- Как видишь, Ваня, - продолжал Николай, обращаясь уже к брату, - я был прав. Черноус по-своему говорит правильно, но он не догадывается, что беда нашего отряда в отсутствии политической работы, а ты сознательно ее игнорируешь. У нас есть коммунисты, но они растворены в общей массе, как сахар в воде. Чем мы отличаемся от дутовских казаков? Не носим погон, не говорим "ваше благородие", не грабим людей. Это очень мало. Что знают наши казаки про политику советской власти, про Красную Армию в Советской России? Ни-че-го! Нам нужны в сотнях и эскадронах комиссары, нужны политические работники. Ты хотя и коммунист, но с кропоткинским душком.
Иван молча расхаживал из угла в угол, и но тому, как он слушал брата, можно было сделать вывод, что в нем борются противоречивые желания. То он был готов тотчас начать раздел отряда, чтобы одному довести задуманное дело до конца, то его брало сомнение и ему казалось, что в словах Николая много горькой истины и не лучше ли чистосердечно сознаться.
- Побеседуем на досуге, а сейчас надо выступать, - сказал он решительно и вышел на улицу. Вслед за ним вышли и Николай с Евсеем.
Блюхер двинул екатеринбургский отряд к Верхне-Уральску. Первый же поселок Берлинский был занят без единого выстрела. Население встретило красных без видимого удовольствия. Днем состоялись выборы в Совет казачьих депутатов. На сходе никто не кричал, все сидели смирнехонько, вяло поднимали руки - голосовали - и бесшумно расходились по домам. Такая же картина повторилась в Подгорной, Степной и Сухтелинской станицах, но когда отряд двинулся дальше, то в двух верстах от околицы передовой разъезд неожиданно столкнулся с невесть откуда появившимися дутовцами.
Начальник штаба екатеринбургского отряда Рыбников, находившийся среди бойцов, приказал наспех подготовить окопы, прикрывшись кизяком и навозом. По спешившимся за увалом белоказакам грохнула трехдюймовая пушка. Бой возник сразу. Неожиданно к Рыбникову подскакал исполинского роста конник с устным приказанием Цыркунова отступить.
- Ты почему, сукин сын, не привез письменного приказа? - набросился на него с иеной у рта Рыбников. - Кто тебя подослал?
Конник, несмотря на свою богатырскую силу, по бледнел от страха, но собрался ответить, а Рыбников не дал ему слова сказать и, приблизившись к нему, закричал:
- Ты меня знаешь?
- Знаю, - пролепетал испуганно конник.
- Кто я?
- Сталевар с Верх-Исетского завода.
Рыбников одобрительно покачал головой, подумал: "По-видимому, из моих мест, а не дутовский казак", но не успокоился.
- Тебя послал сам Цыркунов?
Конник молча кивнул головой.
- Ладно, - решил Рыбников, - вернешься разом с нами. Если ты, чертова душа, изменил - я тебя своими руками разменяю. - И тут же подумал: "Почему все-таки Цыркунов приказал отойти? Горе наше - воевать вместе с офицерами. Цыркунов бывший штабс-капитан, успел уже снюхаться с контрой, хотя до сих пор ни в чем не был уличен… До сих пор не был, а теперь переметнулся".
В полдень отряд возвратился в Степную. Рыбников поспешил к Цыркунову.
- Не кипятись, - пытался его успокоить командир отряда. - Мы и здесь не останемся, а отойдем к Троицку. Тыл наш оказался неприкрытым, боеприпасов не подвезли.
- Кто же накуролесил?
- Отряд Томина не подтянул своих сил. К тому же Блюхер узнал, что Дутов воспользовался бездеятельностью отряда Кашириных и занял Верхне-Уральск большими силами. Если бы я вовремя тебя не отозвал - висел бы ты сейчас на казачьей пике, как шашлык на вертеле. Опять же в станицах припрятались дутовцы.
- Ерунда! - возразил Рыбников. - На моих глазах в трех станицах выбирали в Совет казачьих депутатов.
- Ты хотя и коммунист, но слепой, как кутенок, - уже строгим голосом прикрикнул Цыркунов. - Выбирать-то выбирали, а кого - знаешь? Дутовцев выбирали. Да я тебя часослову, что ли, учу? Раз приказал - исполняй, а мне Блюхер приказал.
