- Да, да, совершенно согласен, - поддакивал Нагорный, - и голова светлая. Когда пришел в первый раз, из скромности уверял, что малограмотный, а на деле оказалось, что знает не меньше гимназиста шестого класса. А ведь самоучка.
- Что гимназия, любезный, - шутливо передразнил Кривочуб. - Он университет кончил.
- Перегнул ты, сударь.
- По-твоему, Бутырки не университет?
Нагорный понимающе улыбнулся.
В августовский день Василия неожиданно вызвали к Остерману. Он снял с себя фартук и пошел в контору.
- Здравия желаю! - чеканно произнес он и стукнул каблуками.
Михаил Евгеньевич был так же гладко выбрит, чистенький, в фулярном галстуке под белым крахмальным воротником, каким его впервые увидел Василий, и ему показалось, что Остерман с того дня и не уходил из конторы. "Зачем я ему понадобился?" - подумал он в ожидании разговора.
- Ты что это, солдат, мутишь моих рабочих? - нахмурился хозяин.
- Никак нет!
Остерман бросил внимательный взгляд на Василия. Ему нравилась его солдатская подтянутость, короткие ответы. Кривочуб уверял, что у солдата золотые руки и не было случая, чтобы он запорол хотя бы один гранатный колпак. Это по-хозяйски, но вот его вмешательство в заводские дела переходит всякие границы.
- Тебе известно, что я уволил Баширова?
- Так точно!
- Ты имеешь право вмешиваться в мои распоряжения?
- Никак нет!
- Зачем тогда подбивал рабочих на забастовку?
- Обратно надо принять Баширова.
- Тебе какое дело? - вспылил Остерман.
- Парень старательный, а за ошибку наказывать нельзя.
Остерман, выведенный из терпения спокойными ответами Василия, решил, что солдат над ним посмеивается.
- Ты мне голову не морочь. В другой раз вмешаешься - уволю и тебя.
- Никак нельзя, я георгиевский кавалер.
- Плевать я хочу на твои кресты. Ты этими железками на фронте щеголяй, а на заводе я хозяин!
- Мне их дали за то, что я вашу жизнь защищал.
- Нет, вы поглядите на моего защитника, - цинично воскликнул Остерман так громко, что сидевшие в конторе служащие вздрогнули.
- Чему удивляетесь? - продолжал все так же спокойно Василий. - Пока вы тут деньгу зашибали, русский солдат кровью истекал. Вам бы мою израненную спину - другим языком говорили бы.
- Убирайся вон! - закричал Остерман. - Получай расчет! Вон отсюда!
- Пожалеете, хозяин.
- Вон! - не унимался Остерман. - Вызвать полицию!
- Не кричите, вас ведь не режут. Работу я себе найду, а вот вас не забуду. Придет праздник на нашу улицу, вспомните слова солдата, да поздно будет.
Василий повернулся, словно ему скомандовали: "Кругом арш!" - и вышел твердым шагом на улицу.
"Так, - сказал он самому себе, - и с Казанью покончено. Поехать, что ли, в Нижний или в Самару? В Самаре, говорят, большой Трубочный завод, рабочих тысяч сорок, а то и пятьдесят. А долго я буду колесить по России? Питер, Москва, Казань, Самара… Какой путешественник выискался!"
На завод Василий не вернулся, а пошел домой и рассказал обо всем Нагорному.
- Сожалею, что так печально закончилось, - признался Нагорный, - а угроза Остермана абсолютно никакого значения не имеет. Вот я для полиции личность не новая, а к тебе они придраться не могут.
Вечером пришел Кривочуб. Посоветовавшись втроем, они пришли к решению, что всему заводу бастовать нет смысла.
- Нас мало, - доказывал Анисим, - забастовка ста человек не даст эффекта. Было бы пятьсот - другой разговор. Я за то, чтобы Василий поехал в Самару. Дойдет до пристани, сядет на пароход - и вниз по Волге. Денег-то тебе хватит? - обратился он к Василию.
- Завтра получка, обойдусь.
