Первый из памфлетов – "Рассуждения о раздорах и разногласиях между знатью и общинами в Афинах и в Риме" (1701) – издевательские заключения о пользе взяток и продажности, конечно, не в Древнем мире, а в современной Англии: "Лучше ли тот, кто заплатил за свое избрание, чем тот, кто добился этого рабской лестью?". Насмешка над двумя борющимися партиями – вигами и тори: "Коты на крышах также поделились на вигов и ториев, и житья не стало, все ночи скандалят". Естественно, такой потенциальный епископ не мог вызвать симпатий правящих кругов и должен был по-прежнему оставаться в провинциальной Ирландии, тем более что в конце "Рассуждений…" Свифт выдвигает принцип "равновесия сил" – аристократии, короля и народа в лице палаты общин.
В 1696 году, получив сан священника, Свифт пишет памфлет "Сказка бочки", опубликованный в 1704 году и неоднократно переиздававшийся.
"Сказка бочки" – издевательство над всеми ведущими британскими конфессиями: католиками, пуританами непримиримого кальвинистского толка и более мягкими лютеранами, ветвью которых, по сути, является англиканская церковь. Фабула "Сказки бочки" проста: история трех братьев и ряд отступлений, каждое из которых имеет свою тему и своего адресата. Три брата, Петр, Джек и Мартин получают в наследство от отца три кафтана. Старший, Петр (Свифт делает прозрачный намек на апостола Петра, основателя римско-католической церкви), напяливает на кафтан различные украшения и фантастически безумствует. В "отступлении касательно происхождения, пользы и успехов безумия в человеческом обществе" Свифт пишет о сумасшествии как о ведущем принципе нынешних времен, приводит примеры католических государей Генриха IV и Людовика XIV и начинает рассуждать о необходимости исследовать способности обитателей Бедлама, дома умалишенных в Лондоне, на предмет занятия ими государственных должностей, в том числе церковных. Следовательно, здесь виден язвительный посыл и в сторону "родной ему" англиканской церкви, хотя Свифт предельно осторожен, и брат Мартин – носитель идей церкви Свифта – просто вял, инертен, и ему уделяется сравнительно мало внимания. Зато зло осмеивается брат Джек, носитель идей непримиримого пуританства, который срывает все украшения с кафтана, разрывает сам кафтан, сыплет малопонятными и непрерывными нравоучениями и впадает в конце концов в одержимость.
В "Сказке бочки" Свифт в полной мере проводит в жизнь свой принцип "злить, а не развлекать", что вызывает бешеную ярость у королевы Анны, не простившей ему этого вплоть до ее смерти (1715). Вызывает он ненависть и у пуритан, в том числе знаменитого собрата по перу Даниеля Дефо. Не одобряют его и ведущие деятели англиканской церкви, обвиняя в непочтительности. Итак, путь к епископату закрыт.
После откровений в "Сказке бочки", сделанных человеком, носящим сан священника, легко поверить Ч. Ломброзо (1998), писавшему о любимом времяпрепровождении магистра богословия Свифта в грязных кабаках, в обществе картежников; о том, что современники писателя предлагали снова его окрестить. Впрочем, Свифт пьянствовал не только в сомнительных заведениях, но и в обществе высокопоставленных лиц в лондонских кофейнях, где непременным атрибутом было вино.
Стремление к епископскому сану, антирелигиозные памфлеты, асоциальное поведение – очень странный человек!
В 1708 году этот необычный священник пишет еще более кощунственное с точки зрения официальной церкви произведение с длинным названием: "Рассуждения в доказательство того, что отмена христианства в Англии, пожалуй, вызовет некоторые неудобства и, может быть, не приведет к тем многочисленным благам, кои от этого ожидаются". Название издевательское, а первая фраза просто шокирующая: "Христианство в Англии отменяется, можете не сомневаться". Тон всего памфлета будто бы серьезный: христианство нерентабельно, оно мешает богатству и власти, но – автор приходит в смятение – с отменой христианства сразу понизятся акции Ост-Индийского банка, по крайней мере на один процент. Сквозь издевательское содержание проходит грустная мысль: начальное евангельское христианство – с его понятиями добродетели, совести, чести – умерло.