Под вечер отряд покинул Степную, и при выходе из станицы ему вдогонку полетели шальные пули.
- Дошло до тебя? - спросил Цыркунов у Рыбникова. - Ты прикажи из трехдюймовки дать один снаряд по станице.
Рыбников послушно исполнил приказание Цыркунова - выстрелы из станицы прекратились.
Отряд шел всю ночь, утром миновал поселок Берлинский и снова приблизился к Троицку. У Черной речки, возле которой тянулся небольшой лесок, Цыркунов услышал возглас "ура", и тут же показалась белоказачья лава. Она летела на застигнутый врасплох отряд, грозя его смять. Решали минуты, и вот в эти минуты командир батареи успел развернуть пушки и дать по лаве три залпа шрапнелью. Под прикрытием артиллерийского огня командир пешей сотни Колмогоров повел верх-исетских рабочих в атаку, но тут же упал, сраженный пулей. Подбежавший Рыбников заменил Колмогорова. В бой вступили и другие сотни. Цыркунова ранило, его заменил Ермаков, но через несколько минут ранило и Ермакова. На поле боя вылетел тот самый конник, которого Рыбников заподозрил в измене. Он рубил с остервенением, пытаясь добраться до моста, где залег дутовский пулеметчик. Рыбникова хотя и жгла рана, но он не спускал взгляда с конника. Вдруг по его лицу пробежала судорога - он ясно увидел, как налетевший сзади белоказак вышиб конника пикой из седла.
- Сволочи, - вырвалось у него из груди. - Такого Муромца уложили.
Екатеринбургскому отряду грозила смертельная опасность, но спасение пришло неожиданно. На белоказаков стремительно налетел подоспевший Томин со своими сотнями. Впереди в кумачовой рубахе летел на сером жеребце сам Томин, а за ним сотня Шарапова. Старик прижался к гриве коня и, вложив два пальца в рот, свистел сатанинским свистом.
Дутовцы не выдержали и бросились наутек.
Только к ночи екатеринбургский отряд возвратился в Троицк. В штабе Блюхера шло совещание.
- Пусть бойцы отдохнут два дня, а потом возобновим наступление, - сказал главком.
- Я считаю необходимым послать специальный отряд на усмирение непокорных станиц, - предложил Цыркунов, нервно подергивая левым плечом, которое ему успели перевязать после ранения.
- Вы говорите точнее, - поправил его Блюхер, - не специальный отряд, а карательный.
- Хотя бы так.
- Это вредная затея. Поймите раз и навсегда, что не все казачество на стороне Дутова. Томина вы со счетов сбросили. И Шарапова. И казаков их сотен. Карательные отряды - метод царского правительства. Я на этот путь не стану, хоть бы сам Крыленко мне приказал. Нам нужно расслоить казачество: бедняков и малоземельных - к нам, богатеев - к Дутову. Вот тогда мы обрастем силой.
- Нам в спину стреляют, а вы теорию разводите, - возразил Цыркунов, недовольный Блюхером.
- Я эту теорию познал на заводах и в тюрьме.
Цыркунова все же поддержали другие командиры, а Томин злобно крикнул им: "Это офицерские замашки". Поднялся шум, все заговорили разом.
Блюхер не ожидал, что его слова вызовут такую бурю.
Он считал себя правым, но ему казалось, что он не смог объяснить, в чем кроется политическое недомыслие Цыркунова и других, предлагающих карательные меры против станиц, поддерживающих Дутова. Спор мог перерасти в ссору между командирами отрядов, но тут вдруг поднялся Шарапов и надсадным голосом крикнул:
- Дозвольте мне, старому казаку, слово сказать!
- Успокойтесь! - призвал Блюхер командиров. - Послушаем самих казаков.
Шум улегся, но для каждого было очевидным, что это ненадолго, ибо среди спорщиков нет человека, который мог бы силой своего авторитета примирить и подчинить их себе.
