* * *
Джиенышбаев привел остаток роты Попова. Командир взвода лейтенант Терещенко был тяжело ранен в правое плечо. На рану была наскоро наложена повязка. Лейтенанта трясла лихорадка. Стуча зубами, Терещенко доложил: их рота атаковала сначала боевое охранение, затем подошла к Тимкову. Во время движения, перебежек и атаки пулемет за пулеметом отказывали. Как выразился Терещенко, в руках он держал не винтовку как огнестрельное оружие, а тяжелую дубину с примкнутым штыком. Попов приказал отойти...
Соорудив из плащ-палатки носилки, мы укрыли лейтенанта сеном и отправили его в племхоз, наказав Рахимову эвакуировать его дальше.
Бойцам я приказал расположиться, вернее, - вкопаться в стог сена, сам забрался на самую вершину стога: немцы изредка освещали местность и выбрасывали мины.
Джиенышбаев принес сухие портянки и белье и, несмотря на мои протесты, стянул с меня сапоги, говоря:
- Вас же давно трясет озноб, товарищ комбат, смените белье и переобуйтесь.
Я разделся.
- У-у-у! - вырвалось у меня, ошпаренного холодным воздухом.
Сержант своей сильной рукой начал безжалостно мять мои мышцы, как сыромятину, и шлепать по голому телу, потом протер меня грубым солдатским полотенцем... После такого массажа, в сухом белье я, зарывшись в сено, забылся.
- Товарищ комбат! Товарищ комбат! - тормошил меня Аалы. - Уже рассвет.
Я поднялся. Киргиз смотрел на меня так радостно, как радуется человек, откачавший утопленника. Он подал мне мое тяжелое походное снаряжение. Туго затянув ремень, я сел.
- Сколько времени я спал, Аалы?
- Часа три, товарищ комбат.
- Кто-нибудь приходил сюда?
- Приезжал политрук Бозжанов с вашим коноводом.
- Где они?
- Покормили коней и уехали обратно.
- Что они сказали?
- В домах, при свете коптилок, всю ночь на разостланных плащ-палатках разбирают и чистят оружие.
- Попов нашелся?
- Нет пока.
- Хозвзвод прибыл?
- Сказывали, пока нет.
- Самый лучший окоп и лучшее прикрытие здесь - этот стог. Вы отсюда не уходите. Будите людей. Тех, кто дежурил, положите спать. И до самого начала боя не будите. А я пойду.
День
...Дождь перестал, а ветер полютел. Утренняя муть незаметно посветлела. По полю снуют бойцы, видимо, связные. Поеживаясь от острого ветра, иду по вспаханному полю. За ночь подморозило. Под сапогами - тонкие корки льда. Под ледяной корочкой грязь не затвердела. Сапоги становятся тяжелыми, их на каждом шагу присасывает липкая грязь, будто хочет снять. Иду к бойцам, проведшим всю ночь под проливным дождем и пронизывающим ветром.
Подойдя к позиции стрелкового отделения, я не поверил своим глазам: почти рядом друг с другом, в окопах, вырытых для стрельбы, на соломенных подстилках, укутав ноги сеном или соломой, спали бойцы. Около каждого верхней антабкой на бруствере лежали винтовки, у самого приклада малые саперные лопаты. У некоторых сбоку валялись противогазные сумки, тощие вещевые мешки; у иных можно было видеть патронные подсумки, в брезентовых сумках - две ручные гранаты.
Один из бойцов лежит скорчившись, надвинув ушанку на лицо, спрятав руки за пазуху; другой, рядом с ним, в ушанке, весь ушел в поднятый воротник шинели; третий свернулся ракушкой, обняв колени, уткнувшись головой в живот.
"Это спит казах", - подумал я.
Так располагались и другие отделения, другие взводы. Когда я подходил еще к одной позиции, передо мной вырос лейтенант. Приложив руку к правому виску, четко, простуженным голосом доложил:
- Товарищ старший лейтенант, вторая стрелковая рота занимает оборону. Дежурный по роте лейтенант Брудный.
- Где командир роты?
- Внизу, там, товарищ комбат. Всю ночь и до сих пор с пулеметами маются.