В 1710 году Свифт приезжает в Лондон снова и активно участвует в благородном деле – прекращении разорительной "войны за испанское наследство". Официальной причиной приезда в Лондон было вручение прошения о снятии долгов с ирландского духовенства. Здесь мы должны сделать отступление.
Ирландия вызывала у Свифта озлобление и негодование. Он называл эту страну "крысиной норой", где вынужден жить; "ирландской могилой". "Я не хочу, чтобы даже тело мое лежало в этой стране рабов", – писал он Томасу Шеридану. Здешний парламент обзывал "вшивым". Тем не менее он выступает в защиту ирландского духовенства, экономики, ирландцев, пострадавших от голода. Такое противоречие добрых поступков и до крайности злобных высказываний прослеживается на протяжении всей жизни Свифта.
Тайной мечтой при визите в Лондон опять было получение прихода (и это после "Сказки бочки"); еще одной мечтой (уж совершенно нереальной) было создание третьей "народной" партии. Но Свифт оказался втянутым в кампанию "Партии мира".
Свифт написал 33 памфлета в журнале "Экзаминер", издаваемом ведущими деятелями "Партии мира" – Харли, Болинброком и др., и, по общему признанию, обеспечил окончание "войны за испанское наследство". При этом он отказался от вознаграждения в пользу нуждающихся литераторов.
Да, Свифт оказался благодетелем Англии, но как же он отзывался об англичанах! Написал "серьезный" проект устройства приюта для душевнобольных, "которыми признаются граждане обоих королевств"; учит Томаса Шеридана: "Вам нужно обходиться с каждым человеком как с негодяем".
Вместо прихода в Лондоне он волею королевы Анны объявляется подлежащим розыску и из-за угрозы тюрьмы и казни снова уезжает в Ирландию. Правда, его друзья из "Партии мира" выхлопотали для него не только прощение, но и должность декана собора Святого Патрика в Дублине.
Там во имя презираемой, неоднократно им оскорбляемой Ирландии он совершает еще одно хорошее дело: под псевдонимом М. Б. Суконщик пишет "Письма суконщика". Это протест против наводнения Ирландии мелкой медной монетой, полупенсовиками. Подобное мероприятие закрывало доступ ирландским изделиям – сукну и шерсти – на внешний рынок и вело к обнищанию страны.
Дальше следует работа над "Путешествиями Гулливера", но прежде чем охарактеризовать их с точки зрения психиатра, остановимся на одной "микровойне", которую затеял Свифт, когда его озлобленность и мизантропия поглотили мораль и милосердие, так необходимые для священника.
Речь идет о некоем Пэртридже, астрологе, как и все его собратья, шарлатане, но обладающем литературными способностями и успешно выпускающем альманах за альманахом, – личности в общем безобидной. Неожиданно Свифт наталкивается на четырехпенсовую брошюру некоего Исаака Бикерстафа, эсквайра, где среди почти площадной ругани имелось предсказание этого самого Бикерстафа о смерти Пэртриджа 29 июня 1708 года, в 11 часов, от острой лихорадки. Теперь заметим, что астрологу уже 65 лет, для XVIII века – глубокая старость, а Исаак Бикерстаф – один из известных псевдонимов Свифта. Ошеломленный Пэртридж ответил, но лучше бы он молчал, ибо где ему было тягаться с холодной яростью Свифта.
30 июня мальчишки горланили на улицах Лондона, продавая листовку "Смерть Пэртриджа". В листовке описывалось его постепенное угасание с 26 до 29 марта; автор Исаак Бикерстаф извинялся, что ошибся со временем смерти на четыре часа. Далее он пишет и продает "Элегию на смерть Пэртриджа".
