- Рабочий поселок фабрики имени Ленина, дом племхоза.
- А что эта фабрика делает?
- Одеяла-покрывала...
- А, говоришь, одеяла-покрывала…
- Да, товарищ комбат...
- Ты знаешь, батальон наш был подобен короткому одеялу, которое потянешь на голову - ноги остаются открытыми, потянешь на ноги - голова остается открытой, а теперь он подобен одеялу, разорванному на три куска. Вот стою и не знаю, как сшить эти куски.
- Ничего, товарищ комбат...
- Нет, брат, раньше батальон в руках держал, сегодня худо - рассыпал и собрать не могу. Ты иди и позови обратно, приведи сюда Борисова и санитарку.
- Есть, товарищ комбат.
Степанов ушел.
Я остался один.
* * *
Филимонов не идет, Попов оторвался - чего же я жду во тьме рассвета? Пошел к бойцам роты Краева - боевая, поредевшая вторая рота нашего батальона. Она еще под Новлянском первой контратакой гнала немцев, не принявших вызова на рукопашный бой.
Бойцы сидели по гребешкам кювета, спиной к ветру. Ко мне подошел Краев.
- Промок?
- Так же, как и вы, товарищ комбат.
- Твои не распустят нюни?
- Нет. Потерпим, товарищ комбат...
Разговаривая так, мы с Краевым пошли мимо бойцов по дороге.
- Закуривай! - скомандовал я.
Бойцы жадно затянулись самокрутками, пряча их в рукава.
Мы с Краевым еще раз молча прошлись.
- Да, товарищ комбат, только до своих добрались...
- К теще на блины, думал, - с иронией прервал я Краева. - Нет, брат, на войне тому не бывать.
- А как дальше, товарищ...
Вдруг где-то вдалеке, куда ушла рота Попова, раздались звуки одиночных выстрелов. Потом застрекотал пулемет.
- Чей это пулемет залаял, Краев?
- Не наш, товарищ комбат...
- Может быть, наш?
- Нет, товарищ комбат, не наш. Чую по повадкам, Наши приучены вести прицельный огонь короткими очередями, а немцы палят почем зря - по белому свету. Ох, до чего же они любят шуметь...
Как бы в подтверждение слов Краева, снова застрекотал пулемет предлиннющими очередями.
- Слышите, товарищ комбат: станковый бьет. Он выпустил пол-ленты - и без толку. Только пужать мастера. Как я заметил, товарищ комбат, немцы ночью неладно делают.
- Как?
- Ракетами освещают небо, потом устраивают пальбу. Конечно, они при свете ихней ракеты никого не видят и палят куда придется. Но он, подлец, умеет страшить людей.
- Подымай-ка людей и идите по своему азимуту, а то вы здесь засиделись. Филимонова ждать не будем.
И Краев со своей ротой ушел.
- Рахимов, вы знаете, что бестолковщина, потемки, неизвестность играют с нами шутки?
- Да, товарищ комбат, - грустно вздохнул Хабибулла. - Бозжанов будто сгинул. Ни от Филимонова, ни от Попова никаких вестей.
- Вы оставайтесь здесь, Хаби. Дождитесь Филимонова и, как только он прибудет, направьте его по маршруту. Потом дождитесь Степанова. Когда он вернется, организуйте связь... Я пойду к Попову, Краеву.
- Что вы, товарищ комбат! В такую тьмищу идти одному?
- Все равно, Хаби, играем втемную. - Сказав это, я направился к выходу.
Рахимов крикнул:
- Маршал! Идите с комбатом.
Меня догнал лейтенант Тимошенко, которого, все, кроме меня, звали просто Сеней. Этот розовощекий юноша был однофамильцем и тезкой маршала Семена Константиновича Тимошенко, поэтому мы иногда звали его в шутку "Маршалом".
- Ну, пойдем и посмотрим, что там впереди делается...
Мы пошли по лужам, по месиву, спотыкались, скользили, шлепались. Вошли в ложбину - стало ещё темнее... Перед нами бушевала река. Я знал ее по карте, где она была обозначена тонкой голубой волосинкой с громкой надписью "р. Лама". Я усмехнулся тогда и подумал: "Что за привычка у русских сопку называть горою, а ручей - рекою". В сухую погоду эту Ламу, наверное, можно перейти, не зачерпнув голенищами. А сейчас она вздулась и беснуется от притока дождевой воды.
- Что, товарищ комбат, поплывем? - спросил Тимошенко, когда мы остановились на берегу.
