Этим выступлением Матильда закончила сезон. Танцевать дальше она не могла, так как была уже на шестом месяце беременности.
Отзывы о партиях Кшесинской были самые противоречивые. Так, балетный критик Аким Волынский, увидев её в роли Китри-Дульсинеи, заметил: "От вычурно кричащих линий её демонического искусства веет иногда морозным холодком. Но временами богатая техника артистки кажется чудом настоящего и притом высокого искусства. В такие минуты публика разражается неистовыми аплодисментами, воплями сумасшедшего восторга. А черноглазая дьяволица балета без конца повторяет под "браво" всего зала свои невиданные фигуры, свой ослепительно прекрасный диагональный танец через сцену".
Зато новый директор Императорских театров Владимир Теляковский, познакомившись с Кшесинской поближе, называл её стиль торжеством вульгарной пошлости, вызовом общественному приличию. В своих записках он с негодованием говорил о её коротком костюме, толстых развороченных ногах и раскрытых руках, выражающих "полное самодовольство, призыв публики в объятия".
Весной 1902 года у Кшесинской начался конфликт с молодой балериной Анной Павловой, поступившей в труппу в 1899 году. Началось всё буквально с ерунды. В интервью журналистам Павлова рассказала о помощи, оказанной ей Евгенией Соколовой, которая ранее танцевала эту партию, и не упомянула о Кшесинской. Ну и что? Пусть даже где-то в чём-то Матильда помогала Павловой, но уставшая балерина, вся в эмоциях, забыла помянуть "хозяйку" театра. Увы, злопамятная Кшесинская и через 50 лет помнила эту мелочь: "Я хорошо знала Павлову и была уверена, что она поступила так не по своей воле, а по наущению некоторых лиц, которые хотели таким образом нас поссорить. И всё же меня обидела неблагодарность Павловой после всех моих стараний".
18 июня 1902 года в своём дворце в Стрельне Матильда родила мальчика. Роды принимали ассистент профессора Отта доктор Драницын и личный врач великого князя Михаила Николаевича Зандер. "Меня едва спасли, - вспоминает Матильда, - роды были очень трудные, и врачи волновались, кто из нас выживет: я или ребенок. Но спасли обоих: ребёнка и меня…
Передо мной стояла нелёгкая задача: какое имя выбрать сыну? Сначала я хотела назвать его Николем, но по многим причинам не могла этого сделать и даже не имела права так поступать. Наконец, я решила назвать его Владимиром, в честь отца Андрея, который всегда ко мне хорошо относился. Я не сомневалась, что он ничего не будет иметь против. И действительно, он согласился".
Крестины состоялись в Стрельне 23 июня по православному обряду. При этом новорождённый получил имя - Владимир, отчество - Сергеевич, а фамилию - Красинский. Крёстной матерью была Юлия Кшесинская, а крёстным отцом - полковник Сергей Марков, служивший в лейб-гвардии уланском полку Её Величества.
Кшесинская утверждала, что сразу после родов у неё был "тяжёлый" разговор с Сергеем Михайловичем и что тот "прекрасно знал, что не является отцом ребёнка". Но, пардон, зачем тогда ломать комедию с отчеством "Сергеевич"? Почему не дать отчество "Андреевич", благо в России жили сотни тысяч Андреев?
В свою очередь современники, включая великого князя Александра Михайловича, утверждают, что Сергей до последнего вздоха не сомневался в своём отцовстве. Во всяком случае, Матильда продолжала жить под одной крышей с Сергеем. Но пускай спорят мемуаристы, кого больше любила Матильда - Николая, Сергея или Андрея. На самом деле её главный роман был с… Военным ведомством. Она безумно любила заказы оного ведомства, особенно по артиллерийской части.
