А я, наоборот, стараюсь вовсе не дышать. Стараюсь скрыть, в каком я шоке. Потом меня осеняет: Тотал! Уж его-то мы точно нашли в Нью-Йорке!
- А как насчет Тотала? - победоносно выпаливаю в лицо Джебу. - Он что, тоже сон?
Джеб смотрит на меня почти что с нежностью.
- Да, моя девочка. И он тоже был сном. Говорящей собаки Тотала не существует.
Он отступает в сторону так, что нам всем видна кровать напротив. Она пуста. Белоснежные простыни туго натянуты и не смяты. Тотал там никогда не лежал. Не может быть!
42
Так… Как мне из этой путаницы выпутаться? Они мне мозги или пудрят, или прочищают.
Быстро мысленно перебираю возможные варианты:
1) Они врут (без сомнения):
а) врут, что мы все это время оставались в Школе;
б) не врут, что мы все это время оставались в Школе.
2) То, что происходит, даже сейчас, сию секунду, - еще одна галлюцинация.
3) Все, что до сих пор происходило, было болезненными кошмарами и галлюцинациями, вызванными наркотическими препаратами (возможно, но крайне маловероятно).
4) Врут они или нет, во сне это все происходило или наяву, надо вырваться отсюда любой ценой. Накостылять им как следует. А там - будь что будет.
Откинулась обратно на свою тощую подушку. Посмотрела по сторонам. Вот моя стая. Я видела, как они росли, как прибавляли в росте, как волосы становились длиннее. Не могли они оставаться здесь, годами привязанными к койкам. Разве что нас сразу создали нашего нынешнего возраста и мы всегда были нынешнего роста?
Смотрю на Ангела в надежде, что она пошлет мне какую-нибудь обнадеживающую мысль. Но ее ледяные глаза и каменное лицо ничего не излучают.
Больше думать я не могу. Меня мучают голод и боль. Стараюсь не дать воли нарастающей панике. Закрываю глаза и делаю усилие несколько раз глубоко вздохнуть.
- Ну, и что вы теперь собираетесь делать? - спрашиваю их нарочито спокойно.
- Мы тебе сейчас что-нибудь дадим, - откликается Джеб.
- Последний предсмертный обед, - вторит ему Ангел ангельским голоском.
Глаза у меня широко открываются.
- Ты уж прости нас, Макс, - вступает Анна Валкер, - но тебе наверняка известно, что мы закрываем все рекомбинантные эксперименты. Все образцы рекомбинантов по типу человеко-волк на сегодня уже "отправлены на покой". Теперь настало ваше время.
Понятно теперь, почему ирейзеров в последнее время как корова языком слизала. Газзи уже объяснил нам с Клыком ситуацию с роботами-флайбоями.
- "Отправлены на покой" в том смысле, что уничтожены. Убиты? - переспрашиваю я ровным голосом. - Как же вы после всего этого сами-то жить будете? Куда совесть свою денете? Думаете, если словам "смерть" и "убийство" подобрать изрядное число эвфемизмов, так и совесть обмануть сможете? Как, например, на ваш слух прозвучит такое объявление: "По сообщениям местной полиции, семь человек отправились на покой в результате аварии на шоссе номер семнадцать". Или такие вот мамашкины сыночку увещевания: "Джимми, не надо отправлять птичку на покой из рогатки". А вот еще вариант: "Сэр, прошу вас, не отправляйте меня на покой. Возьмите лучше мой бумажник".
Я уставилась на Анну и Джеба, чувствуя, как холодная ярость превращает мое лицо в ледяную маску:
- Как вам такой наборчик, нравится? Можете теперь посмотреть на себя в зеркало. А ночью как, заснете? Спать спокойно будете?
- Мы сейчас принесем вам что-нибудь поесть, - говорит Анна и быстро-быстро выходит из комнаты.
- Макс… - начинает Джеб.
- Не смей со мной разговаривать. Забирай свою маленькую ренегатку и убирайтесь оба к чертовой матери из нашей камеры смертников!
