- Моя бабушка говорила,- перебил Юрка Лесовика,- что такое дерево не родилось, чтобы в дело не годилось; не годится на пол - пригодится на кол.
- Что-что?- прищурился Лесовик.- Не годится на пол - пригодится на кол? Хорошо сказано, клянусь родным лесом, хорошо! Ну да ладно... Значит, в зависимости от настроения - моего, разумеется,- и от того, кто окажется в моей власти, я и решаю, кого сделать вязом, кого - кленом, кого - бересклетом. Одного знаменитого лесного разбойничка я сделал буком. Славный был молодец!
С женщинами проще: красивые и добрые становятся березами, скромницы - рябинами. Для глупых и нервозных у меня наготове осины. Истерички - плакучие ивы... Словом, на фантазию, малыш, я не жалуюсь. И в людях разбираюсь. Каждого перевоплощаю вполне достойно и справедливо.
- Если я вас не утомил...
- О, прошу, малыш, я весь - внимание, хотя и встал не с той ноги! - воскликнул Лесовик.
- Помогите мне выбраться из лесу!
С лица Лесовика исчезла веселая гримаса. Оно вдруг стало серьезным:
- Ты меня крепко обидел,- хмуро проскрипел Лесовик.- Я к тебе всей душой, а ты вот какой... Эгои-и-ист!..- вдруг взвизгнул он и затряс лохматой головой. - Чего захотел! Да в своем ли ты уме, парень? Да я был бы не я, если бы удовлетворял подобные просьбы, столь оскорбительные для меня! Да я сделаю все, чтобы ты навсегда остался в моем лесу! Это же надо, чего захотел!
- Извините, пожалуйста, я не думал, что моя просьба так неприятна вам,- сказал Юрка.- Простите, пожалуйста!
- "Простите, пожалуйста..."- передразнил Лесовик,- ты говоришь глупости, а я - прощай! Этак от глупостей никогда не избавишься. Нет, так не пойдет. Сделал глупость - пострадай за нее, получи возмездие, притом сполна, понял?
- По-о-нял.
- Теперь я должен подумать, какое наказание ты понесешь. Вначале я собирался просто взять да и превратить тебя в какое-нибудь уважаемое деревце. Сейчас этого мало. Что-то я должен придумать этакое... Необычное... Да, задал ты мне задачку, негодник... Ладно, придумаю что-нибудь. Время терпит... Ты меня никогда ни о чем не проси, потому как я могу делать только две вещи. Всего лишь две вещи, заметь себе: первое - я всегда делаю зло; второе - я ничего не делаю. Для меня ничего не делать - это все равно, что делать добро. Должно быть, я старею, стал настоящим бездельником, добро так и прет из меня. Эх-хе-хех!- Лесовик зевнул и уставился на Юрку.
- Ну, мне пора,- наконец сказал Лесовик.- Пройдусь по своим владениям... Ты вот что: закрой-ка глаза... Нет, погоди пока, потом закроешь. Все-таки ты мне нравишься, гм! И я сделаю для тебя исключение. Я позволю тебе самому выбрать деревце, в которое ты превратишься, когда придет время. Лады? Ну, бывай. Теперь можешь закрыть глаза и не открывать, пока не досчитаешь до сорока четырех. Ясно?
Юрка закрыл глаза и стал считать. Когда открыл их, в лесу был день. Утреннее солнце золотило верхушки деревьев. Лес звучал птичьими голосами. Из расщепленных дубовых ветвей, на которых Лесовик демонстрировал свою силу, стекал, загустевая, прозрачный сок. Трещина затягивалась, как затягивается рана на человеческом теле.
Юрка осторожно стал спускаться с дерева.
- А ведь это действительно липа,- подумал он. И никакой это не дуб, зачем же Лесовик морочил меня?
Силы были на исходе. Как только он стал спускаться по стволу - сорвался, исцарапался весь. Из многочисленных царапин на груди сочилась сукровица. По всему телу разлилась вялость, ноги и руки стали непривычно тяжелыми, вроде бы и не свои.