Лицо Брудного было синее, как у утопленника. Зубы стиснуты, видимо, он сдерживал трясуху озноба. Отношения у нас с ним были натянутыми с тех пор, как неделю назад за самовольный отход с позиции боевого охранения я отстранил его от должности и выгнал из батальона.
При каждой нашей встрече у меня в памяти вспыхивали этот случай и деликатный, но тяжелый выговор генерала Панфилова.
Видимо, и Брудный не забывал об этом. Он не юркал, как прежде, своими блестящими, черными глазами, не напрашивался на похвалу, а проделывал четко строевые приемы и, грустно смотря на меня, кратко докладывал. Раньше я был для него не только командиром, но и старшим братом, а теперь он видел во мне только командира, которому он, в порядке выполнения долга, должен подчиняться с достоинством.
"Я вам рекомендую реабилитировать Брудного перед товарищами", - сказал генерал, а Толстунов предложил представить его к награде. Я пока не сделал ни того, ни другого. Он без дела находился при штабе.
- Кто вас назначил дежурным по роте?
- Лейтенант Рахимов, - растерянно ответил Брудный, и в его глазах промелькнули искорки обиды: "До сих пор не прощает. До сих пор не доверяет".
Я не выдержал его взгляда. Мы оба молчали.
- Вот что, Брудный, - сказал я, подняв глаза, - там, у того стога, полтора взвода третьей роты. Иди туда и принимай командование над ними. Организуй оборону по такому образцу, как вот здесь.
- Есть, товарищ комбат.
- А я здесь за тебя останусь, подежурю, пока придет Краев.
- Разрешите идти?
- Иди.
Он пошел широкими шагами, порывисто размахивая руками; потом замедлил шаг, ссутулился, опустил голову, и было видно, как он вытирал глаза.
- Брудный! - крикнул я. Лейтенант живо повернулся.
Я погрозил в его сторону кулаком и крикнул:
- Не сметь плакать!
- Есть не плакать! - ответил он и бросился бежать в сторону стога. Мне почему-то показалось, что в его голосе я уловил нотку радости, Я смотрел ему вслед. Он туманился в глазах, как в мираже. Смахнув слезу, я пошел на позицию следующего взвода.
* * *
И здесь бойцы лежали в неглубоких окопах, на умятых охапках сена. Я оглядел спящих и направился к другому флангу роты, где копошилось несколько бойцов. Навстречу мне торопливо шел боец. Я узнал Блоху - наводчика одного из "максимов". Он еще издали прикладывает руку к ушанке. Лицо у него бледновато-синее. Я прерываю его рапорт и спрашиваю:
- Что вы здесь делаете, Блоха?
- Строим, товарищ комбат, пулеметную ячейку. Действительно, был вырыт пулеметный окоп, который бойцы тщательно обкладывали соломой.
- Хорошо выложили вы, товарищи, свой окоп, - вырывается у меня. - Это не окоп, а настоящее гнездо получается.
- Это мы, товарищ комбат, вторую ячейку так заканчиваем, - вытягиваясь в струнку, гордый от похвалы, докладывает Блоха.
- Хорошо. А где же пулеметы?
- Всю ночь, товарищ комбат, мучились с пулеметами. Никак не ладится у нас с ними. Особенно эти новые дегтяревские, никак наладить не можем. Теперь командир роты и политрук Бозжанов сами взялись...
- Значит, для отдыха хорошее гнездо роете?
- Нет, нет, товарищ комбат, два "максима" обязательно будут работать.
- Вот, несут! - вскрикнул боец.
Все оглянулись. Действительно, из-под горы показалось несколько бойцов, которые на плечах и на руках несли какие-то вещи, завернутые в плащ-палатки. Они шли медленно, тяжело, подавшись вперед.
Командир взвода лейтенант Беляков, тоже досрочный выпускник Ташкентского пехотного училища, доложив мне о своем прибытии, приказал бойцам развернуть плащ-палатки и установить пулемет на позицию. Расчет бросился выполнять приказание командира.
- Измучились, товарищ комбат, - говорил, тяжело дыша, лейтенант.
В дальнейшем, даже при смене позиции, пулемет решили переносить с места на место только в завернутом виде...