Матильда быстро восстановила силы и уже через два месяца после родов выступила в Петербурге на гала-представлении по случаю бракосочетания великой княгини Елены Владимировны (сестры Андрея) с греческим принцем. Бракосочетание состоялось 16 августа 1902 года в Царском Селе, а гала-представление - 19 августа. Матильда танцевала в одном акте балета "Дон Кихот". После родов Кшесинская сильно располнела, но это не помешало ей выйти на сцену.
Зимой 1902/03 года Кшесинская танцевала в новом одноактном балете "Кукла-предсказательница" в постановке братьев Сергея и Михаила Легатов, на музыку Бейера и по либретто Хасрайтера и Гаула. Декорации изображали магазин игрушек в "Пассаже". Действие происходило в 30-х годах XIX века. За окнами магазина виднелся Невский проспект, по которому прогуливалась публика в костюмах того времени. Премьера состоялась 16 февраля 1903 года - это был последний спектакль перед Великим постом.
Зимой в Стрельну в гости к Кшесинской приехал знаменитый тенор Собинов: "Перед обедом он попросил, чтобы я показала ему сына, и мы поднялись наверх, в детскую. В это время няня укладывала Вову спать и держала его на руках. Вова посмотрел на нас сонными глазками, а Собинову вдруг захотелось спеть ему "Колыбельную" на стихи Лермонтова и музыку Александра Гречанинова:
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо светит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою.
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
У Собинова был дивный бархатный голос, которым он владел как истинный гений - так, что у меня на глаза наворачивались слёзы.
"Когда Вова подрастёт, расскажите, как Собинов пел ему колыбельную", - попросил он, закончив петь.
Впоследствии я часто рассказывала Вове о том вечере, чтобы мальчику это запомнилось".
В середине февраля 1903 года, с началом Великого поста, Матильда уехала в Вену, взяв с собой горничную и костюмершу. С ней отправился её постоянный партнёр Николай Легат, а также актрисы Ольга Боркенхаген и Любовь Егорова.
Замечу, что в Великий пост в России все театры и питейные заведения закрывались, ну а в Вене время поста было смещено на 13 дней, а главное - театры в пост не закрывали.
В Вене Кшесинская танцевала в "Коппелии" и "Эсмиральде". Публика встретила русских танцовщиков овациями. На "Эсмиральде" появился и сам 63-летний император Франц-Иосиф. По словам Кшесинской: "Император долго мне аплодировал, а публика устроила настоящую овацию. Артисты были вне себя от радости и после спектакля благодарили меня, так как не сомневались в том, что император, которого многие даже не видели, появился в театре только ради меня. По этому поводу мне устроили ещё одну овацию".
Гастроли русской группы в Вене совпали с приездом туда американской танцовщицы Айседоры Дункан, совершавшей турне по Европе. Все газеты пестрили статьями о выступлениях на одной сцене Королевского театра артисток-антиподов - классической русской балерины Матильды Кшесинской и длинноногой американской танцовщицы, вытворявшей на сцене нечто невообразимое, граничащее с непристойностью. Она выскакивала на сцену босиком и почти голая - полупрозрачный балахон едва скрывал её прелести. Под музыку великих композиторов, созданную для концертного исполнения и прослушивания, Айседора танцевала, но не ногами, а бюстом, торсом, заламывала руки, неистовствовала… На вопрос журналистов, как следует понимать её танец, Дункан резко отвечала: "Я ненавижу слово "танец"! Я выразительница красоты. Я хочу выразить дух музыки. В качестве средства я использую своё тело точно так же, как писатель использует слова. Не называйте меня танцовщицей!"
Кшесинская с Легатом и Егоровой отправились смотреть Дункан. После окончания танца Матильда вскочила ногами на стул и "стала во весь голос скандировать: "Дункан! Браво! Дункан! Брависсимо!""
Был ли это подлинный восторг или пиар, или и то, и другое? Ведь на следующий день все венские газеты аршинными буквами расписывали выходку Кшесинской.