Пить! Скользнул взглядом по траве, по листьям кустарников - никакой росы. Во рту горечь, саднят потрескавшиеся губы. Пить! Мысль о воде подавляет все остальные мысли.
"Пить-пить! Пить-пить!"- попискивает в кустах зарянка. Надо идти, иначе жажда доконает. Вспомнились ночные визитеры - волк и два каких-то зверя. Лоси, решил Юрка и, поскольку это не имело значения, наклонился, чтобы поднять палку и корзиночку. Голова закружилась, чуть не повалился на траву. Подумал о гнилушке и пошел в ту сторону, тем более, что направление совпадало - утреннее солнце било в левую щеку. Он шел и осматривал пни. Пни как пни, ничего особенного. Так и не понял, какой из них ночью светился.
Духота наваливалась с утра.
Подумал: "Если сейчас так жарко, что же будет днем?"
А если бы знал приметы, то понял бы, что духота с утра - к грозе. Об этом говорила и разорванная паутина крестовика - тот не торопился с ремонтом. Зачем, если ливень все равно разрушит?
Утренний лес красив. Хоть Юрке было плохо, он какой-то частью своего сознания почувствовал прелесть лесной жизни. Малиновка уселась на верхушке дерева, повернулась к солнцу и залилась переливчатой трелью, приветствуя утро. Испуганная, она кинулась в кусты, и оттуда послышалось ее возмущение: "тэр-тэррэк-тэк-тэк!" На прогалинах в лесной подстилке копошились дрозды. Когда Юрка приближался, они с громким криком взлетали и скрывались за деревьями. Множество птиц сегодня пело в лесу. Каждая - свою песенку, не согласуясь и не подстраиваясь к другим, но в целом получалась прекрасная, жизнерадостная симфония утреннего леса. "Как все было бы хорошо, если бы напиться!"
Прошедшая ночь, как ни была она тяжела, укрепила мальчишку в уверенности, что к лесу можно приспособиться. Звери не страшны. Два самых опасных - медведь и волк - бежали от него, что же говорить об остальных... Может, и с Лесовиком все обойдется по-хорошему?
"Ну, конечно, малыш, ну, конечно",- прошелестел вкрадчивый голос со знакомыми интонациями. Юрка обернулся, но не увидел никого. По деревьям удалялся шелест. Нервно трепетали листья.
- Тун-тун-тун!
Неожиданная мысль поразила Юрку: это не голос Лесовика! Лесовик и разговаривал, и смеялся почти человеческим голосом. Но тут же закрались сомнения: Лесовик, как существо иного порядка, может разговаривать по-разному. Возможно, "тун-тун-тун"- его позывные.
Поплелся дальше. Незаметно все вокруг потеряло четкие очертания, потускнело, живые краски поблекли, голоса птиц стали глуше. Кустарник иногда вставал сплошными зарослями, Юрка обходил их,- продираться напролом не хватало сил. Обходить приходилось далеко, кустарник если рос - так во всю силу, стараясь овладеть каждым квадратным сантиметром пространства, и выбрать в нем хоть какой-нибудь проход было непросто. Там, где хозяйничал кустарник, деревьев почти не было. Он мешал придерживаться выбранного направления, так что немного времени спустя Юрка шел куда глаза глядят, ничего так не желая, как выйти к оврагу с малинником. Обрадовался, когда кустарник остался позади и над головой опять раскинулись шатры вековых деревьев. Над полянами и прогалинками висело негромкое, монотонное жужжание перепончатокрылых. На таких прогалинах, где еще цвели и скипетр, и душица, и тысячелистник, и бодяк-чертополох, прямо-таки по-хозяйски вели себя шмели. Они степенно перелетали с цветка на цветок, медведистые, неуклюжие. Перед ними расступались все другие насекомые - пчелы, мухи, бабочки.
На одной из прогалин Юрка присел передохнуть в тени. Знойная духота давила на виски, туманила сознание, деревья начинали крениться, земля словно переворачивалась.
- Тебе плохо, мальчик?- прогудел шмель, неожиданно вырастая до огромных размеров. Он почти сравнялся с Юркой в росте, отчего мальчику откровенно стало не по себе. Правда, шмель - насекомое миролюбивое, не тронь его - и он тебя не тронет, а все-таки...