Лицо Ангела не дрогнуло. Она только равнодушно переводит глаза с меня на Джеба. Джеб берет ее за руку, вздыхает и вместе с ней выходит из комнаты.
Меня колотит от возбуждения. В последнем порыве, сверхчеловеческим усилием пытаюсь разорвать ремни.
Безрезультатно.
Обмякнув, падаю обратно на койку. Глаза переполняют слезы. Какой позор, что их видит вся стая. Шевелю пальцами левой руки. Пытаюсь найти свои шрамы. Их нет.
- Встреча прошла на высоком дипломатическом уровне, - не дрогнув, заключает Клык.
43
О'кей, вот тебе, дорогой читатель, пара-тройка запутанных вопросиков: будешь ли ты считать бредом, если тебе, прикованному психованными генетиками-белохалатниками к койке в секретной экспериментальной лаборатории, снится, что ты спишь и видишь сон о том, как психованные генетики-белохалатники приковали тебя к койке в секретной экспериментальной лаборатории? Что именно тебе снится? Где сон, а где явь? Как отличить сон от реальности?
Я мучаю себя этими бессмысленными вопросами и гоняюсь по одному и тому же заколдованному кругу, как белка в колесе.
Отсюда вытекает еще один интересный вопросик: если я мучаю себя и свои мозги, пытаясь понять, что есть что, кто меня мучает? ОНИ или я сама? Можно ли считать, что раз они меня создали, раз они все это завертели, то ОНИ и есть мои мучители?
Так или иначе, но в какой-то момент я заснула. Точнее, напрочь вырубилась. Я поняла это только потому, что вдруг почувствовала, как чья-то рука трясет меня за плечо, возвращая в сознательное состояние.
Как всегда, прихожу в себя на полных оборотах, инстинктивно готовая к бою. Правда, это чистая метафора. К какому бою можно быть готовой, будучи намертво связанной по рукам и ногам.
Я отлично вижу в темноте. Так что в мгновение ока различаю нависшую надо мной знакомую неповоротливую тяжелую фигуру.
- Ари! - шепчу почти беззвучно.
- Здравствуй, Макс, - говорит Ари, и в первый раз за долгое время мне не кажется, что он тронутый. За последние пару месяцев каждый раз, как я видела этого шизика, было похоже, что он стоит на краю пропасти под названием "безумие" и не видит банановой кожуры под ногами.
Но теперь он кажется не то чтобы нормальным, но, по крайней мере, хоть пена у него изо рта не идет.
Жду первого всплеска яда.
Странно. Ари пока не отпускает ни злобных, ни язвительных комментариев и ничем мне не угрожает. Зато он отстегивает ремни у меня на одной руке, перекладывает ее на ручку кресла-каталки и снова там пристегивает.
Так-так… Интересно, смогу ли я взлететь пристегнутая к креслу? Может быть, и смогу. Сейчас посмотрим, что из этого получится. В общем-то, если хорошенько в этой штуковине разогнаться, это только здорово облегчит мне взлет.
Я пересаживаюсь в кресло, и Ари пристегивает мне щиколотки к штангам кресла у правого и левого колеса. Только было я напряглась, всем телом пытаясь рвануться вперед, он шепчет мне в самое ухо:
- Не трать сил понапрасну. Они специально утяжелили кресло свинцом. Оно весит больше ста семидесяти пяти фунтов.
Вот черт! Хотя роста я высокого, из-за всяких генетических модификаций костей вешу никак не больше ста фунтов. К тому же я практически всю жизнь живу впроголодь. Вот и получается, какой бы я ни была сильной, такой тяжести мне от земли не оторвать.
Гляжу на Ари с омерзением:
- Ну что теперь, гигант? Куда ты теперь меня волочишь?
Но он на мои приколки не поддается:
- Я просто подумал, что, может быть, я с тобой чуток погуляю. Прокачу тебя по окрестностям. Вот и все.
44
- Ну и ну. Экскурсия по местам генетических экспериментов. С высококвалифицированным экскурсоводом ирейзером Ари.