- Товарищи, которые из ахфицеров, и товарищи из рабочих, - спокойно начал Шарапов. - Я уважаю всех, кто идет с советской властью. Казака всю жизнь учили, - и между прочим, учили их ахфицеры, - что рабочий есть враг престола и за это его надо стегать нагайкой, Так то было при Николае. А теперь обратно получается. Теперь гуторят, что казак есть враг советской власти. Ну какой я враг, если я кровь проливаю за эту власть? А Василий Константинович Блюхер? Он же первейший революционер, Хучь он рабочий, а душу казака понимает. Но карать казака надо, а растолковать, что к чему.
В комнату незаметно вошел Елькин. Он слышал нескладную речь Шарапова и догадался, о чем идет разговор.
- Мое слово такое, - продолжал Шарапов, - раз главком приказывает, значит, выполняй. За неисполнение - трибунал. А ты, товарищ Цыркунов, как поступил бы на фронте за неисполнение приказания? Ты где находишься - на фронте или вечерять до дружка пришел?
Дальше Шарапов не знал, о чем говорить, и, не закончив, грузно сел на скамью. С места вскочил Цыркунов, но к столу стремительно подошел Елькин и, обведя всех взглядом, внушительно спросил:
- Что здесь происходит - митинг или совещание командиров? Сядьте, товарищ Цыркунов, вам никто слова не давал. Урок политграмоты вы получили от казака Шарапова. - Повернув голову в сторону Блюхера, он четко произнес: - Товарищ главком, продолжайте совещание. - И сел рядом с Шараповым.
- Моя ошибка в том, - сознался Блюхер, - что я своим ложным демократизмом довел совещание командиров до говорильни. Больше этого не будет. Вас, товарищ Цыркунов, предупреждаю, что если вы осмелитесь нарушить мой приказ, то будете отстранены от командования и преданы суду. Всё! На этом совещание закрываю.
До утра Блюхер не мог успокоиться. Ему стыдно было перед самим собой, что не одернул как следует Цыркунова с самого начала. "Может быть, потому, что он бывший штабс-капитан? - думал он. - А быть может, я устал?" Рассуждая с самим собой, он уснул за столом. Балодис молча следил за ним. Убедившись, что главком крепко спит, он с трудом поднял его, перенес на походную койку, а сам лег на пол.
Одна часть отрядов двинулась на запад от Троицка к Верхне-Уральску, другая на восток.
- Зачем распылять силы? - спросил Томин у Блюхера.
- Дутовцы очень подвижны: то они появляются в одном месте, то в другом. Братья Каширины мне не подчинены, но они могли бы нам оказать большую помощь. Я послал к ним человека с предложением действовать вблизи Верхне-Уральска и по возможности у Белорецка, а ты, Томин, двинь своих конников в степь на станицы Полтавка, Аннинская и Парижская. Туда же я посылаю екатеринбургский отряд.
- Значит, в степь, - повторил Томин с тоскливым, как показалось Блюхеру, видом.
Томина не пугала степь, которую он знал с детства, ему хотелось быть поближе к родной станице. Ведь там осталась Груня, и ее могла постигнуть печальная участь. Впрочем, встреча с большими силами противника тоже не сулила радостей.
Весна в тот год хотя и наступила рано, но в степи среди зеленых побегов еще лежала прошлогодняя трава, и потому казалось, степь перенесла тяжелую болезнь.
Томин ехал впереди отряда и зорко всматривался в даль. К нему подъехал Шарапов, подравнивая коня.
- Может, мне мою сотню поближе к сырту подать? - И показал рукой.
Томин молча кивнул головой.
- Пошто печалишься? - спросил Шарапов.
- На степь смотрю, вроде она после белой горячки.
- Так завсегда, пока не раскисли под сыртами снежные плеши да солнце не припалило. Посля заиграет радугой.