- Не бойся, мальчик, я тебе зла не причиню,- сказал шмель. Его низкое, басовитое гудение заполняло всю поляну.
- Тебе плохо?
- Да нет, все нормально,- ответил Юрка.
- Не обманывай, я вижу - тебе плохо,- настаивал шмель.
- Ну, плохо так плохо. Ты ведь все равно не можешь мне помочь.
- Ты нуждаешься в помощи?- удивился шмель.- В какой же?
- Мне никуда не хочется идти,- сказал Юрка, с трудом разлепляя губы.
- Раз не хочется, так не иди!
- Но надо идти.
- Не морочь мне голову,- досадливо прогудел шмель.- "Надо... не надо". По-моему, так: если надо - иди, а не надо - сиди. Вот и вся премудрость.
- Вся да не вся.
- Ничего не понимаю,- сказал шмель.- Если тебе надо идти, то куда? А если не хочется, то почему?
- Ну как ты не понимаешь?- рассердился Юрка.- Мне надо домой. А не хочется идти потому, что я смертельно устал и хочу пить.
- Теперь и ясно, и неясно,- сказал шмель.- Я думаю так: если тебе надо домой, встань и уходи домой.
- В том-то и дело, что я не знаю, куда идти.
- Как не знаешь? Ты ведь сказал - домой!
- Да, я это сказал, но я не знаю, в какую сторону идти. Я не знаю дороги домой!
- Теперь я все понял,- ответил шмель.- Мне только непонятно, как это можно не знать дороги к дому, если у тебя есть дом!
- Я заблудился, понимаешь? За-блу-дил-ся!
- Я не знаю, что значит "заблудился", и ты не сердись,- сказал шмель.- Если хочешь попасть домой, надо идти домой, а не искать дорогу. Потому что, если начинаешь думать да гадать, правильно ли идешь, тогда, конечно, пойдешь неправильно.
- A-а, что с тобой толковать!- безнадежно заключил Юрка.
- Теперь второе: ты сказал, что смертельно устал и тебе хочется пить. Уставшим надо отдохнуть, а жаждущим... меду хочешь?
- Какого меду?! От него еще больше захочется пить! Я хочу обыкновенной воды, хотя бы из старой лужи!
- Извини,- сказал шмель.- Чего нет, того нет. Может, нектара хочешь? С пыльцой!
- Ничего я не хочу, отстань от меня!
- Ты начинаешь дурачиться,- заявил шмель.- Мы, шмели, не любим дурачиться. У нас на это времени нет. Мы живем лишь одно лето.
- А потом что? Умираете?
- Умираем.
- И вам не страшно?
- Страшно?! Ты меня удивляешь!-сказал шмель.- Как может быть страшно, если так должно быть! Да мы и не думаем никогда о смерти. Мы живем, строим гнезда, собираем нектар и пыльцу, выкармливаем потомство, а когда исчезают цветы, исчезаем и мы. Вот и все! Остаются только матки. Они забиваются в уютные убежища, перезимовывают, а весной откладывают яйца, из которых появляются новые шмели. И так - бесконечно.
- Странно... Значит, вы и не боитесь умирать!
- Нисколько не боимся.
- А другие?
- О других не скажу,- ответил шмель.- Хотя... вот посмотри на эту бабочку-крапивницу. У нее жизнь еще короче шмелиной. Едва выберется из куколки, начинает порхать по цветам, пьет нектар. В это время в ее брюшке созревают яички. Она откладывает их на нижней стороне крапивного листочка и тут же умирает. Дальше жить незачем. Род продлен.
- Странно...
- Да ну тебя! Заладил: "странно, странно"... Ничего странного!
Шмель вдруг начал уменьшаться и, когда достиг своих обычных размеров, зажужжал и улетел наносить визиты каждому цветку по очереди.