- Зачем плыть, перейдем вброд. Ведь Попов и Краев перешли же.
- Тогда разрешите мне идти первым, товарищ комбат.
- Валяйте.
Тимошенко, сделав два шага, бултыхнулся в воду и исчез. Я отпрянул назад. Слева раздался голос:
- Здесь очень глуб... - захлебнулся и умолк.
Я побежал по берегу налево. Лама бурлила, пенилась, во тьме играла волнистая грива. Я бежал, окликая:
- Тимошенко! Сеня! Тимошенко!
Слева, рядом со мною, из бурного потока раздался возглас:
- Ауп!
Я бросился в воду. Холодная волна сильно ударила в лицо. Потянуло вниз, потом повернуло и понесло, закружило. Глотнув раза два густую, грязную воду, я начал барахтаться. Потянуло опять вниз, повернуло, стукнуло обо что-то твердое. Я снова хлебнул воды, уцепился за что-то, поднял голову: надо мной, как сказочный гигант, нависали перила моста. Выкарабкался на берег. Меня затошнило.
- Тимошенко!.. Сеня! - опять позвал я, но ответа не было.
Я прошел небольшое расстояние по берегу в надежде найти Тимошенко, но тщетно. Сев на какой-то бугорок, разделся, стал выжимать одежду. Сначала меня обдало холодным воздухом, затряслись колени и руки. Начал работать быстрее - мне показалось, что я согрелся.
Поднявшись на гору, я наткнулся на глубокую колею, продавленную в грязи. Стрелка светящегося компаса и направление колеи образовали угол азимута на Тимково, У нас в батальоне было единственное орудие на твердых колесах (остальные - на резиновом шасси), которым командовал сержант Аалы Джиенышбаев. Он мне запомнился еще по Талгару со своим настоятельным требованием дать ему самых лучших артиллерийских лошадей, так как его орудие на жестких колесах. Я тогда удовлетворил его просьбу и про себя подумал: "Дельный сержант".
- Это, значит, следы джиенышбаевского орудия, - произнес я вслух. - Колея приведет меня к Попову.
Все Тимковское плато оказалось пахотным полем. Оно так сильно впитало дождевую воду, что превратилось в вязкую грязь.
Когда я прошагал с трудом, как муха по меду, метров около двухсот-трехсот, колея пушки слилась с дорогой, обыкновенной проселочной. Дорога пошла вниз. По колеям бежала вода. Я пошел по твердым целинным обочинам.
В небе завиднелись ракеты. Это немцы освещают местность. Затем застрекотал пулемет длинными очередями. Судя по траектории трассирующих пуль, пулеметчик вел огонь с рассеиванием по фронту и в глубину, Вдруг мимо меня просвистело несколько пуль. Я шлепнулся наземь. Затем стало тихо. Вблизи никаких признаков боя. Внизу затявкала собака. Минут через десять в воздух опять взвились ракеты, опять очереди трассирующих пуль пунктирами прорезали темное небо. Значит, немцы в Тимкове. А где же Попов?
* * *
Я послал Бозжанова и Синченко к Филимонову, Рахимова оставил в племхозе, Тимошенко потерял в пути, шел по следам Попова, который должен был завязать бой в Тимкове. Никого нет. Я впервые оказался в одиночестве. Это не делает мне, как командиру, чести. Если бы одна из шальных пуль, что недавно просвистели мимо, задела меня, убила бы или ранила, или еще хуже - я попал бы в руки немцам, что тогда?
"Ночью с 27 на 28 октября в боях под Тимковом батальон потерпел поражение. Командир батальона пропал без вести..." - в лучшем случае так напишут в донесении о нас.
Эти ужасные мысли вырвали меня из оцепенения.
"Батальон не должен погибнуть, а комбат не должен пропасть без вести".
Сказав это сам себе, я вскочил и зашагал.
"Не Попова, так Краева найду, они где-то тут, невдалеке", - думалось мне, и я подался наискосок влево.
Вдруг я оказался у одиночной стрелковой ячейки - окопчика, вырытого с колена. В окопе, по грудь в воде, сидел немец в пилотке, с откинутой на задний бруствер головой.
Я сначала вздрогнул, мороз пробежал по всему телу. Потом осмотрелся. Около трупа на земле никакого оружия не оказалось.
