нас и утюжили нас танками. Залпы "катюши" охладят ваш пыл, выковырнут вас из танков и из самых глубоких щелей, заставят не только пятиться - нет, драпать!
Со стороны деревни Становое донеслась частая ружейно-пулеметная стрельба; вскоре она слилась в сплошной звенящий шум, будто кто-то близко, в землянке, сыпал горох на лист железа… В темени ночи деревни не было видно, сколько ни вглядывайся - ни проблеска, ни огонька. Но вот на окраине полыхнуло бурное белое пламя. Я знал от разведчиков, что гитлеровцы сосредоточили там несколько десятков автомашин, крытых брезентом. Сначала наша разведка полагала, что эти машины гружены награбленным добром. Теперь стало ясно: это взрывались и горели бочки с бензином.
Специально созданные группы десантников из 283-го полка добрались до автоколонны противника. Пламя было настолько ярким и высоким, что даже здесь, у штабной землянки, стало светлей. А пожар полыхал и разгорался все яростней и неудержимей, и словно из его раскаленного добела горнила доносились то очереди автоматов, то разрывы ручных гранат…
Теперь почти непрерывно звонил телефон. Командиры полков докладывали, что их подразделения ворвались в город и ведут уличные бои.
Начальник штаба посмеивался, потирал руки и рассуждал вслух:
- Самый верный признак успеха - это когда звонят снизу, из частей, когда командиры полков или комиссары сами ищут вас, Александр Ильич, или меня и торопятся доложить: вот как, мол, мы организовали бой… Здорово! Мы уже ворвались в город! А если дела в полку неважны и поставленная задача не выполняется, тогда подчиненные на твой звонок ответят, что командир-де только что ушел в низы…
В землянку вошел Иван Самойлович Грушецкий:
- Как будто неплохо идут дела, товарищи? Я верю: взять город мы возьмем, но удержать его будет труднее. Утром фашисты, конечно, предпримут контратаки. Город им нужен. Здесь узел грунтовых и шоссейных дорог. Важно, чтобы полки закрепились на достигнутых рубежах. Поэтому в инженерном отделе армии нужно немедленно истребовать противотанковые и противопехотные заграждения.
Я кивнул Борисову.
- Действуйте…
Связь с 16-м стрелковым полком была прервана уже долгое время, и я начинал опасаться за положение дел у его командира майора Чернова.
Путь до штаба полка недалек - один километр, но одолеть его оказалось довольно трудно. Несусветная темень, поднимешь руку и не можешь ее рассмотреть, сколько ни напрягай зрение. Машины и танки так изрыли дорогу, что в провале выбоины смело может разместиться взвод солдат, а с вечера подморозило, черноземная грязь закаменела, - настоящие противопехотные заграждения, без вмешательства саперов!
Впереди едва уловимо заблестел огонек. Мы вошли в саманную избушку: мой адъютант Шевченко, два автоматчика и я. Здесь располагался медицинский пункт батальона Наумова. На брезентовых койках корчились, бредили, стонали тяжелораненые. До десятка легкораненых, уже перевязанные, сидели вокруг железной печурки на полу, курили и сумрачно молчали.
Я поздоровался. Солдаты ответили дружно, и некоторые поспешно встали. Другие, с перебинтованными ногами, продолжали сидеть на полу.
- Рассказывайте, товарищи, кто где был ранен?
- В городе…
- В самом центре…
- Я на окраине.
- Я на главной площади… Самую трудность преодолел - высоту, и вот тебе, анафема, пуля прямо в колено!
- Город в наших руках или нет?
Солдаты переглянулись: мне стало ясно, - они не могли ответить на этот вопрос.
Но молоденький боец сказал уверенно:
- Конечно, товарищ полковник, в наших! Мой взвод, с сержантом Егоровым, двинулся через площадь дальше.
- Я знаю сержанта Егорова. Вы были с ним?
- Так точно, товарищ полковник! Вчера, когда вы приходили к нам, я слышал вашу беседу с Егоровым. После Егоров нам все время повторял: помните, что сказал комдив, - ты не убьешь гитлеровца, он тебя убьет…
Я спросил:
- А много в городе немцев?
- О, товарищ полковник, полно! Куда не повернись, отовсюду, супостаты, из автоматов, из пулеметов шпарят! Правда, у меня на душе теперь спокойнее: двух фашистских бандитов я все-таки убил… Жаль, что вывели меня из строя. Однако рана у меня небольшая, и я скоро вернусь к Егорову, а к вам великая просьба: дайте, пожалуйста, распоряжение, чтобы меня не отсылали в далекий тыл, чтобы оставили в нашем медсанбате!
Было что-то общее между этим бойцом и Володей, - такой же рослый, молоденький, немного застенчивый, синеглазый. Я понимал его внутреннюю взволнованность: в эту ночь впервые по-настоящему он осознал себя воином. Все, что было до этого, - вся жизнь, - теперь представлялось ему подготовкой именно к этой ночи, когда он должен был исполнить и исполнил свой долг.
- Родом вы откуда?.. Я все земляков спрашиваю. Может, земляк?..
Он засмотрелся на огонек в печурке.
- Курской области. Из Щигров… Там, в Щиграх, моя мама, отец, маленькая сестренка. В городе Тиме тоже есть родственники: дедушка и дядя… Так хотелось первому в хату к ним постучаться, первому радостную весть принести, да не судьба. Только я сказал товарищам, что на этом не успокоюсь. Обязательно до десятка свой счет доведу. Тут простая арифметика, товарищ полковник, ежели каждый наш солдат одного фашиста уничтожит - полная наша победа обеспечена. Ну, конечно, не каждый успеет это сделать. Другой только на передовую выйдет, и вот оно - конец. Значит, и об этих воинах следует нам подумать и норму повысить до десяти.