Несчастный старик-астролог продолжал выпускать свои альманахи до 1715 года и так и не понял, чего хотел от него этот Исаак Бикерстаф. Зато Свифт был в восторге от "блестяще удавшейся шутки". Что это? Несомненно, нравственный и эмоциональный дефект больной личности.
Год написания классических "Путешествий Гулливера" – 1726. Ни в коей мере не подвергая сомнению талантливость этого произведения, его искрометный юмор, блестящую сатиру и прочее, рискнем предположить, что произведение заслуживает внимания психиатров. Кстати, и современники рассматривали "Путешествия…" как свидетельство нездорового душевного состояния автора.
"Путешествия Гулливера" – от первого до четвертого – это возрастающая злоба Свифта к человеческому роду: от насмешки в первом путешествии до омерзения в четвертом.
Приведем одно из высказываний Свифта из письма к поэту Александру Попу и посмотрим, насколько оно соответствует содержанию "Путешествий…": "Я всегда ненавидел все нации, профессии и сообщества, вся моя любовь обращена к личностям… Я ненавижу племя законников, но люблю адвоката такого-то и судью такого-то… Но прежде всего я ненавижу и презираю животное, именуемое человеком, хотя сердечно люблю Джона, Питера, Томаса и т. д.".
Первое путешествие – "Гулливер в стране лилипутов" – скорее, имеет насмешливый тон и спокойное изложение. Аналогии, касающиеся Англии, здесь прозрачны. Это и министры, добивающиеся своего назначения соревнованием в пляске на канате, и король – потому король, что на полмизинца превосходит ростом своих подданных, и королевское милосердие – ослепить Гулливера, вместо того чтобы казнить. Две партии – высококаблучники и низкокаблучники – намек на вигов и тори. Бесконечная война с соседней державой, Блефуску, происходит потому, что жители последней разбивают яйца с тупого конца, что не соответствует постановлению короля Лилипутии, и поэтому не признаются истинно верующими. Свифт издевается, но еще не отрицает.
Но рассмотрим второе путешествие – в страну великанов. Гулливер беседует с просвещенным королем этой страны, Бробдингнега. Король подробно расспрашивает главного героя об общественном устройстве Европы, и в частности Англии. С непременным оттенком хвастовства Гулливер повествует о двухпалатном английском парламенте, английском судопроизводстве, армии, войнах; с особой гордостью – о применении пороха и пушек; рассказывает об истории страны.
После этой беседы король объявляет Гулливеру, что история эта есть худший результат жадности, партийности, лицемерия, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия, а на следующий день король подводит общий итог: "Большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из тех, какие когда-либо ползали по земной поверхности".
Как же это соотносится с вышеупомянутым письмом к Александру Попу!
Следующее путешествие – в Лапуту, Бальнигам, Лаггнег, Гладободринг и Японию – стоит особняком и в большинстве своем состоит из нападок на современную науку, теоретическую и прикладную. Можно с печалью констатировать, что нарастающая злоба смывает у писателя представление о реальности. Время Свифта – расцвет философии и математики, разума и логики; время Спинозы, Декарта, Лейбница, Локка, Гоббса. В соседней Франции выходят "Письма" Монтескье и "Рассуждения" Ларошфуко. Современники Свифта – великие физики Ньютон и Бойль; уже не за горами век паровых машин… Но ярость застилает глаза писателю.