Шарапов отъехал, и вскоре до Томина донеслась его команда: "Сотня, полоборота вправо, марш-а-марш!" За командой - топот копыт. Вспомнил Томин, как в детстве ехал он степью с дедом в плетеной кошевке. Весенний день угасал, косые лучи солнца играли в буйном цветении бобовника и чилаги. Огненно-желтые адонисы и фиолетовые касатики манили в лазоревую даль, где солнце садилось за сырты. И вдруг конь, прядая ушами, пустился во всю прыть. Николай не сразу догадался и повернул лицо к деду, а тот, откинувшись на спинку кошевки, выпустил из рук вожжи. Смерть неожиданно свалила старого казака. Вспомнил сейчас Томин, как он еле живой добрался до Кочердыка, белое лицо отца с искусанными губами, голосистый плач сестренки Груни… И вот сейчас он вновь в степи, может быть где-то вблизи той дороги, по которой ехал с дедом, но думал он совсем о другом: сумеет ли отряд устоять в открытом бою и победить. Иначе смерть. Интересно, о чем сейчас думает Шарапов? Ему за шестьдесят перевалило, и, наверное, мечтает о такой жизни, в которой бы ни один станичный атаман или урядник не цыкнул на него. Ради такой жизни стоит повоевать. Не мало крови впитает в себя степная земля, не мало костей, омытых дождями, будут валяться в ковыле, зато спустя пятьдесят или сто лет героям поставят памятник и на нем высекут имена. Только вместо креста будет звездочка.
Отряды идут, а степной дали все нет конца. От Бузулукского бора в Заволжье до истоков Тобола тянутся оренбургские степи с разбросанными горбатыми сыртами. По крутым откосам пламенеют малиновые глины и розовые мергеля, а между сыртами извиваются маловодные реки. Необозримой лавой текут на восток, и только перед Уральским хребтом, остановившись у исполинских гор, укутавших себя густыми лесами, они огибают их с юга. Зато, выйдя снова на простор, разливаются по всей Западной Сибири.
Оренбургская степь! Едешь по ней дни и ночи, и нет ей конца. Весною буйное цветение кружит и дурманит голову. Тюльпаны и тонконог, ковыль и дикая вишня расписывают замысловатый узор ковра. После обильных снегов земля разбухает от талой воды, но пригреет горячее солнце, выпьет жадно всю влагу, и начнет земля сохнуть, пока вся не потрескается, как старая кожа.
Шарапов с сотней давно исчезли за обрубленным шиханом сырта. И вдруг издалека донеслись гулкие выстрелы. Томин тотчас преобразился. Приказав екатеринбургскому отряду рассыпаться подковой, он поманил к себе Назара Филькина.
- У тебя добрый конь. Гони обратно к Блюхеру с моей запиской. Но только наметом.
- Ясно! - ответил Филькин и, спустив на подбородок ремень фуражки, рванул коня с места в карьер.
Томин же, дав шпоры своему серому жеребцу, увлек за собой конников. Обогнув сырт с другой стороны, он столкнулся с Шараповым.
- Нащупал? - спросил он нетерпеливо.
- Утекли, - с сожалением ответил Шарапов, заломив от злости фуражку на макушку. - Одного из седла вышиб, зад ему продрал, а живой. Крестится, что Дутов в станице Бриены.
- Я уже послал к Блюхеру за подмогой.
- Ить дело! Пресвятая богородица поможет нам разбить супостата. Костры бы зажечь на ночь. Пущай Дутов знает, что в степи лагерь.
- Подумает, что палы, - предположительно сказал Томин.
- Им еще рано.
Вечером, когда смеркалось, поднялся пламень костров. Наутро подоспел Блюхер с резервными отрядами. Войска выступили в поход. Под станицей Бриены возник бой. Посланный в обход Шарапов вышел к реке, отбил двести подвод из дутовского обоза и зарубил несколько офицеров.
Недалеко от станицы сгрудилась белоказачья лава. Над головами сверкал ливень стальных клинков. Внезапно с восточной стороны станицы раздались три пушечных выстрела. Среди белоказаков началось замешательство.
"Молодец Шарапов, - подумал Томин, - но сдюжит ли он против такой лавы?"
Мелкими перебежками екатеринбургский отряд приближался к станице. Блюхеру удалось окружить ее, заставив Дутова расколоть свои силы. В решительную минуту Томин бросился с конниками в атаку. В кумачовой рубахе он был заметен, как факел, и именно в него посыпался град пуль. Филькин, выскочивший вперед, заслонил Томина своим телом и тут же, смертельно раненный, вылетел из седла, а конь Томина, стелясь по степи, унес его в сторону.
Справа один из отрядов прижал вплотную к Бриенам дутовцев. Заметались белоказаки. Дрожала земля от топота конских копыт. Над станицей уже стлался дым загоревшихся домов. Дико мычали коровы, задыхавшиеся в дыму и пламени.