Но вдруг в голову мне приходит занимательная мысль:
- Они известили меня о выходе всех ирейзеров на заслуженный отдых. И если бы ты не привязал меня накрепко к этой хреновине, я бы показала тебе, что означает этот их "выход на заслуженный отдых".
- Все правильно. Я последний. Они всех остальных… убили, - грустно подтверждает мой извечный враг.
По какой-то не понятной мне причине от его спокойного, тоскливого заверения этого ужасного факта кровь стынет у меня в жилах. Каким бы мерзавцем он ни был, в нем все равно временами проглядывает маленький мальчик, которым я знала его много лет назад. Они его поздно мутировали. Ему тогда уже три года исполнилось. Результат оказался для него весьма плачевным. Не повезло бедняге.
Ладно. Что-то я рассиропилась. Сколько раз этот "бедняга" старался меня укокошить? Без счету. Так что нечего его жалеть.
- Стаю тоже хотят на тот свет отправить, - меняю я тон, злобно сощурившись. - Я что, первая? Это затем тебя прислали меня "покатать"?
Он отрицательно трясет головой:
- Я просто получил разрешение вывезти тебя на прогулку. Я знаю, что вас всех тоже собираются… на покой отправить. Я только не знаю, когда.
У меня возникает идея.
- Послушай, Ари, - я пытаюсь изменить тактику. Вот только не знаю, как у меня это получается. Язвить или угрожать - на это я мастер. А насчет уговорить, в этом я не уверена. - Может, нам попробовать всем вместе свалить отсюда к чертовой бабушке? Не знаю, что наплел тебе Джеб, но ты ведь, поди, тоже в списке "вымирающих пород".
Меня захлестывает вдохновение, и я готова развивать тему. Но он печально меня останавливает.
- Я знаю. Я тоже. - Он толкает кресло-каталку вперед через двойные двери, и мы оказываемся в длинном зале, освещенном мерцающими лампами дневного света. Линолеумный пол надраен до блеска. Неожиданно он опускается передо мной на колени и оттягивает от шеи воротник рубашки.
Я отшатываюсь, но он тихо говорит:
- Смотри. Видишь вот здесь дату? Это мой "срок годности". У нас у всех есть "срок годности".
Во мне просыпается нездоровый мрачный интерес, и я наклоняюсь вперед посмотреть, что у него там. На шее, у первого позвонка, под самыми волосами похожий на татуировку ряд цифр. Действительно, вроде бы дата. Год - нынешний, и месяц вроде тоже нынешний. Но я не уверена. В тюряге время тянется месяц за два. Так что поди разбери.
Я думаю: "И вправду, бедняга. Бедный, бедный Ари". Но сострадание тут же отступает: "Не может быть. Это просто их очередной трюк. Они опять дергают мою цепь".
- Что это значит "у нас у всех есть "срок годности""? - подозрительно спрашиваю его.
Он смотрит на меня открытыми глазами давно забытого Ари, Ари-ребенка:
- Все мы, каждый экспериментальный образец, созданы с изначально заложенной датой аннигиляции. Когда этот срок подходит, дата проступает сзади на шее. Моя проявилась несколько дней назад. Так что я скоро… того…
Смотрю на него в ужасе:
- И что происходит в тот день?
Ари пожимает плечами и поднимается на ноги снова везти меня дальше.
- Я умру. Они сначала хотели меня вместе с остальными уничтожить. Но потом решили, что мой естественный срок годности все равно близко. Вот и дали мне поблажку. Потому что я… сын Джеба.
Голос у него дрогнул. А я слепо смотрю прямо перед собой, упершись взглядом в глухую стену.
На мой взгляд, такая низость даже для гадов белохалатников - перебор.
45
Не знаю, мой дорогой читатель, был ли ты когда-нибудь на экскурсии по сверхсекретной генетической лаборатории? Например, с классом вас туда возили или что-то в этом роде. Но мне Ари в тот день показал Школу от А до Я. Если мне теперь придется писать сочинение на тему об увиденном, я назову его "Ужаснее и много хуже, чем можно представить в страшном сне, даже если у вас абсолютно извращенное воображение".