- Готово! Пулемет установлен! - зычно доложил Блоха.
На площадке около окопа стоял наш станковый пулемет, блестя вороненой сталью.
- Заряжай! - скомандовал я.
В приемник нырнул и вынырнул медный наконечник ленты, щелкнул замок. Второй номер поправил ленту, набитую патронами.
Блоха вцепился руками в рукоятку и прильнул к прицелу:
- Разряжай!
По этой команде быстро и исправно заработали и расчет и пулемет.
- Заряжай! - снова скомандовал я. Когда пулемет был заряжен, сказал: - А теперь, Блоха, дайте по белому свету две короткие очереди.
Блоха не без злости нажал на спуск. "Тра-та-та, тра-та-та", - заговорил пулемет.
- Еще, товарищ комбат? - не оборачиваясь, спросил Блоха.
- Дайте одну длинную очередь.
Блоха, нажав на спуск, крепко держал рукоятку. Пулемет и наводчик задрожали, как в лихорадке.
- Стой!
Захлебнувшись, пулемет замолк.
Первые стрекотания нашего пулемета с новой боевой позиции возвестили, что "мы здесь", "мы не ушли", "мы будем драться". Пусть об этом знают немцы, пусть об этом знают и наши.
Так началось для нашего батальона боевое утро 27 октября 1941 года.
Приказав Белякову подготовить еще четыре позиции для станковых пулеметов, я собрался было уходить. Он спросил:
- Что нам делать, товарищ комбат, если начнется бой?
- Бой не скоро начнется.
- Почему вы так думаете?
- И наши и немцы пока ни в чем не разобрались. Часика три-четыре можно поработать. Сейчас я пришлю сюда Краева.
- Значит, товарищ комбат, нам работать?
- Вам лично, лейтенант Беляков, не работать, а немедленно же лечь и спать до начала настоящего боя. Выставьте боевое охранение и отдохните.
- Я не могу.
- Что значит "не могу", если приказано?
- А вы сами, товарищ комбат, - вырвалось у юноши.
- Я всю ночь спал... Проспал ваши пулеметы... Проспал Попова... Проспал весь ночной бой нашего батальона, поэтому-то у нас нескладно получается, товарищ Беляков.
Далее я ему рассказал то, что уже известно читателю. Беляков проводил меня до самого оврага.
Я скользил по крутому берегу этой маленькой речушки. Однажды чуть не угодил в ее грязную воду. Я горный казах: с самого детства научен взбираться и спускаться по горам в тысячи раз круче и опаснее, чем подъем и спуск Тимковской "горы". Но у наших гор почва другая - там не земля, а россыпь гранита. А здесь под ногами все ползет. Какая досадная ошибка природы и судьбы затеять на этой самой грязи войну! Я вспомнил поговорку наших дедов: "Жау жагадан алганда ит етектен" - когда враг хватает тебя за шиворот, а собаки тянут за подол, - как же воину выйти из затруднительного положения?
Штаб наш находился в помещении племхоза. У входа стояло несколько бойцов. Увидев меня, они вытянулись.
Я приветствовал их и прошел в помещение.
В передней комнате на плащ-палатке лежали части разобранного пулемета. Сборкой вычищенных и смазанных частей перед окном занимался Бозжанов, а рядом стоял Семен Краев. Они были в одних гимнастерках и без шапок. На их руках грязно-желтым цветом лоснилось ружейное масло. На полу валялась грязная вата, пакля, тряпки.
- Плохо обучали людей, теперь сами кряхтите. При этих словах они заметили меня и оба выпрямились, держа в руках части пулемета.
- Товарищ комбат, всю ночь... - мигая глазами, прервал меня Краев.
- Кто ротой будет командовать? Лейтенант Краев или ефрейтор Блоха?
Услышав мой голос, из другой комнаты вышел Рахимов и сказал:
- Товарищ комбат, надо срочно доложить обстановку.
* * *
Перед Рахимовым лежали отработанная карта и схема.
- Как видите, товарищ комбат, наш правый сосед-левофланговый батальон полка Шехтмана. Разрыв между нами - около двух километров. Наш сосед слева - батальон Н-ского полка, разрыв между нами - полтора километра. Мы на широком фронте. Как же мы обеспечим свои фланги, товарищ комбат? - закончил свой доклад Рахимов.