И, наконец, четвертое путешествие – в страну гуигнгнмов, вызвавшее отрицательные отзывы таких авторитетов, как Уильям Теккерей и сэр Вальтер Скотт, и заставившее современников подозревать душевное нездоровье Свифта. В этом путешествии Гулливер обнаруживает существ в человеческом обличии, "йеху" (в некоторых переводах – "еху"), ведущих дикий образ жизни или служащих разумным существам – гуигнгнмам (лошадям). Йеху ходят голыми, предельно неряшливы и не имеют речи. Они похотливы, драчливы и с легкостью убивают друг друга. Они любят блестящие камушки, а если заболевают, употребляют "микстуру" из кала и мочи, вливая ее в глотку. Отметим, что упоминание о нечистотах приводится неоднократно и будто смакуется Свифтом. Гулливер приходит к печальному выводу, что в его отечестве йеху исчисляются тысячами и отличаются от своих диких собратьев только способностью к бессвязному лепетанию и тем, что не ходят голыми. С другой стороны, хозяин Гулливера, выслушав рассказ Гулливера о йеху его страны, объявляет их особой породой, обладающей крохотной частичкой разума только для того, чтобы усугублять свои пороки. В предисловии ко второму изданию "Путешествий…" Свифт констатирует, что йеху – его соотечественники – не способны к исправлению.
Такова степень человеконенавистничества Свифта, и излишне спрашивать у читателя, укладывается ли его личность в пределы нормы. Йеху противопоставляются гуигнгнмам – существам, больше всего ценящим разум. Они не понимают, что такое обман и насилие, им неведомы разводы, прелюбодеяния, ссоры, ревность. Они уделяют внимание физическому совершенству и умирают только от болезней; у них нет письменности, их поэзия прекрасна, зато философия ими не признается.
Впервые в произведениях Свифта проскальзывает нечто подобное умилению, но посмотрим, к какому идеалу общества он приходит. У гуигнгнмов нет проблем, все ясно, нет споров, дискуссий, то есть царит единомыслие. Все определено заранее. Например, белые, гнедые и темно-серые особи, обладающие худшими природными задатками, всю жизнь остаются на положении слуг и находят это справедливым. Деньги у гуигнгнмов отсутствуют. Они не видят разницы между своими и чужими детьми, и на сборах раз в четыре года производят их перераспределение; если какая-то самка лишена способности к деторождению или какая-то семья имеет мало детей, им отдают соседских. Не кажется ли читателю, что Свифт в результате приходит к модели тоталитарных обществ 1920-х годов, где царит бездуховность, где присутствуют как элементы коммунистической утопии, так и элементы фашизма?
Еще один эмоциональный дефект Свифта – равнодушие к любви и к детям.
В любом проявлении человеческих чувств писатель видел фальшь и непонимание, в том числе в семейных отношениях. Он с недоверием относился к институту брака, поэтому не женился сам, хотя как священник англиканской церкви имел на это право, и сделал несчастными двух влюбленных в него женщин – "Стеллу" и "Ванессу". Эти имена для них он придумал сам. Вообще отношения Свифта с женщинами напоминают таковые у шизоида Кафки. Хотя высокий, физически сильный, обладающий искрометным умом и способностью к наставничеству, Джонатан Свифт должен был пользоваться успехом у женщин.
"Стелла", на самом деле Эстер Джонсон, – воспитанница и друг Свифта. Она следовала за ним из Англии в Ирландию и оставалась рядом вплоть до собственной смерти в 39 лет. Несомненно, она рассчитывала на любовь и брак, отклонила предложение молодого священника Тисдейла, однако об отношении писателя к институту брака мы уже сказали, а внебрачная связь представлялась ему нравственным уродством. Любовь осталась платонической. Зато он, как позднее Кафка, одарил искренне влюбленную в него женщину градом писем, доверил ей свой дневник, который впоследствии был издан как "Дневник для Стеллы". Когда она умерла, он не явился на похороны, а вскоре сочинил веселые "Наставления слугам".
"Ванесса" – также выдуманное имя. На самом деле это Эстер Валомри. Она познакомилась с писателем в Лондоне в 1707 году и вскоре также последовала за ним в Ирландию. Пыталась влюбить его в себя, но Джонатан Свифт твердо решил оставить их отношения платоническими, а ее надежды своеобразно пресек, преподнеся своей поклоннице поэму "Каденус и Ванесса", где расставил все точки над "i". Проживая в Ирландии, Ванесса уже не просит писателя приехать к ней, умоляет хотя бы редко ей писать. В 1723 году она умирает от чахотки, как пишут, с цитатой из "Сказки бочки" на устах.