После возвращения из Вены Кшесинская впервые выступила в Москве, заменив заболевшую балерину Рославлеву в балете "Дон Кихот".
"В Петербурге меня встречали аплодисментами, и я к этому привыкла, - вспоминает Матильда. - Когда я вышла на сцену в Москве, меня поразила тишина, царившая в зале. Но зато после адажио мне рукоплескали все зрители, а когда я исполнила вариации, зал дрожал от аплодисментов. Как же я была счастлива в тот момент! Мне удалось покорить московскую публику".
В сезон 1903/04 годов Кшесинская стала замечать в зрительном зале не только аплодисменты, но и "глухой ропот, а иногда и свист". Матильда писала: "Мне было очень больно и обидно, тем более что я хорошо знала, кто за всем этим стоит.
Именно в это время мне удалось добиться повышения жалованья балерин с 5000 рублей до 8000 рублей в год, что по тем временам было значительной суммой. Для меня жалованье не имело большого значения, и я заботилась о коллегах, для которых такое повышение было серьёзным подспорьем. Однако ни одна из них мне не сказала даже "спасибо".
Атмосфера недоброжелательности так меня угнетала и настолько мне надоела, что я всё чаще стала подумывать о том, чтобы оставить сцену и уйти подальше от этой мерзости".
Тут следует сделать маленькое замечание: в советское время был термин "балерина из кордебалета", а вот при царе-батюшке балеринами официально числились пять-шесть примадонн, а остальные были танцовщицами. Ну а насчёт повышения жалованья, то ни 5, ни 8 тысяч рублей действительно не имели для Матильды "большого значения", их не хватило бы даже на годовое содержание Стрельницкого дворца.
И вот Кшесинская решает покинуть сцену Императорских театров и даже назначает бенефис на 21 января 1904 года.
7 декабря 1903 года Матильда выступала на бенефисе Гримальди в балете "Тщетная предосторожность". Её партнёром был Николай Легат. Пользуясь случаем, Кшесинская пригласила на свой прощальный бенефис уже пожилого Гельцера и попросила его выступить в роли Марселины, матери Лизы. Он любезно согласился и блистательно исполнил эту женскую роль.
Матильда пишет: "В опубликованном дневнике императора за 21 января 1904 года я прочитала: "Пообедали вдвоём. Поехал в театр. Давали "Спящую красавицу". Великолепная - давно не видел. Домой приехал в 11.45".
Из этой записи следует, что император обедал с супругой, а в театр поехал один. Однако что скрывалось за словом "великолепная", я тогда не знала. На счастье, в "Ежегоднике Императорских театров", где публиковали репертуары всех сезонов, я вычитала, что в тот день, 21 января 1904 года, в среду, я танцевала в "Спящей красавице". Теперь сомнений уже не было: император поехал в театр, чтобы увидеть именно меня в этом балете, который он так любил. В том сезоне я выступала в "Спящей красавице" всего один раз…
Хотя он и не упомянул имени, но "великолепная" и "давно не видел" могли относиться только ко мне".
Увы, на самом деле в дневнике императора за 21 января написано несколько иначе: "После чая был у меня Ламздорф по японскому соглашению. Обедали вдвоём. Поехал в театр. Шла "Спящая красавица" - отлично, давно не видал".
Как видим, слова "великолепная" нет и в помине. Хотя балерина, безусловно, заслужила это прилагательное.
"Для бенефиса я выбрала два первых акта "Тщетной предосторожности", куда вставила pa de deux, то самое, в котором дебютировала на сцене в 1890 году, когда ещё была ученицей, - пишет Кшесинская. - Легко выполнив 32 фуэте, я повторила их на "бис". В тот вечер в меня вселилась какая-то сверхъестественная сила. В своё время писали, что, кроме Леньяни, это удалось сделать только мне.
Затем я исполнила две картины из первого акта "Лебединого озера", где королева лебедей медленно удаляется на пуантах спиной к залу и поднимается на возвышение, как бы прощаясь с публикой.