- Огнем пулеметов, орудий и маневром роты Филимонова.
- Значит, первую роту мы по обстановке бросим на какой-нибудь из флангов?
- Бросим только на левый фланг, правый пусть обеспечивают люди Шехтмана. Впрочем, так нельзя принимать решение. Пойдем на рекогносцировку.
* * *
Повторяю, Тимковская гора господствовала над окружающей местностью, и город был хорошо виден. Мы стояли у стога сена, где ночью я спал три часа вместе с бойцами Джиенышбаева. Вдруг со стороны Рюховского и Спас-Рюховского на горизонте показались самолеты. Сначала шли бомбардировщики, эскадрилья за эскадрильей, над ними высоко в воздухе шныряли истребители.
Они шли явно на Волоколамск, по улицам которого мы вчера утром и сегодня ночью проходили походным маршем.
...В облаках, навстречу самолетам, вспыхнули взрывы снарядов наших зениток. Немцы развернулись, пошли звеньями в пике и начали бомбить окраину города, станцию. Черными фонтанами подымались взрывы тяжелых авиационных бомб над домами... Вслед за бомбардировщиками, почти на бреющем полете, пронеслись штурмовики, обстреливая из пулеметов и разбрасывая мелкие бомбы. Затем, как бы подхватывая замирающий гул самолетов и уханье бомб, задребезжал воздух, послышался далекий протяжный, раскатистый гром... Началась артиллерийская канонада. На город посыпались снаряды. Дым окутал дома, деревья, безжалостно полыхал огонь.
- Значит, товарищ комбат, он наносит главный удар по нашему левому соседу и по Капрову, - прервал молчание Рахимов.
- Танки! - крикнул Бозжанов. - Вот собаки, нашим опомниться не дадут! А!
Действительно, шли танки, за ними - мотопехота. А артиллерия все долбила и долбила сосредоточенным огнем.
Вскоре немцы ворвались в город...
Наша рекогносцировочная группа была на большом расстоянии от места жарких боев и не знала, что делать: содержание боя определяется замыслом старшего командира, а поведение подчиненных - задачей, поставленной перед ними.
И замысел старшего командира мне неизвестен, и задача толком перед нами еще не поставлена. Связи до сих пор нет.
- Теперь завязали уличные бои. Это продлится, быть может, до самого вечера, - сказал Рахимов.
...Спустя час на полк Шехтмана и на наш батальон пошли в наступление небольшие части противника.
- Теперь на нас пошли, товарищ комбат.
- Он же должен этими отрядами прикрывать левый фланг своей главной группировки, - ответил за меня Рахимов.
- Идите по своим местам, - приказал я. - Приготовиться к бою. Слава богу, хоть мы отвлечем на себя часть сил противника.
Когда враг уже занял Волоколамск и его отдельные подразделения по обеспечению фланга начали обходить нас, Филимонов со всеми нашими пушками и станковыми пулеметами занял позицию, загибая наш левый фланг. Немцы, увидев этот маневр, приостановились. Обе стороны пока молчали.
Я приказал Брудному и Краеву начать отход повзводно, короткими перебежками, к роще, что позади нас километрах в полутора.
Неожиданно пришли командир полка Шехтман и комиссар полка Корсаков. Как старшему командиру, я доложил майору Шехтману обстановку и свое решение: сначала под прикрытием роты Филимонова вывести из боя Брудного и Краева, потом под прикрытием их огня, с новой позиции, с мыса, что впереди рощи, вывести из боя Филимонова.
Шехман осмотрелся и сказал:
- Да, пожалуй, вы правы.
- Сумеете ли вы так сделать? - спросил Корсаков.
- Ну что спрашиваешь? - обратился Шехтман к комиссару. - Он уже принял решение.
- Надо же нам, как соседям, разобраться в обстановке, - запротестовал комиссар.
- Все ясно. Пойдем отсюда. Наши же ждут.
Когда они отошли, начался артиллерийско-минометный обстрел. Огонь был жиденьким - видимо, стреляло не более двух-трех батарей. Я послал Рахимова к Брудному и Краеву с приказанием немедленно начать отход.