Детей он не любил, высказывал мысль, что воспитание детей меньше всего может быть доверено их родителям. В одном из писем возмущался, что фаворитка королевы, вместо того чтобы заниматься государственными делами, проводит время у постели умирающего сына. В 1729 году сочиняет памфлет "Скромное предложение, имеющее целью не позволить детям ирландских бедняков превратиться в бремя для своих родителей и своей страны и обратить их в источник дохода для общества".
Памфлет написан как негодующий отклик на голод 1728 года в Ирландии, но поражает своей жестокостью и цинизмом. Можно подумать что, автор эстетически и этически слеп.
"Прискорбно видеть, – начинает Свифт, – нищенок с тремя, четырьмя, шестью детьми в лохмотьях". Автора будто бы беспокоит судьба малюток. Какой выход? Мы не можем занять детей в ремеслах или сельском хозяйстве. И работорговля не спасет дела: дети – неходкий товар. И вдруг автор "вспоминает", что один англичанин – явная мистификация писателя – рассказывал ему, что годовалый ребенок представляет изумительное на вкус кушанье, будь то в тушеном, жареном, печеном или вареном виде; из детей выйдет великолепное фрикасе или рагу.
Фантазия Свифта разыгрывается дальше: надо оставить всего 20 000 ирландских детей "на племя", надо продумать, где организовать в Дублине бойни… Впрочем, можно разделывать детей и покупать их тепленькими, прямо из-под ножа, как поросят… А из нежной детской кожи выйдут прекрасные перчатки и летняя обувь… Следует спокойно и весело употреблять собственных детей в пищу, решая, какую часть откушать в семейной обстановке, какую – при гостях. Блюда из детей будут пользоваться неизменным успехом при дворах английских лордов. При этом экспорт такого мяса будет совершенно не опасен для английской экономики.
Выгоды такого предприятия, вещает памфлетист, будут несомненными. Политические – потому что уменьшится число ирландских католиков; экономические – потому что не надо будет тратить деньги на содержание детей; нравственные – потому что увеличится количество браков, а мужья будут испытывать нежное отношение к женам, приносящим доход в виде жареных детей. Родители возражать, конечно же, не будут; каждый предпочел бы, чтобы его съели в детстве, чтобы избежать будущих бедствий.
Необязательно пересказывать все содержание "Скромного предложения…", для обычных людей это тяжело, но не для автора.
Кажется, читатель уже не сомневается, что на протяжении всей жизни Джонатан Свифт был личностью аномальной. Раньше в ходу был термин "психопатическая личность", а носителей аномальных черт называли "психопатами". Содержанием эмоциональной жизни Свифта были негодование, презрение, злоба, неистовая ярость и отвращение, которые даже не то чтобы орнаментировали творчество, а являлись его ведущим качеством. Иногда негодование и ярость помогали вершить благие дела, иногда злоба приводила к бессмысленным издевательствам над людьми, а иногда парализовывала способность к разумным рассуждениям.
Равнодушие и неспособность к любви, нелюбовь к детям – это черты эмоционального дефекта.
С 30 лет Свифт страдал болезнью, заключающейся в приступах головокружения и глухоты. С возрастом приступы учащались, а с середины 1730-х годов, после очередного приступа, он стал терять память, которая возвращалась не полностью; многие события забывались окончательно. Убедившись, что последние годы жизни он проведет слабоумным, Свифт настоял на своем полном одиночестве и приходил в бешеную ярость, если кто-то без крайней надобности появлялся в комнате. В то же время он продолжал писать письма и работать над сатирической поэмой об ирландском парламенте "Клуб легиона". Изобрел собственный язык – начала слов писал по-английски, окончания – по латыни.