Видимо, я бродил по позициям боевого охранения немцев. Значит, они прибыли сюда еще до сумерек, раз успели вырыть одиночные окопы неполного профиля. "Немец убит, значит, здесь побывали наши, выбили боевое охранение", - рассуждал я, подаваясь еще наискось назад, влево. Теперь я шел по немецкому косогору. Вдали показался человек. Мы, видимо, заметили друг друга одновременно. Остановился он, остановился и я, вынул пистолет из кобуры, снял с предохранителя. "Если окликнет по-немецки, нажму на курок, расстояние каких-нибудь двадцать пять шагов". Видимо, мы оба боялись открыть себя. И почти одновременно каждый из нас подался на свою левую сторону. Так и разминулись. Я побрел дальше. Позади, в высоте - источающие далекий свет немецкие ракеты, стрекотня пулеметных очередей. Когда обернулся, над Тимковом взвились три красные ракеты. Это немцы из Тимкова кому-то дают сигнал. Может быть, эти три ракеты означают: "Тимкову угрожает противник", или просто: "Вошел в соприкосновение с противником"...
Предо мною вырисовывается темный силуэт большого стога сена. Прислушиваюсь. Фыркают лошади. Русский говор. Наши! Иду смело. Не дождавшись оклика, спрашиваю:
- Что здесь за курортники расположились?
- Ми, товарищ комбат, - вытягивается передо мной стройная фигура, - сержант Джиенышбаев, - представляется киргиз.
Признаюсь, читатель, когда я услышал его "ми", слезы радости выступили у меня на глазах. Стараясь быть строгим, я спросил:
- Почему вы здесь?! - Не помню дальше, какими резкими упреками я наградил сержанта, но помню, что потом опустился на сено, приказал дать мне закурить и молча слушал доклад сержанта на киргизском языке вперемежку с русскими словами.
Слушая сержанта и жадно затягиваясь самокруткой, я осмотрелся вокруг: у стога журавлем торчало дуло орудия; поодаль, за лафетом, сундуком темнел зарядный ящик: четыре коня в упряжи то с хрустом ели сено, то, мотая головами, звенели разнузданными удилами. На разостланном сене сидело около двадцати наших бойцов. Глядя на них, я думал: "Вот мои бойцы, мое орудие, мои кони... Значит, комбат пока еще не пропал без вести". При этих мыслях меня опять охватывал приступ гнева и того беспредельного недовольства собой, когда во всем винишь и себя, и своих начальников.
Я жадно вдыхал едкий дым самокрутки. Гнев таял.
Сделалось легче.
* * *
Из рассказа Аалы я выяснил: Попов со своей ротой, преодолевая трудности переправы, крутой подъем на гору, липкую грязь пахотного поля, шел по заданному азимуту. Дошел до Тимкова, наткнулся на боевое охранение противника, атаковал, выбил его, ворвался в Тимково, но тут же, попав под осветительные ракеты и перекрестный огонь заранее подготовленных огневых точек, вынужден был отойти. Видимо, он ждал подмоги: справа - от Филимонова, слева - от Краева, а с тыла - поддержки комбата. Увы!.. Это был всего лишь замысел командира батальона, его мечта. А боевая жизнь показала странную разницу между замыслом и практикой, между мечтой и конкретной обстановкой. Комбат получил необдуманное приказание свыше, а сам принял необоснованное, не соответствующее конкретной боевой обстановке решение, без учета условий местности, времени, погоды, состояния людей. Это ему удавалось и "сходило" на "отлично" на учебном полигоне перед картонным "противником" и "условными данными", а под Волоколамском ему всерьез сказали: "В бою не шутят!" Конечно, эти строки пишутся теперь, а тогда? Тогда я думал совсем иначе.
Давайте вернемся к тогдашней обстановке.
- Где же рота? Где командир? Где политрук? - прервал я сержанта.
- Мой расчет и еще два отделения пехоты, товарищ комбат, волокли орудие и зарядный ящик буквально на плечах, на каждом шагу вязли, а лошади выбивались из сил. Впереди завязался бой. Немец начал освещать, поливать из пулеметов, швырять мины. Трескотня - не знаем, где свои, где чужие, товарищ комбат. Ко мне прибежал посыльный от командира роты и говорит: "Лейтенант приказал вести огонь!" Я думаю: куда стрелять, ничего не вижу...
- Ну и ответил бы ему: "Не вижу - не стреляю", - перебил я сержанта.
- Как же, товарищ комбат, бой идет, немецкие минометчики тоже не видят. Ну, я и решил тоже подать свой голос. Подряд выпалил, чередуя, десять осколочных и десять бронебойных.
- А бронебойные зачем?