Немец обстреливал. Я с группой людей стоял у каменного сарая, а со склона Тимковской горы спускалась рота, расчленившись повзводно и по отделениям. Перейдя ручей, бойцы попали в зону огня противника и залегли.
Побежали посыльные с приказанием не ложиться, броском перейти шоссе и занимать новые позиции. Заминка минуты две-три. Вдруг все поднялись как бы в атаку, ускоренными шагами пошли, обтекая с обеих сторон каменный сарай. Какое-то отделение, около которого вздыбились два разрыва мин, бросилось было бежать.
- Эй! Не бежать! - крикнул я. - Не бежать и не ложиться!
- Почему бы... - услышал я рядом голос Бозжанова.
- Чтобы люди Филимонова и немцы не подумали, будто наши бегут, - ответил Рахимов.
- Хаби, вы идите с ними и там организуйте оборону. И отойду вместе с Филимоновым.
Рахимов догнал Краева, и они под обстрелом пошли вместе.
- Разрешите мне остаться с вами, товарищ комбат? - обратился Бозжанов.
- Оставайтесь.
Немцы пошли в наступление. Филимонов открыл по ним огонь из всех видов оружия. Начался настоящий бой.
- Немцы залегли! - радостно крикнул Бозжанов.
- Идите к Филимонову и передайте ему: держать так до тех пор, пока наши не откроют огонь.
Бозжанов побежал, раза два споткнулся, упал, поднялся... С немецкой стороны на нашу отступающую группу посыпался рой трассирующих пуль. Наша пушка зачастила выстрелами - беглым огнем. Немецкий пулемет замолчал.
- Молодцы! - вырвалось у меня. Отступающие дошли до лога. Отставшие подбирали раненых.
Немецкая артиллерия и минометы начали обстреливать позиции роты Филимонова. Опять огонь жиденький. Судя по звукам боя, идут жаркие схватки на главном направлении - Волоколамском, и вся артиллерия немцев сосредоточена там.
Прибежал Бозжанов.
- Филимонов просит разрешения на отход.
- Позови его самого сюда.
Из-за угла сарая Бозжанов подает сигналы (видимо, они договорились друг за другом наблюдать): он по-разному машет руками, наверное, то отрицая, то подтверждая, что понял.
Филимонов, согнувшись, помчался к нам. Его рота продолжала вести частый огонь.
Добежав до нас, Филимонов, шумно отдуваясь, произнес: - По ваш...му приказанию....
- Отдышитесь, Ефим Ефимович. Как будто все по порядку идет, - говорю ему.
В это время затрещали ружейно-пулеметные выстрелы с бугорка и заохало несколько пушек с новых позиций Краева, Брудного, Кухаренко.
- Как бы по своим не попали, - забеспокоился Бозжанов.
Синченко подводит из укрытия сарая коней и, кажется, глазами говорит: "Раз там заговорили, пора вам туда ехать".
- Скачи к Рахимову и передай ему: мы сейчас начнем отход, - приказываю бойцу в ответ. - Лысанку тоже забери. Она мне не нужна.
- Ну, Ефим Ефимович, идите к себе и организуйте отход. Только повзводно, перекатами, а орудия отправьте в первую очередь. Пусть они пойдут без всякой остановки. Пока первый взвод не займет новые позиции и не откроет огонь, второму не отходить, все время вести огонь. Вы сами отойдите с первым взводом, а мы с Бозжановым будем стоять здесь и отойдем после вас. Ясно?
- Ясно, товарищ комбат. Разрешите идти?
Опять суматоха ближнего боя, отхода, прикрытия, взаимной огневой поддержки.
Взводы роты Филимонова проходили мимо каменного сарая, где мы стояли с Бозжановым, и, увидев нас, замедляли шаги.
- Быстрее идите! Чего озираетесь! - кричал я. Последним пересек шоссе Филимонов. Я сказал Бозжанову по-казахски:
- Ну, Жолтай, теперь, кажется, наш черед идти.
С бугра усилился огонь наших по немцам.
Мы с Бозжановым шли замыкающими нашего батальона.