Юрка проводил его глазами. "Странно, странно",- еще раз подумал он, однако сейчас вокруг опять что-то неуловимо изменилось. "Где же мне напиться?"- мучился он. В нижнем конце прогалины, рядом с кустом бузины, росли лопухи. "Вот где, должно быть, сочные корни!" Из-под ног прыгали кузнечики, словно какой-нибудь шаловливый гном выстреливал их из рогатки. Откапывать корни лезвием ножа было не совсем удобно,- земля, хоть и влажная, поддавалась с трудом. Юрка сорвал кисточку чернеющих бузинных ягод и отправил в рот. Кислая, вяжущая горечь...
Заострил палку и продолжал раскапывать корни. Мясистые, толстые, они уходили в почву на недосягаемую глубину. Чем глубже, тем труднее было копать. "Но зачем мне нужен целый корень?" Юрка отрезал ножом выкопанную часть. Очистил ее от лесного перегноя и кожицы. Ужасно дрожали руки. Зубы вонзились в твердую сочную мякоть. Не морковка, конечно, да только выбирать не приходится. Вкуса - никакого. Жестко и волокнисто. Кажется, из-за долгой жажды язык потерял вкусовые ощущения и вообще чувствительность. Сильно заболели потрескавшиеся губы. Оторвал зубами кусочек мякоти, а на ней кровь...
Подумал о молоке - и тотчас увидел его. Запотевшая бутылка из холодильника - она так и вертелась перед глазами. В ноздри ударил острый молочный запах...
Раскопал и второй корень. Жевал с трудом. Слегка пошевелить губами - и то было адским мучением. Напомнила о себе тошнота. Уж не ядовит ли этот корень? Не должно быть. Лопух - растение вездесущее, было бы оно ядовитым, все бы знали это. Какими же корнями питались наши далекие предки? Пишут - съедобными, но съедобные съедобным рознь. Морковка, репка, свекла, сельдерей, петрушка - тоже корни, но грызть их - одно удовольствие, даже когда не помираешь с голоду. А лопух - он и есть лопух, иначе стал бы овощем.
Юрка тоскливым взглядом скользнул по растениям. На одном задержался. Высокое, с трубчатым серо-зеленым стволом и мелкорассеченными листьями, увенчанное белыми зонтиками соцветий. Появилось желание раскопать и его,- в таком сочном великане и корень должен быть соответственный, но... некто опасливый и осторожный, притаившийся в душе, удержал его. Юрке следовало бы знать, что настойкой из корня цикуты был отравлен приговоренный к смерти Сократ. Впрочем, он знал это. Но не знал, что перед ним цикута, на чьей совести числится не один погубленный соперник короля, не говоря уже о тысячах простых смертных, сжитых со света самым коварным способом.
Пока разглядывал цикуту, на поляну, из лесу выскочил барсук, рыжий полосатый толстяк. Бросив вокруг мимолетный взгляд, он поскакал по траве тяжелыми прыжками, ухитряясь при этом ловить кузнечиков. На мгновенье остановился, резко прыгнул в сторону, подминая передними лапами траву. На этот раз добычей оказалась ящерица. Барсук с таким аппетитом чавкал, что можно было подумать, будто он перенес небольшую голодовку. Облизавшись, помчался дальше, но тут его ноздри уловили подозрительный запах. Он остановился, увидел человека, который тоже смотрел на него, разинув от удивления рот. Барсук повернулся и в несколько прыжков достиг зарослей, юркнул в кусты, как мышь в нору.
Лес томился в волнах послеполуденного зноя. Духота, как и вчера, навалилась на грудь, сдавила виски. Каждый шаг давался с трудом, надо было идти, преодолевая тягучую сонливость. Корни лопуха ничуть не утолили жажду, пить хотелось, как и прежде. Мальчишка внушал себе, что жажда - это паника, царящая в организме, когда нечего пить. А панику надо подавлять сознанием: встретится вода - напьюсь, не встретится - потерплю. Надо терпеть, ничего другого не остается.
Юрка стал терпеливо сносить тяготы своего нынешнего положения. "Подумаешь, жажда! Это пустыня могла бы превратить меня в тараньку, а лес - не пустыня".