- Они ведь трассируют, товарищ комбат.
- Значит, на психику?..
- Как же, и они палили, и мы палили, ориентируясь лишь по направлениям.
- Кишкарт (покороче)! - приказал я на киргизском языке сержанту.
- Ляпбай (слушаюсь)! Затем наши шли назад. Кто-то сказал, что политрук роты тяжело ранен. Немец все освещал, стрелял из пулеметов, минометов. Мы тоже пошли назад. Лошади не тянут, люди выбились из сил. Тут стог сена. Мы больше часа здесь, товарищ комбат.
В это время вдали опять раздались звуки пулеметных очередей. С воем пролетело и, шлепнувшись в грязь почти рядом со стогом, разорвалось несколько мин.
Я встал с места. В воздухе выли мины, шелестели снаряды. Огненными фонтанами вздымались частые разрывы.
- Значит, красные ракеты - это вызов огня по Тимковским горам, - говорю я Аалы. - Немец ведет огонь, подготовив данные по карте, по площадям.
"Неплохая у них организация, - думаю про себя, - налет мощный".
Неожиданно слышу крепкое русское ругательство.
- Ложись!
- Эй! Краев! Бегом ко мне! - ору во все горло, узнав Краева по голосу.
- Ложись!
- Эй, Краев! Галопом ко мне.
- Бегу!
- Где ты до сих пор болтался?
- По-честному говоря, товарищ комбат, заблудился, только теперь, кажись, вышел на свое направление, - признался Краев. - Долго искали переправу, вброд идти было рискованно. Боялся, как бы не потопить пулеметы.
- А теперь даже к шапочному разбору опоздал. Попов увел свою роту; видимо, решил не блуждать во тьме.
- Куда же он ее увел, товарищ комбат?
- Наверное, в Волоколамск.
Я стал Краеву все рассказывать.
- По всему видно, что перед самым наступлением темноты немцы были уже в Тимкове. Думаю, что это их ГПЗ или разведотряд. Дождь и темнота заставили немцев остановиться в Тимкове, и они выставили охранение.
В это время позади нас шлепнулась и разорвалась с глухим треском мина, а затем в поле там и сям возникли красные вспышки нескольких разрывов.
- Противник думает, что мы подкрадываемся прикрываясь темнотой, - продолжал я прерванный разговор. - По всем признакам, в деревне не так уж много немцев, не больше одной роты. Враг боится, поэтому освещает, обстреливает, сигнализирует своим о том, что встретился и столкнулся с нами, просит помощи, вызывает подкрепление.
- Давайте вышибем, товарищ комбат, - говорит Краев.
- Попов ушел, ты опоздал, Филимонова еще нет. Мы упустили момент, потеряли много времени. Взвод за взводом, роту за ротой терять в такой тьмище... Нет, Краев, атаковать не будем.
- А если он пойдет?
- Нет, не пойдет.
Я приказал Краеву послать связного за Рахимовым, развернуть роту в боевой порядок, занять оборону и открыть огонь из пулеметов. Джиенышбаева послал за полутора взводами, оставшимися от роты Попова.
* * *
Пришел Рахимов и доложил, что Филимонов еще не подошел, Попов не отыскался, взвод связи с хозвзводом не пришли, есть ли у нас соседи - еще не установлено...
Потом он сообщил, что у Краева станковые и ручные пулеметы не могут вести огонь, так как во время движения - перебежек по лужам, по месиву раскисшего пахотного поля - все механизмы забились грязью.
Это сообщение Рахимова огорошило меня. Я молчал, не зная, что и сказать. Я понимал, что без полного разбора, чистки и смазки пулеметов устранить задержку невозможно.
"У нас нет ни связи, ни питания, ни порядка, и к тому же грязь, по существу, обезоружила нас. С самого вечера я бегаю от командира к командиру. Бегаю без толку"...
- Что дальше делать прикажете, товарищ комбат? - прерывает мои грустные размышления Рахимов.
- Выставить боевое охранение; людей отвести в укрытие - где-то под горой есть сараи. Все пулеметы вынести с поля, идти с ними в племхоз, вычистить, смазать и вернуться. Когда подойдет Филимонов, его людей расположить в племхозе на отдых.
- Как доложить штадиву, если прибудет связной?
- Доложите, что в захвате Тимкова противник на три-четыре часа упредил нас. Попытка атаковать одной ротой не увенчалась успехом. Решил занять оборону на Тимковской высоте одной ротой...
Точный, исполнительный Рахимов ушел.