Вот так я рассталась со зрителями. Мне было очень тяжело, но поступить по-другому я не могла.
Я получила множество дорогих подарков и цветов. Среди них был золотой лавровый венок, сделанный по моей мерке, чтобы можно было надеть его на голову. На каждом листике было выгравировано название балета, в котором я танцевала. Балетов в моём репертуаре было очень много, и венок получился пышным.
Молодёжь, поджидавшая меня у выхода, в порыве энтузиазма выпрягла коней из моей кареты и потащила её на себе до самого дома, находившегося недалеко от театра. То же самое произошло некогда с Фанни Элсслер.
Сразу же после собственного бенефиса я поехала в Москву, чтобы 6 февраля принять участие в бенефисе Кати Гельцер. Я танцевала адажио с Михаилом Легатом и вариации из "Баядерки". Москвичи устроили мне горячий и сердечный приём, как они умеют это делать. При возвращении в Петербург для меня был зарезервирован спальный вагон, прицепленный к скорому поезду. В этом вагоне ехали также любители балета, прибывшие на бенефис Кати Гельцер. Я заказала для всех ужин, а Юлия Седова помогла мне исполнить обязанности хозяйки. Мы веселились всю ночь, и дорога показалась не короткой".
Маленькое замечание: "зарезервировали вагон", то есть прогон вагона был кем-то заранее оплачен. Опять потерпело Военное ведомство?
Сразу после бенефиса Кшесинской началась Русско-японская война. 28 января царь записал в дневнике: "В 8 час. приехали в театр; шла "Русалка" очень хорошо. Вернувшись домой, получил от Алексеева телеграмму с известием, что этой ночью японские миноносцы произвели атаку на стоявших на внешнем рейде "Цесаревич", "Ретвизан" и "Палладу" и причинили им пробоины. Это было объявление войны".
Лето 1904 года Матильда провела в Стрельне.
Николай II провёл лето в Царском Селе и не поехал на этот раз в Ливадию и Финские шхеры. Разумеется, не из-за войны, а из-за беременности Аликс, разрешившейся в июле сыном Алексеем.
Царское Село и Стрельна рядом, они соединены Волхонским шоссе. Николай очень часто ездил в то лето в район Стрельны на "моторе" и верхом. Кшесинская утверждает, что Николай лишь проезжал мимо её резиденции, а она выходила его приветствовать.
Кшесинская, наверное, первой из наших знаменитых шоу-звёзд поняла прелесть эффектных уходов и не менее эффектных возвращений на сцену: "После прощального бенефиса я не выступала почти до конца 1904 года и не имела на то ни малейшего желания. Однако перед началом сезона 1904/05 года директор Императорских театров Теляковский обратился ко мне с просьбой вернуться на сцену… Я долго не могла решиться вновь переступить порог театра, так как уже свыклась с мыслью, что моя сценическая карьера закончена. И если я уступила настойчивым уговорам директора, то только потому, что вместе с ним меня просил об этом наш танцовщик Ширяев. У него был бенефис, и он попросил меня выступить в балете "Брахма", постановка которого была возобновлена по этому случаю. Я танцевала в этом балете, вспоминая образ, созданный Виржинией Дзукки. Бенефис Ширяева состоялся 12 декабря 1904 года.
Большинство артистов нашей балетной труппы радовались моему возвращению - разумеется, за исключением небольшой группы недоброжелателей. Я была безгранично счастлива, что снова выступаю на сцене, однако вернуться на постоянную работу, как предлагал директор, я отказалась, согласившись выступать на гастролях, не подписывая никаких контрактов. Мне хотелось быть полностью свободной и танцевать только то, что мне нравится. Я объяснила директору, что контракт для меня не имеет значения, так как, даже подписав, я разорвала бы его при необходимости. Итак, я возвратилась, чтобы участвовать только в гастрольных выступлениях. И так было до конца моей артистической карьеры. Правда, я пообещала директору, что всегда буду к его услугам, если, конечно, смогу. Мне поверили на слово".