На другой день Василий попрощался с Нагорным и Кривочубом. Долго думал, идти ли в госпиталь проститься с Клавдией, и уж было собрался, но, когда вышел на улицу, передумал. Бросив взгляд на домик, в котором жила Клавдия, он зашагал к пристани.
Пароход "Советник" готовился к отходу. Василий успел купить билет и прошел по мостику на палубу. Приметив на корме простой народ, он направился туда. Команда хлопотала, готовясь к отвалу. Из камбуза доносился запах щей. Найдя для себя местечко, Василий положил на деревянный настил шинель, прилег и задумался. Ехал он в незнакомый город, не зная, что его ждет. Нагорный рассказывал, что Самара лет двадцать назад была вдвое меньше Казани, а сейчас понаехало много народу из уездных городишек и деревень, и населения теперь не меньше двухсот тысяч. На одном Трубочном заводе в сто пятьдесят раз больше рабочих, чем в гранатной мастерской Остермана. Хоть десять лет проработай, и то всех не узнаешь.
Пароход прокричал хриплым гудком и отошел от пристани.
Василий оторвался от своих мыслей и осмотрелся. Неподалеку от него сидели на мешках полуобнаженные татары, изнемогая от жажды. Он знал их по Казани: добродушные и тихие, они не пили водки, не любили драк и робели, когда муэдзин звал их с минарета к вечерней молитве. Жена какого-то матроса, заткнув подол юбки за пояс, полоскала в корыте белье команды. На тумбе сидел в потертом зипуне, мятом картузе и в новых лаптях мужчина лет тридцати пяти. На загоревшем от солнца лице пробивалась рыжая щетина, и Василий сразу дал ему кличку Рыжик.
Когда пароход вышел на середину реки, Рыжик извлек из мешка балалайку и, ловко перебирая пальцами, заиграл вальс. Отовсюду сбежались любопытные слушатели. Свыше получаса он забавлял слушателей, потом пискливым голоском крикнул:
- Дай вам бог, господа, доброго здоровья, а мне тоже не умирать, - и протянул свой помятый картуз. Со всех сторон посыпались медяки.
Василий поднялся, подошел к борту. По обе стороны тянулись пустынные берега, лишь мелкая заросль - остаток некогда вековых лесов, безжалостно вырубленных лесозаводчиками. Чем ближе к местам, где Кама впадает в Волгу, тем заметнее менялся пейзаж. Вот возник косогор, по которому сползает к реке слобода. На откосе стоит церковь, глубокий лог отделяет от слободы несколько домиков и погост, кое-где видны садики.
К вечеру волжская гладь остекленела, лишь изредка осетр или белуга, играя, разводили по воде большие круги. Берега припали к реке. Кругом видать на десятки верст, даль окуталась прозрачной дымкой, и на востоке чудятся высокие горы.
За холмом догорал закат. С окрестных полей и лугов донесся свежий ветерок, пропитанный запахом сена. Где-то на берегу скрипел коростель. На реке маячили рыбачьи лодки.
Облокотившись о перила, Василий смотрел вдаль. Спокойное небо, раскрасневшееся у закатного края, темная зелень берегов, тихая волна и бедные селения на высоких холмах умиротворяли душу, звали к покою. Но Василию захотелось, чтобы эта зеркальная тишина дрогнула, возмутилась, разбилась. Никогда он не смирится, наоборот, его душа еще больше ожесточится в борьбе с теми, кто отнимает у него право на труд.
В сумерках пароход подвалил к небольшой конторке. У деревьев стояли две тележки. Никто из пассажиров не сошел на берег. От конторки наверх тянулась в темноту деревянная лестница без перил. На горе - одинокий тусклый фонарь с суетящимися вокруг него бабочками и жучками. И вдруг в тишине отчетливо послышался стук пролеточных колес о булыжник. "Вот сойду сейчас на берег, - подумал он, - и пойду в ночь куда глаза глядят". Но пока он нерешительно размышлял - пароход отшвартовался. За бортом потянулись каменные обрывы, на дне которых светились огоньки. Жизнь на пароходе постепенно замерла. Матросская жена, давно развесив белье, ушла в кубрик. Рыжик куда-то запропастился.
