- Братва! Вам сообщат, на какой день и час мы возьмем полк в свои руки, - повторял Василий чуть ли не каждому, проходя вдоль строя. Скосив глаза, снова заметил в окне полковника. - Смирно! - мгновенно раздалась его строгая команда. Солдаты замерли.
- Артист! - прошептал Кошкин своему соседу, намекая на унтера. - Понимает дело.
Встречая Кошкина, Василий оглядывался и, убедившись, что никого рядом нет, всякий раз спрашивал:
- Что твой бог сотворил?
- Ночью доложу.
Василий, Кошкин и привлеченная ими группа солдат тайком готовились к перевороту. Уговорились арестовать Курбатова, всех офицеров и открыть ворота казармы. Решено было проделать это в воскресный день за полчаса до начала подъема. Стоявших на внутренних и наружных постах предупредили - никого из начальства не выпускать из казарм.
- Это плевое дело, унтер, - уверял Кошкин, - я наших солдат знаю.
Кошкин оказался прав. Стоило Василию сколотить вокруг себя несколько расторопных и верных солдат, как арест кучки офицеров оказался вовсе не трудным делом.
В назначенное утро у Василия, как назло, разболелись раны на спине, но он скрыл это от друзей. Превозмогая боль, он вошел к Курбатову на квартиру и арестовал его.
- Сволочь! - процедил полковник, натягивая с трудом сапоги.
- Зачем так грубо? - осклабился Василий. - Мы с вами потом поговорим культурненько.
Непокорные офицеры были обезоружены, их посадили под замок.
После завтрака полк собрался.
- Лишнего не болтать, - начал свою речь Василий. - В России давно революция, а нас держат взаперти. Война с германцем нам не нужна. Солдату охота вернуться домой и отхватить себе землицу. Кресты мне больше не нужны, да и погоны тоже. - Он тут же сорвал их и спрятал в карман. - Я предлагаю избрать полковой комитет. Называйте фамилии, а Кошкин запишет. Проголосуем. Выбирать надо таких, которые никого бы не боялись и дрались за народную власть. Я принадлежу к партии большевиков, они думают о рабочем и мужике, а не о помещике и фабриканте.
Не обошлось без шума. Солдаты курили, каждый хотел "высказаться". Василий терпеливо слушал всех, подбадривал, хлопал им в ладоши. Под конец избрали полковой комитет во главе с председателем Блюхером.
В то же утро Василий, не застав Куйбышева в горкоме партии, отправился к нему домой на Предтеченскую улицу.
- Где пропадал, солдат? Достанется тебе, - шутливо пригрозил Куйбышев.
- Революцию делал в полку, - ответил в тон Василий. - Разрешите доложить?
- Садись, рассказывай! - Куйбышев подчеркнул этим, что принимает не рапорт, а информацию большевика, которого горком направил в полк.
- Час назад сто второй запасный пехотный полк избрал Совет солдатских депутатов. Командир полка полковник Курбатов и часть офицеров под арестом.
- Кого председателем комитета?
Василий смущенно опустил глаза:
- Меня!
- Хорошо! А ты упрямился: "Хочу слесарем-механиком, к другой работе не способен". Теперь, голубчик, надо продумать план работы, но в полк ни одного меньшевика и эсера на пушечный выстрел не подпускай.
Только через неделю Блюхер вызвал к себе бывшего командира полка.
- Садитесь, гражданин Курбатов! - пригласил его Василий, сидя за столом в том самом кабинете, где совсем недавно полковник кричал и грозил наказанием всем, кто снюхается с революционерами. - Я не собираюсь с вами детей крестить, - продолжал Василий. - Вы думаете о том, какую, дескать, змею отогрели на своей груди. Пустое дело. Не я, так другие бы вас арестовали и посадили в карцер. Никто вас не обижает. Рукоприкладство, которое вы так любили, отменено, поэтому бояться вам нечего, а харчи получаете с солдатской кухни. Все в полном порядке. Спасибо скажите, что солдаты вас пощадили, а могли и вздернуть, как в других полках. Это очень просто, гражданин Курбатов. Давайте поговорим по-деловому.