Шарапов, потеряв свыше полусотни и сам раненный в левую руку и плечо, укрылся у околицы за домами.
Дутов мог и на этот раз, как под Оренбургом, сокрушить красные отряды, но он неумел маневрировать своими силами и приказал отступить. Ему удалось вырваться из кольца именно там, где осталась шараповская полусотня, которая не могла причинить ему большого вреда, но страх так охватил белоказаков, что, встреченные огнем пятидесяти конников, они стали давить друг друга, ища спасения.
Дутовцы бежали в Тургайские степи. За ними гнался Томин, но у горной реки Ай прибыл приказ Блюхера прекратить преследование.
Над станицей парилась от теплого ветра дорога. Догорали зажженные снарядами дома, вокруг бродили погорельцы. Неподалеку у лужи отряхивались равнодушные гуси.
Через станицу возвращались смертельно уставшие от боя, но все же радостные отряды. Где им было знать, что с запада на них надвигался грозный враг.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Блюхер, вызванный срочной телеграммой, спешил в сопровождении Кошкина и Балодиса в Екатеринбург. В пути он почувствовал, что раны на спине вскрылись. До чего ему надоела эта волынка! Хотелось сорвать бинты, сжечь их. Но это только в первую минуту, потом смирился, помнил совет врачей, что только длительным лечением можно укрепить кожу. Стоит ему рассказать, и его отправят в госпиталь, а то и вовсе отпустят из армии, но ведь совесть заест. Он и сейчас сидел на скамье, не выдавая себя ни одним мускулом в лице. Выйдя из вагона на перрон, он вдруг покачнулся, но Балодис успел его поддержать.
- Доктора, - тихо произнес Блюхер и побледнел.
В городской больнице бережные руки сестры сняли почерневшие от пота и грязи бинты. Доктор долго расспрашивал, осматривал больного и пришел к выводу, что он окрепнет не раньше чем через два месяца. Но уже спустя неделю Блюхер тайно ушел из больницы и явился к военному комиссару Урала Голощекину.
- Почему вас так долго не было? - набросился на него комиссар.
- Я к вам прямо с поля боя, - соврал Блюхер.
- Мне еще неделю назад доложили, что вас видели на станции в пьяном виде. Какой-то матрос вас поддерживал.
- Обознался кто-то, товарищ комиссар.
Голощекин пристально посмотрел на Блюхера. Внешне главком произвел на него хорошее впечатление, но его возмущало и злило, что он целую неделю где-то пьянствовал, не являлся. "Было бы кем его заменить - тут же подписал бы приказ", - подумал он.
- Дутова треплете, а разбить по-настоящему не можете, - колко заметил комиссар. - Он уже опять к Оренбургу подбирается.
- Так ведь у него сил в пять раз больше, чем у меня.
- Слушайте, Блюхер, - загорячился Голощекин, - я вам дам войска, патроны, снаряды, но кончайте с Дутовым раз и навсегда.
- Какие же это войска?
Голощекин, не задумываясь, стал перечислять:
- Вы получите сформированный мною Первый уральский полк Красной Армии, я возвращаю вам временно находившийся здесь челябинский отряд, екатеринбургский эскадрон. Оголяю город, все отдаю вам, а вы еще недовольны.
Главком иронически улыбнулся:
- Я приехал сюда не торговаться, а по вызову. Что ни дадите - скажу спасибо.
Голощекину ответ понравился.
- Так вот, отправляйтесь сейчас же в Первый уральский полк, - сказал он тоном приказания и протянул руку.
Полк размещался в старых казармах. Повсюду царил порядок, и это понравилось Блюхеру. Командир полка, розовощекий молодой человек лет тридцати, с офицерской выправкой, принял его приветливо.
- С кем имею честь беседовать? - вежливо спросил он.
- Я - главком Блюхер!
- Очень приятно. Моя фамилия - Павлищев. Так это вы действуете против Дутова? Прошу садиться! Чем могу быть полезен?
По манерам, жестам и разговору Блюхер догадался, что командир полка бывший офицер и, очевидно, из числа тех, кто без печали расстался с царской армией.