На рассвете солнце поднялось, и по голубому безоблачному небу побежали багряные стрелы. Мерно рассекая неподвижную волжскую воду, пароход оставлял за кормой пенящиеся усы. Вот Волга сделала крутую излучину, и вода зачернела темными пятнами разводьев. По высокому правому берегу, покато спускающемуся к воде, необозримо потянулись леса, а на левом неподвижно лежали приземистые коробки - склады, паровая мельница, амбары.
Василию казалось, что он видит не только берега, а весь мир. Вот на склоне горы возникла пещера, да такая широкая, что в нее можно проникнуть без труда. Под пещерой бассейн, и в него бежит вода, а над пещерой часовня.
Чем ближе к Самаре, тем выше взбегают берега. Среди сосен и елей появилась темно-зеленая пихта, красавица сибирских лесов, любящая и приволжские степи. Ее сразу отличишь от других деревьев: густая, взлетевшая стрелою ввысь, она чем-то напоминает южный кипарис.
- Чьи это леса? - услышал Василий голос какого-то мужчины в соломенной шляпе.
- Удельные, - ответил другой, - потому и стоят они, а то бы купец давно до них добрался и живо по Волге сплавил. Плохо только мужику от удела - уж больно он его со всех сторон жмет.
Широко разлила Волга свои воды. Широко разлилась Россия в своих берегах: купец торговал, мужик смотрел скорбным взглядом на чужую землю, рабочий голодал. А сейчас реки людской крови растеклись по русской земле - шла жестокая война.
В Самару прибыли в полдень. На пристани торговцы, маклеры, грузчики. Все горланят, суетятся. Тут же и господа в мундирах и сюртуках, дамы в длинных платьях, стянутых в талии, в широкополых шляпах, купцы в картузах. У пристани сонно дремлют лошаденки извозчиков. В лопухах роются свиньи, на мостиках, повисших над водой, стоят бабы, задрав подолы юбок выше колен, и бьют вальками прополосканное белье. Примостившись на полусгнивших сваях, ребята ловят раков. И над всем несется церковный гул - звонари бьют во все колокола.
Василий прошел мимо складов и амбаров на Преображенскую улицу, поднялся по Москательной. Очутившись у цирка, занимавшего целый квартал, он обошел его со всех сторон и остановился на углу Предтеченской. На стенах висели афиши с раскрашенными львами и лошадьми.
Отсюда Василий прошел к Троицкой площади, на которой выделялась лавка москательщика Улусова, а неподалеку расположился мануфактурщик Палин. На Панской улице он постоял у магазина табачного короля Бостанжогло.
"Богатый городок, купеческий", - подумал он и вернулся к цирку. Мимо прошел чиновник. Василий остановил его:
- Осмелюсь спросить, сударь, где Трубочный завод?
Чиновник посмотрел на кресты и медали - и охотно объяснил дорогу.
Начальник завода, старый генерал Зыбин, слыл грозным человеком. К нему не подступиться. Его помощник по технической части в то время болел. Пришлось обратиться к младшему механику.
- Валяй к мастеру третьей мастерской, ему, кажется, нужны люди.
Мастер выслушал Василия и отказал.
- Езжай, солдат, в Петровск, там маслобойный завод. Недавно наведывался главный механик, искал моториста, не нашел и уехал с пустыми руками.
- Далече туда? - спросил Василий, отчаявшись найти работу.
- Поездом поедешь. Помогай тебе бог!
На этом разговор кончился. Василий задумался: "Денег осталось в обрез. Если в Петровске не найду работы - в петлю полезай". С такими невеселыми мыслями он ушел на вокзал, купил билет и уехал. Поезд шел медленно, бесконечно долго тащился от одной станции до другой. Сквозь черные клочья паровозного дыма проплывала за окном дремавшая земля, мелькали телеграфные столбы да стайки нахохлившихся воробьишек на проводах.
Завод был небольшой. Василия охотно приняли слесарем-мотористом, и в душе он благодарил самарского мастера, который надоумил его поехать сюда. Комнату снял у одинокой вдовы. Вскоре написал Нагорному, жаловался на то, что, не имея в Самаре явочной квартиры, ни с кем не мог связаться и пришлось поневоле ехать в эту "дыру".