- Какие у меня могут быть дела с бунтовщиками? - окрысился Курбатов.
- Неужели вы не понимаете, что вся Россия взбунтовалась и дала царю по шапке. Теперь у помещиков отберем землю, у фабрикантов заводы.
- Я присягал царю и останусь верным ему, - упрямился Курбатов.
- Не поплывете со всеми - волна вас смоет, и не станет гражданина Курбатова. Подумаешь, одним полковником меньше. Вы боитесь самосуда? Этого в полку не будет. Я от вас требую одного: дайте подписку, что не будете участвовать в борьбе против большевиков, - и через час вы свободны. Катитесь куда глаза глядят.
- Отказываюсь! - глухо произнес Курбатов.
Василий поднялся, подошел к полковнику, заглянул ему в лицо:
- Вот у вас и Станислав и Анна. А за что? Вы в глаза видели немцев и австрийцев? Вшей кормили в окопах? Баланду ели из грязного котелка? А вот у меня не спина, а мясное варево. Два года не залечиваются раны, два года тяжело лежать на спине. За кого я воевал? За царя-батюшку? А он мне что дал? Смог бы, так набил бы мне полный рот свинца. А мы, большевики, великодушны. Мы вас не расстреливаем, а просим - уходите к чертовой бабушке и не мешайте нам. Помешаете - запомните! - тяжелая рука опустится на ваши головы. Всё! Идите и обдумайте! - И громко крикнул: - Товарищ Кошкин!
В комнату вошел Кошкин в сопровождении двух солдат.
- Уведите арестованного!
- Есть увести!
На другой день Курбатов и арестованные офицеры дали подписку и были отпущены на свободу.
Едва сошел снег на полях, как с Каспия потянул теплый ветер. На высоких берегах Волги земля под вековыми лесами парила. Еще шелестела под ногами прелая листва, еще на рассвете кое-где блестели пятна инея, но природа уже пробуждалась к жизни.
Омытые первыми дождями леса расправили ветви и раздались вширь. В мае зацвела черемуха, пряный запах ее дурманил. Волга горделиво понесла тяжелые воды. С полей доносился терпкий запах свежей земли.
Василий вышел на берег. Над рекой раскинулось просторное, свежее, чуть подсиненное небо. При виде этой красоты ему стало грустно: покинув деревню мальчонкой, он почти не знал ее. Величественные закаты и восходы солнца он по-настоящему наблюдал только на фронте. С фронта же хорошо помнил осенние нудные дожди на протяжении всей ночи, а утром все, пропитанное влагой, темнело и тяжелело. С оголенных ветвей, шурша, падали капли, - казалось, деревья плакали, мечтая о солнце, которое поможет им одеться в листву. Он помнил и пахнущий хвоей лес, в котором приятно было вязнуть, и тот же снег, но уже пористый, в грязных точечках, холодивший ноги и спину в сырых окопах.
Теперь красавица Волга, река надежд, вызывала в нем прилив сил, и он вспомнил стихи о Волге своего земляка Некрасова, которые проникновенно читал Нагорный:
Иных времен, иных картин
Провижу я начало
В случайной жизни берегов
Моей реки любимой.
Освобожденный от оков,
Народ неутомимый
Созреет, густо заселит
Прибрежные пустыни.
Он вспомнил рассказы отца про тяжелую жизнь тех, кто строит тихвинки и полулодки, про мужиков, которые готовы были за два пятиалтынных работать от зари до зари, вспомнил как уже о прошлом России, и от этого стало радостней на душе.
"Волга! - вздохнул он полной грудью, глядя на могучую реку. - Теперь тебе придется кормить много людей, и ты не услышишь больше о себе грустных песен. Веселье, задор, молодость придут на твои берега".
Как Василий ни радовался весенней Волге, запахам земли и леса, но его тянуло на завод, к станкам. Он без сожаления расстался бы с солдатским комитетом и пошел бы на Трубочный. Еще в госпитале он знал, что ему никогда больше не быть в армии, и радовался этому. В памяти часто возникал кровавый день на Дворцовой площади, тяжелые бои на фронте, смерть товарищей по роте.