Увы, тут Кшесинская лукавит, как обычно. С какого перепугу директору Императорских театров обращаться с просьбой к ушедшей на покой балерине, перешагнувшей тридцатилетний рубеж? Из личной симпатии? Увы, балерина и директор люто ненавидели друг друга, что и подтвердили в своих эмигрантских воспоминаниях. Ради кассового сбора? Так ведь и без этого зал всегда был полон - сотни представителей высшего света ходили в театр как на работу. Да и плевать Теляковскому на кассовые сборы - театр существовал на казённые средства.
Наконец, не будем забывать о времени приглашения - осень 1904 года. На Дальнем Востоке русская армия и флот терпят одно поражение за другим. Порт-Артур может пасть в любой день. А ведь театр повсеместно, ещё с XVIII века, стал местом фрондирования и выражения политических пристрастий. При первом же известии о войне гимназисты, курсистки и студенты стали слать поздравления… микадо. По высочайшему повелению жандармы запретили принимать поздравления и пожелания японцам. Понятно, что о микадо наша молодёжь знала не больше, чем о вождях готтентотов, но уж больно всем надоели Николай с Алисой!
А что если весть о падении Порт-Артура придёт во время выступления Кшесинской? Надо ли было всё это директору Императорских театров?
Нетрудно догадаться, что Теляковский получил высочайшее повеление пригласить Кшесинскую через Фредерикса, а то и в личной беседе. Теляковский до балета долго служил в гвардии и сразу взял под козырёк. Итак, всё началось сначала - овации в зале, интриги и склоки за кулисами.
Поражение в Русско-японской войне почти не задело Сергея и Матильду. Публика стервенела, узнавая о всё новых и новых погибших или сдавшихся в плен русских крейсерах и броненосцах. Их названий нельзя было скрыть. А вот то, что в Порт-Артуре 98 процентов фугасных снарядов оказались не стальными, а чугунными, знали лишь несколько десятков человек в Главном артиллерийском управлении. В чугунном снаряде взрывчатого вещества было в 2−3 раза меньше, чем в стальном, но зато он во столько же раз был дешевле стального. А главное, 99 процентов русских снарядов в Порт-Артуре были снаряжены порохом, и фугасными их можно было назвать с большой натяжкой. Зато 280-мм снаряды японцев, начиненные новейшим мощным взрывчатым веществом - японской шимозой и британским лиддитом, разрушали любые стены порт-артурских фортов и топили броненосцы на рейде.
Тучная фигура великого князя Алексея Александровича и его метрессы Элизы Балетты заслонили собой Сергея и Матильду. 22 ноября 1904 года в Михайловском театре при появлении на сцене Балетты светская публика устроила ей полнейшую обструкцию. Зал скандировал: "Вон из театра!", "На тебе наши крейсеры и броненосцы", имея ввиду её драгоценности. Крики были столь оглушительные, что Элиза была вынуждена бежать за кулисы.
По Петербургу ходили анекдоты типа того, что царь говорит Алексею: "Лучше бы ты, дядя, крал в два раза больше, но делал бы броню в два раза толще". Конечно, Ники не мог сказать такого дяде, но безобразия и казнокрадство в Морском ведомстве приняли фантастические размеры. Увы, они выходят за рамки нашего рассказа, а интересующихся я отправляю к моим книгам "Русско-японские войны 1904−1945" (Минск: Харвест, 2003) и "Падение Порт-Артура" (Москва: АСТ; Ермак, 2003).
Возбужденная толпа в ночь с 6 на 7 декабря 1904 года начала бить стёкла в Алексеевском дворце, и если бы не вмешательство полиции, дворец был бы разнесён по камушкам. Крики толпы не могла не слышать Матильда, находившаяся в смежном особняке на Английском проспекте.