Осень хотя и выпала дождливая, но быстро пробежала. Наступила зима. За несколько месяцев Василий сумел привлечь многих рабочих к чтению газет. По вечерам они приходили к нему, и за чаем начиналась беседа. По газетам чувствовалось, что в стране нарастает недовольство в связи с нехваткой хлеба, мяса, сахара и круп.
- Не миновать взрыва, - уверял он своих новых друзей, - народ терпит, но до поры. Зато когда взорвется - полетят все министры, а с ними и царь.
Весть о февральской стачке в Петрограде и Москве докатилась до Петровска к концу месяца, а о революции - лишь в первых числах марта. Газеты сообщали, что войска в Питере отказались стрелять в рабочих, перешли на их сторону и помогают арестовывать царских министров и чиновников.
В эти дни Василий был так сильно возбужден, что не знал, какое принять решение. Думал о Казани, там все же остались Нагорный и Кривочуб, - и тут же поймал себя на озорной мысли, как бы он распорядился судьбой Остермана: "Говорил я вам, а вы не послушались. Теперь зачисляю вас в пожарники, а с заводом мы сами управимся". Но до Казани далеко, а к Самаре рукой подать. Решение было принято вынужденное. Получив расчет, он выехал туда в конце марта.
Приволжский город бурлил. Местная дума сформировала комитет безопасности. Им заправляли Бостанжогло, Палин, Улусов, князь Кугушев. Хитер был табачный король. "Надо менять вывеску, - посоветовал он, - обкрутить вокруг пальца голоштанников и их заправилу Куйбышева. Этот всю кашу нам портит". Бостанжогло поддержали, и новый "комитет народной власти" выпустил воззвание к населению, призывая к благоразумию. Губернатор князь Голицын поддержал эту инициативу.
Куйбышева в Самаре знали. Его любили, уважали рабочие Трубочного завода, на котором он работал токарем и вел революционную работу. Еще не так давно он был арестован вместе с Бубновым и выслан 25 января в Туруханский край. Только через месяц они прибыли в Красноярск и тут в тюрьме узнали о революции в Петрограде. Им бы вернуться обратно, но начальник тюрьмы наотрез отказался их выпустить. "Я, говорит, присягал царю и, пока не получу приказа, не выпущу".
Освободили их жители селения Казачинского 8 марта, а через десять дней Куйбышев вернулся в Самару.
Рабочие не поверили "комитету народной власти" и сформировали свой комитет, поручив ему организовать выборы в Совет рабочих депутатов. Но комитет не рассчитал своих сил, и выборы кончились победой меньшевиков. Возвратившегося Куйбышева, вопреки сопротивлению меньшевиков, удалось все же ввести депутатом в Совет.
В двух комнатах бывшего ресторана "Аквариум" расположился городской комитет большевиков. Здесь же помещалась редакция "Приволжской правды". Сюда и пришел Василий, возвратившись в Самару. Робко он заглянул в одну из комнат, и сразу на него, солдата с георгиевскими крестами и медалями, но без погон, обратили внимание.
- Подойдите-ка ко мне! - услышал он мягкий голос высокого плотного человека с большой головой, сидевшего за письменным столом. В серо-голубых глазах застыло пристальное любопытство. - Кого вы ищете?
Оживление, царившее в комнате, неожиданно затихло.
- Мне бы председателя большевистского комитета. Поговорить надо, - робко произнес Василий.
- Давайте знакомиться! Моя фамилия Куйбышев. А вас как зовут?
- Василий Блюхер.
- Ого! Какая громкая фамилия! Давно вы, фельдмаршал, с фронта? Не смущайтесь, садитесь!
Василий коротко рассказал о себе.
- Хочу слесарем-механиком на Трубочный завод, - закончил он. - Помогите, если можете.
Куйбышев не то что сердито, но жестко ответил:
- Для вас есть работа поважней.
Василий разочарованно посмотрел на Куйбышева:
- К другой работе не способен.