Он медленно брел в раздумье по высокому берегу. Нет, на одиночество он не мог пожаловаться, повсюду встречались верные друзья: в Казани Нагорный и Кривочуб, сейчас товарищи по полку, в горкоме опытные большевики. Но хотелось чего-то своего, интимного и прочного, а суровое время требовало полной самоотдачи.
Приглашенный Куйбышевым на заседание горкома, Василий, слушая выступления товарищей, приободрился, стал лучше понимать, что надо делать, к чему готовить себя и солдат. Куйбышев рассказал о поездке в Питер на Седьмую Всероссийскую конференцию большевиков.
- Владимир Ильич выступил с тезисами, в которых выдвинул лозунг завоевания власти рабочим классом мирным путем.
- Как это понять? - спросил Василий.
- Поясню! - ответил Куйбышев. - Нам, большевикам, надо завоевать большинство в Советах. Первый этап революции завершен. Наступает второй, более сложный. Сейчас у нас двоевластие: с одной стороны, Временное правительство, с другой - Советы. Для тебя, Блюхер, работы непочатый край. Сто второй запасный пехотный полк - наша опора в Самаре, но кроме него в городе большой гарнизон. Его тоже надо сделать большевистским.
Эта простая и ясная речь открыла Василию глаза. Он готов был, как на фронте, ринуться в атаку и сразу завоевать весь гарнизон. Куйбышев его понял.
- Вижу - уже загорелся, - предупредил он. - Это хорошо, но делать надо не с горячей головой. Взрывать надо не с краю, а изнутри. Пусть лучшие агитаторы проникнут в части, завоюют сердца солдат, и тогда нам обеспечено большинство в Совете.
Накал политической борьбы в стране достиг предела. В июне Керенский погнал солдат в наступление по всему фронту. Снова оросились поля русской кровью. Возмущенные питерские рабочие вышли на улицы с протестом, но в них стреляли по приказанию Временного правительства. Демократические свободы были попраны. Ленин предложил созвать шестой съезд партии. На насилие буржуазии решено было ответить другой тактикой - свергнуть Временное правительство и силой взять власть.
Самарские рабочие и солдаты гарнизона собрались на митинг и поддержали большевиков.
Каждый день из столицы приходили неожиданные новости. Говорили, будто Керенский приказал арестовать Ленина, но Владимир Ильич успел уйти в подполье и оттуда руководит большевиками. О главнокомандующем русской армии Корнилове говорили, что он поднял мятеж, двинул с фронта на Петроград казачьи части, чтобы разгромить Советы, но рабочие и революционно настроенные солдаты подавили мятеж, а самого Корнилова арестовали.
Это там, в Питере. А здесь, в Самаре, на выборах в Совет победили большевики - за них голосовал почти весь гарнизон. Блюхера избрали заместителем председателя военной секции.
- Вот теперь тебе надо заняться формированием отрядов Красной гвардии, - поучал Куйбышев Василия. - Не всякого бери, а того, кто согласен бороться за власть Советов до последней капли крови. Вербуй как можно больше рабочих, на них вся надежда.
Наступили горячие дни. Свободного времени в обрез, дел по горло. 102-й полк распустили. Половина солдат записалась в отряд Красной гвардии, другая не согласилась. Блюхер приказал выдать уезжающим на родину хлеба, сала, сахару и махорки. Их проводили на вокзал и попрощались. Все были уверены, что против Советов эти солдаты не пойдут, а домой их тянет боязнь лишиться при разделе земли своей доли.
Началась сложная и кропотливая работа по созданию новой армии, а кругом враги. Возвращаясь как-то поздним вечером в казармы, Василий проходил через Струковский сад. Днем отсюда открывался просторный вид на Волгу. В самом саду цветники, фонтаны. Некогда он принадлежал богатому чиновнику Струкову, но его отобрала казна за недоимки. Сейчас из темной тенистой аллеи доносился тоненький тенорок:
Все б на тот простор глядел,
вместе с Волгой песни пел.
Неожиданно перед Василием выросли два здоровых парня, один из них был в матросском бушлате и бескозырке.