За окошком уже светало.
Легко раненный в руку сержант торопил санитаров поскорее сделать перевязку. Говорил, что спешит к своему комбату Наумову.
- Вы знаете, сержант, где находится наблюдательный пункт Наумова?
- Так точно… Могу проводить.
- Хорошо. Проводите…
Сначала мы пробирались узкой лощинкой, рвом, какими-то ямами, потом стали взбираться по крутому склону горы. С каждым шагом крутизна становилась все отвесней, и, если бы не уступы да не кустики полыни, пожалуй, нам и не взобраться бы на вершину. Два раза срывался на скользком промерзшем откосе мой адъютант, снова в озлоблении кидался на кручу, скользил, цеплялся за корни полыни и все же взобрался на гору одновременно со мной.
Продвигаясь задами огородов и молодыми посадками садов, мы выбежали к невысокому ветхому сараю.
- Это здесь, товарищ полковник… - сказал сержант.
Я осмотрелся: квартал города показался мне знакомым. Да, домик Володи и его матери находился недалеко отсюда, но… там были немцы.
Я вошел в сарай. Навстречу поднялся комиссар батальона, рослый силач Крылов. Два телефониста поспешно вскочили у аппарата. В дальнем углу сарая кто-то свернулся от холода калачиком, видимо, дремал. Я присмотрелся: девушка. Ремень медицинской сумки через плечо. Крылатая бровь… Удивительно знакомое лицо. Да ведь это Машенька из Мышеловки!
- Давно я не видел вас, Машенька. Как вы возмужали!
Она стояла передо мной по стойке "смирно".
- Это вам кажется, товарищ полковник. Просто немного подросла. И голос изменился: был детский, а теперь почти бас…
- Как же вы сюда попали? Помнится, вы были в разведке?
- О, товарищ полковник, я давно уже работаю в артиллерийском дивизионе товарища Кужеля! Вся наша артиллерия сейчас стоит в городе на прямой наводке.
- Вот как… Вы даже терминологию артиллеристов усвоили.
Машенька улыбнулась: по-прежнему сияли и смеялись ее лучистые глаза.
- Как же не знать мне таких простых вещей? Я в дивизионе уже не первый день. Когда мы отходили на Тим, в этом дивизионе вышли из строя все медицинские сестры. Комиссар дивизиона, товарищ Волков, предложил мне работать здесь. Я согласилась. И не жалею.
- До сих пор вам везло, Машенька, - сказал я. - А сейчас немедленно уходите в медсанбат. Там тоже для вас найдется дело…
Она смотрела на меня удивленно.
- В медсанбат - это значит… в тыл? Нет, товарищ полковник, я туда не пойду. Тем более сейчас, когда идет бой. Прошу вас: не считайте меня малюткой, я многому научилась за это время. Вот и сегодня вынесла с поля боя пять наших тяжело раненных бойцов… Что, если бы не я? Что было бы с ними? Нет, в тыл я не пойду. Вот отдохну немного - и на батарею.
Я даже растерялся.
- Так, Машенька… И это дисциплина? Слушай, комдив, что тебе дети говорят!
Она опустила голову: ну точно школьница, опоздавшая на урок! Мне было жаль потерять эту отважную девочку, и ей ли место в уличном бою?.. Комиссар Крылов заговорил и радостно и удивленно:
- Мы ее на НП, что называется, силой затащили. Она все время была с бойцами в передовой цепи!
- Что ж делать? Значит, снова примените силу и отправьте ее в медсанбат.
Крылов засмеялся, засмеялись и телефонисты, а Машенька вздрогнула, стала еще строже, прошептала чуть слышно:
- Слушаюсь…
Я спросил, где Наумов. Он, оказывается, находился в первой роте: там дела шли плохо. Командир роты был тяжело ранен; все командиры взводов вышли из строя.
- Ротой командует сержант Егоров, - сказал Крылов. - Тот самый Егоров, товарищ полковник, с которым вчера вы беседовали о захвате Тима.
- Знаю сержанта Егорова. Он не впервые отличается в боях. Назначьте его командиром роты и объявите, что за проявленное мужество и умелое командование ему присвоено звание - лейтенанта. Сегодня я доложу об этом командарму.
Тогда я еще не знал, какой довольно неприятный сюрприз ожидает меня.
Тим далеко не полностью находился в наших руках - мы освободили только западную, южную и юго-восточную часть города, а начальник штаба Борисов уже успел сообщить штабу армии об освобождении города. Это предвещало большие неприятности.
Подобное за время войны в нашем соединении произошло впервые и было довольно поучительным уроком.
Гроза разразилась неожиданно. В момент моего разговора с комиссаром Чернышевым, когда тот зачитывал поздравительную телеграмму из штаба, я вдруг услышал знакомый голос командарма.
- Как же это у вас получается, - спрашивал генерал Подлас, видимо, с усилием сдерживая себя, - не знаете обстановки, а докладываете в вышестоящий штаб, что выполнили задачу? Похоже, вы берете данные с потолка и вносите путаницу в работу штаба армии! Еще хорошо, что мы не успели доложить командующему Юго-Западным фронтом… Нам очень трудно пришлось бы! Еще бы! Потеряны ночь и внезапность. Потеряно управление полками…
Я выслушал еще немало горьких слов и осторожно положил трубку. Ошибка… Чья ошибка? Ведь сам я не давал этой информации. Кто-то поторопился возвестить победу, а мне, командиру дивизии, приходилось за это отвечать. Иначе не могло быть: ведь донесение передал мой начальник штаба, а в политотдел армии - комиссар Чернышев!