Он шел и шел, не сознавая даже, что его движения стали автоматическими. Многие чувства уснули, будто кто-то их выключил. В один из моментов, когда, благодаря непонятному внутреннему импульсу, мысль прояснилась, он подумал, что напоминает сейчас покинутую космонавтами космическую станцию, переведенную на автоматический режим. Единственное, что отражалось теперь в его сознании, были медленно уплывающие назад деревья. Казалось, все они куда-то неторопливо шествовали, но вот увидели понуро бредущего мальчишку и решили остановиться, чтобы пропустить его вперед; мол, нам торопиться некуда, наше дело лесное, уступим ему дорогу...
Долгая ходьба успокоила, он почувствовал, что прошел немало и еще готов шагать без устали сколько угодно, пока не выберется на дорогу. "Не может быть, чтобы я не выбрался! Должны же быть здесь хоть какие- нибудь дороги!"
На небольшой прогалинке Юрку остановил слабый писк. Он доносился из-под куста боярышника. Что это? Мышь? Подошел ближе, присмотрелся. На сухих прошлогодних листьях лежал, раскинув голые крылышки, птенец. У него было синее тельце, покрытое редким пушком, и тяжелая голова на тоненькой морщинистой шейке. Совсем беспомощный. Откуда же он свалился? Послышался короткий шорох - и рядом с птенцом шлепнулся еще один, точно такой же. В листве боярышника темнело гнездо. "Странно, с чего это нелетающие птенцы выбрасываются из гнездышка?" Гнездо было высоко, рукой не достать. Птенцы беспомощными комками лежали на лесной подстилке и только изредка разевали широкие рты в желтой окаемке и издавали слабый писк. Большой лесной муравей подбежал к птенцу, ощупал его усиками с одной стороны, с другой, взобрался ему на спину. Юрка взял былинку и смахнул муравья. Он уже знал, что произойдет потом. Муравей вернется в муравейник, сообщит своим сородичам о богатой добыче - и птенцам конец. Но как их вернуть на место? Если наклонить деревце, гнездо может свалиться. А как подобраться к нему иначе? Рядом с боярышником рос молодой вяз. После недолгого раздумья Юрка сообразил, что надо делать. Он срежет шесток с крюком на конце, положит птенцов за рубашку, но не к животу, а за спину, поднимется на вяз, крюком притянет ветку с гнездом и водворит птенцов на место.
Когда он притянул к себе птичий домик, увидел необычную картину: в гнезде сидел довольно крупный, но тоже бесперый птенец, совсем не похожий на выпавших, и, пятясь, пытался вытолкать из гнезда еще одного несчастного. "Вот оно что!.." Юрка легким щелчком привел хулигана в чувство. Птенец улегся в гнезде и нахохлился. "Это же кукушонок! Значит, вот как он расправляется со своими сводными братцами!" Юрка осторожно вытащил из-за рубашки потерпевших и положил их рядом с кукушонком. В гнезде было тесновато. Кукушонок, опомнившись, снова принялся за свою гнусную работу - стал выдворять птенцов. Юрка опять его щелкнул. Кукушонок зашипел. При этом глаза у него были злые-злые.
- Зачем ты их выкидываешь? Они же погибнут!
- Ну и что?
- Как "что"? Погибнут! Не понимаешь?
- Понимаю.
- Так зачем же делаешь это?
- Не знаю. В гнезде я должен остаться один. Все, что приносят родители, достанется мне одному, я буду быстро расти, буду толстый, сытый и веселый.
Сказав это, кукушонок принялся снова за свое, и, естественно, получил по лбу.
- Ты ш-што дереш-ш-шься?- шипел кукушонок.
- А ты перестань безобразничать!- приказал Юрка,- иначе сам вылетишь из гнезда!
- Не имеешь права.
- А кто мне помешает? Возьму за шкирку и вышвырну... Муравьям на поживу!
- Нельзя! Это несправедливо!- возразил кукушонок.
- А губить своих братцев справедливо?
- Они не мои братцы. Это птенцы малиновки. С того дня, когда моя мама положила сюда свое яичко, они обречены, и ничто их не спасет. Ты - человек и не имеешь права вмешиваться в птичьи дела. Я должен их выкинуть отсюда. А ты иди своей дорогой...