- Дай закурить, браток! - попросил матрос.
Василий достал из кармана кисет и, подавая, предупредил:
- Махорочка, не табачок.
В ту же минуту матрос сильно ударил Василия кулаком в грудь. Он отлетел в сторону, но удержался на ногах и, выхватив из кобуры револьвер, выстрелил в темноту. До него донесся возглас: "Береги, Блюхер, голову!" И все смолкло. Голос в аллее уже не пел. В небе светились звезды.
Василий сошел с дорожки и укрылся за деревом. Так он простоял с полчаса и, только убедившись, что никого нет, выбрался из сада. На другой день он приказал ежевечерне с наступлением темноты отправлять патрули по всему городу. Жители почувствовали установление нового, революционно строгого порядка.
Весть о свержении Временного правительства пришла в Самару вечером. На другой день был сформирован Военно-революционный комитет во главе с Куйбышевым. Блюхера избрали членом Ревкома. Стремительный темп новой жизни захватил его целиком. Весь день он то в отряде, то в гарнизоне, то в горкоме партии. Теперь он почувствовал, как круто повернулась его жизнь. Он не помнил, где и когда спал, что ел. Он подписывал приказы, сколачивал отряды, разбирал жалобы, выступал с речами до хрипоты, похудел, осунулся, но никогда голова так ясно не работала, как сейчас. Он даже позабыл о ранах. Никто не догадывался о физических болях, которые мужественно переносил Василий, порой ему самому казалось, что их вовсе не было. Напоминала о спине только перевязка. Выпросив как-то в лазарете за Лесной пристанью новые бинты, а у какого-то городского аптекаря пузырек рыбьего жира, Василий ночью в кабинете полкового комитета, где спал на диване, решил сменить перевязку. Он вызвал Кошкина и завел с ним разговор.
- Тяжела служба? - спросил Василий.
- Выдюжим, товарищ командир.
- Ты тутошний?
- Так точно!
- На фронте был?
- Два раза ранили, потом в запасный полк попал.
Василий почесал мизинцем свои щетинистые усики и, повременив, снова спросил:
- Язык за зубами умеешь держать?
Кошкин недоуменно пожал плечами и в свою очередь смело спросил:
- Вы чего хотите, товарищ командир?
- Понимаешь, дружок, меня в бою покалечило. Лечился в госпитале, раны понемногу зажили, но бинтов я не снимаю. Хорошо бы их сменить. Один не справлюсь. Подсоби! Но никому про это не рассказывай.
Он вышел на середину комнаты, снял с себя гимнастерку. Кошкин пристально следил за тем, как Василий с предосторожностью стянул нательную рубаху, и перед ним предстал человек, забинтованный от подмышек до пояса сбившейся в комок марлей. Долго искал Василий концы, наконец нашел, развязал их и быстро освободился от бинтов. При свете электрической лампочки перед Кошкиным вырисовалась красно-лиловая спина, словно обваренная кипятком.
- И здорово же вас покалечило, товарищ командир, - произнес он сочувственно. - Дотронуться можно?
- Только не дави.
Василий бережно смочил тряпочку рыбьим жиром, - перед глазами невольно возник образ Клавдии с ловкими руками и женской умелостью, - подал ее Кошкину и сказал:
- Смажь!
Кошкин легко провел от лопаток до пояса и спросил:
- Чего таите от всех?
- Стыжусь.
Кошкин понимающе посмотрел на Василия, безмолвно перебинтовал спину и вышел из комнаты. И только Блюхер остался один, как проворной походкой вошла девушка в зеленой стеганке и сапогах. Василий узнал ее - она работала в горкоме.
- Чего тебе, дочка? - Василий неловко приподнял плечи оттого, что Кошкин туго забинтовал его.
- Валериан Владимирович срочно вызывает.
"Что бы это могло случиться?" - подумал он.
Куйбышев встретил его приветливо.
- Я тебя вызвал ночью потому, что час назад получил телеграмму от Ленина. - Куйбышев испытующе посмотрел на Блюхера и спросил: - Гарнизон нас не подведет?
Блюхер пожал плечами ("На совесть забинтовал Кошкин", - подумал он) и ответил:
- Вроде как надежный.