- Нам лучше знать, голубчик. Вы ведь пришли не в лавку, а в партийный комитет.
Василию не понравился ни тон, ни настойчивость Куйбышева. Ему захотелось встать и уйти, хотя бы потому, что в глазах собеседника мгновенно исчезло любопытство.
- Какая же это такая важная работа? - ради интереса спросил он, заранее зная, что откажется от нее.
- Вы, как георгиевский кавалер, должны записаться добровольцем в сто второй запасный полк, который квартирует в городе.
- Это зачем?
- Солдатскую массу перетянуть на нашу сторону. Это раз! Избрать полковой комитет. Два! Постараться его возглавить. Три!
Василия обожгло. Он сразу понял, какая это, в сущности, важная работа именно сейчас, и тут же представил себя в новой роли.
- Слушаюсь! - выпалил он так, словно перед ним сидел полковой командир.
- Вот это другой разговор, - улыбнулся Куйбышев, - а слесарем-механиком успеете.
102-м пехотным запасным полком командовал полковник Курбатов. Рьяный царский служака отделился казарменной стеной от города и оберегал солдат от влияния событий и проникновения революционных агитаторов. Пышная черная борода и длинные усы придавали его лицу, на котором выделялись зеленые, как трава, глаза, суровое выражение.
- Мы, военные, не политики, - кричал он офицерам. - Наше дело - сторона. Увольнительные отменяю!
С трудом Василию удалось добиться разговора с Курбатовым.
- Ваше высокородие, прикажите зачислить рядовым в вверенный вам полк.
Полковник разгладил бороду обеими руками.
- Ну зачем ты мне нужен? И кому ты будешь присягать?
- Тому царю, который сядет на трон.
- Сейчас, голубчик, неопределенное положение.
- Ваше высокородие. - умолял Василий, - опять же примите во внимание, что я унтер-офицер и георгиевский кавалер.
- Это я вижу. С рядовым разговаривать бы не стал. Что же мне с тобою делать?
- Вы отец солдатам, ваше высокородие, вам и решать.
- Как звать? - спросил полковник, сдаваясь под напором Василия.
- Унтер-офицер Василий Блюхер!
- Вот так знатная фамилия! Ладно!
И Василия зачислили унтером 102-го запасного пехотного полка. Теперь он не переступал ворот казармы, не имел связи с комитетом партии, но знал, что Куйбышев ждет его решительных действий.
Полковник Курбатов был недалекого ума, не понимал, что солдат нельзя отгородить от революции. В полку шла незаметная, но большая внутренняя борьба.
Новый унтер быстро освоился с обстановкой, подобрал несколько смелых солдат и ночью поговорил с ними.
- Ты не бойся, - уверял его солдат Кошкин, высокий, белобровый весельчак. - Мы тебя поддержим.
- Пять человек не поддержка, - объяснил Василий. - Здесь надо навалиться всем полком, Курбатову дать коленом под зад, а офицеров, которые будут нам мешать, - в карцер.
- За две недели все будет готово, - убедил его Кошкин. - Не сразу бог сотворил мир.
Как-то на занятиях Василий заметил, что командир полка стоит у окна и наблюдает за ним. "Все вижу, - подумал он, - меня не проведешь". Вызвав из строя Кошкина и поставив его рядом с собой, Василий стал показывать, как надо колоть чучело штыком. Курбатову, очевидно, это понравилось. Он вышел на плац и, приблизившись к Василию, одобрительно воскликнул:
- Молодец! Вот так и учи солдатушек.
- Рад стараться, ваше высокородие!
Курбатов удалился, а Василий, желая узнать, как солдаты к нему относятся, прошипел вслед:
- Царская шкура! Скоро посадим тебя на наш харч.
Солдаты втихомолку рассмеялись, но Василий тут же пригрозил:
- Цыть! - И снова, оглянувшись, спросил: - Не убрать ли его, землячки? Сами справимся с полком. Как думаете? Повсюду комитеты, а мы вроде как за решеткой.
- Давно пора! - решительно поддержал Кошкин, не выходя из строя.