- В других городах тоже так думали, а вышло наоборот, - как бы разъясняя, сказал Куйбышев. - У нас есть люди, которые считают, что царские генералы смирились и уже сказали: рады, мол, служить советской власти. Вышло же по-другому. Вот полковник Дутов со своими казаками захватил Оренбург, отрезал Среднюю Азию от центра и идет на Челябинск. Если он его захватит, то питерским и московским рабочим не видать сибирского хлеба. Ленин приказывает помочь челябинцам. Надо им послать пятьсот красногвардейцев с пушками. Мы в Ревкоме посоветовались и решили назначить тебя комиссаром отряда. Что скажешь?
Василий, растерявшись, молчал. Он понимал, что этот отряд вступит в неравный бой с опытными казаками, у которых большая военная выучка, и кто знает, как он потом посмотрит в глаза Куйбышеву, если Дутов разобьет отряд.
- Молчишь? - спросил Куйбышев, стараясь его приободрить.
- Поле боя - не казарма. Где мне, унтер-офицеру, командовать чуть ли не полком?
- Есть такая поговорка: "Не боги горшки обжигают". Характер у тебя, Василий Константинович, спокойный, человек ты осмотрительный, то, что тебе поручала партия, выполнял аккуратно. К тому же ты военный. Вот почему я на тебя надеюсь. До утра продумай это дело, а я займусь подготовкой железнодорожных вагонов и паровоза.
- Ладно! - с трудом согласился Василий. - Но если что не так - не судите строго.
- Не выйдет! - предупредил Куйбышев. - Это не разговор большевика. Ты член Ревкома и несешь ответственность за отряд. Помогать будем, но у тебя самого голова на плечах. Не на счастье надейся, а на силы отряда, на мужество людей. Счастье что? Придет и на печи найдет, а счастье без ума - дырявая сума.
Василий приободрился. "Да как я мог раздумывать? - ругал он себя. - Кому же командовать-то?"
Через два дня Самарский ревком проводил эшелон на Челябинск. Блюхер, одетый в кожаную куртку с перехваченной через плечи портупеей, стоял на подножке вагона и махал рукой оставшимся товарищам.
ГЛАВА ПЯТАЯ
За станицей стыла тишина, а в добротном доме верхнеуральского казака Прова Ефремовича Почивалова собрались гости. И станичный атаман, и урядник, и писарь знали, что неспроста хозяин так щедро угощает, - по-видимому, они ему понадобились.
Пров Ефремович верховодил в станице. Его слово - закон. Звали казака на военную службу - он первым делом шел к Почивалову за советом. Церковного старосту надо выбирать - опять же к Почивалову. А уж если ранней весной нехватка в семенах или какому-нибудь казаку надо сына пристроить на работу, то уж без Прова Ефремовича не обойтись. У него и гурт овец, и десяток коров, и быки, и кони - резвей не найти.
Хозяин и гости были одеты в казачьи штаны с синими лампасами - в отличие от донцов и кубанцев - и в мундиры, словно собрались на парад. Жена Почивалова в шелестящем поплиновом платье и в темной кофте, стягивавшей грудь, расставляла на столе всякую снедь.
Раздирая крепкими зубами жирного куренка и чавкая, Пров Ефремович спросил у станичного атамана:
- Так что ты слыхал, Митрич?
Станичный атаман вытер ладонью губы.
- Гуторят, будто в Челябу пришло несметное войско с немецким генералом.
- Гм! - промычал Почивалов. - И войско немецкое?
- Кабы! - с сожалением ответил Митрич. - Войско-то собрали с бору по сосенке: которых из Уфы и Самары, которых из Троицка и Стерлитамака, а больше фабричные да с ко́пей.
- А немецкий генерал откуда взялся?
- За деньги, вестимо, купленный. Деньги, Пров Ефремович, не пахнут, на них что хочешь купишь, хоть всю нашу станицу. А фамилия ему Блюхер.
Станичный атаман, по-видимому довольный тем, что сообщил новость, выпил кружку холодного кваса и потянулся к поросенку с гречневой кашей.