Мы здесь выросли (или, по крайней мере, я так думаю). Плюс, в Нью-Йорке мы видели кое-какие кошмарные "научные достижения". (Или опять же, по крайней мере, так мне кажется). Поэтому новичком меня в отношении знакомства со сногсшибательными патологиями и аномалиями назвать трудно. Но на сей раз Ари показал мне такие лаборатории на верхних этажах и в подвалах, о существовании которых в Школе я даже не подозревала. И должна тебе сказать, дорогой читатель, по сравнению с тем, что я там увидела, и я, и моя стая, и даже ирейзеры - все мы просто невинные персонажи из Диснейленда.
Отнюдь не все они были рекомбинантными образцами. Некоторые, даже скорее, большинство - "усовершенствованные формы".
Я, скажем, видела человеческого ребенка. Обычный бутуз. Не ходит еще даже. Сидит себе на полу и резиновую лягушку грызет. Перед ним белохалатник пишет мелом на огромной, во всю стену доске длинное сложное математическое уравнение.
Стоящий рядом его коллега спрашивает:
- Сколько времени потребовалось Фейнману для решения этой задачи?
- Четыре месяца.
Младенец - это, похоже, девочка - бросает лягушку и подползает к доске. Белохалатник вкладывает мел ей в руку. И она тут же пишет что-то круто навороченное, уму непостижимое, что-то с большим количеством извилистых греческих буковок. А потом отползает на место, смотрит на белохалатника и тянет в рот мел. Белохалатник, который про Фейнмана спрашивал, проверяет результат и удовлетворенно кивает.
Его коллега говорит:
- Молодец, девочка. - И дает ей печенье.
В другой комнате - плексигласовые прозрачные кубы с какой-то живой материей. Мозгообразные образования тканей плавают в разноцветной жидкости. От каждого из кубов тянутся провода к компьютеру. Белохалатник печатает на компьютере команды, и мозг немедленно выдает ответы.
- По-моему, они здесь проверяют, нужно ли человеку тело, или мозг может существовать сам по себе, - объясняет Ари.
В следующем помещении полно ирейзерозаменителей, флайбоев. Развешены на крюках длинными рядами. Как старые поношенные пальто.
Красные глаза потушены и закрыты. В ногу у каждого воткнут провод. Тонкая волосатая шкура туго натянута на металлическом каркасе. В прорехи вылезают сочленения, шестеренки и платы. Эффект, должна сказать, омерзительный.
- Они заряжаются, - говорит Ари почему-то механическим голосом.
Мне постепенно становится невмоготу.
- А это, смотри, называется "Мозг на палочке", - показывает Ари за прозрачную стену.
Две металлические ноги прикреплены к металлическому позвоночнику. Конструкция движется мягко, плавно, как человек. А сверху на позвоночнике надета опять-таки плексигласовая коробка с огромным мозгообразным сгустком. Он проходит мимо нас, и мне даже из-за стекла слышно, как из коробки доносятся нечленораздельные звуки, точно он что-то лопочет и сам с собой разговаривает.
Еще одна комната - еще один человеческий детеныш. Я бы сказала, лет двух отроду. У него странно накаченное тельце. И все мышцы выступают, как у бодибилдера. Он лежа качает штангу больше чем в две сотни фунтов весом.
Все, я, наконец, не выдерживаю. Больше я этого терпеть не могу.
- И что будет теперь, Ари?
- Я тебя отвезу обратно.
В полном молчании мы возвращаемся назад, снова проезжая всю череду этой выставки достижений кошмарного хозяйства. Ари меня везет, а я пытаюсь представить себе, что он чувствует. Если дата у него на шее, действительно, дата "истечения его срока годности", каково ему знать, что его жизнь минута за минутой неуклонно подходит к концу? И с каждой секундой он все ближе и ближе к смерти. Вместе со стаей я тысячу раз смотрела смерти в лицо. Но у нас всегда была надежда: может быть, в этот раз пронесет.
Но иметь на шее татуировку со скорой датой смерти - все равно что стоять на путях лицом к несущемуся на тебя поезду. И понимать, что ноги приросли к земле, а шаг в сторону сделать невозможно. Скорее бы проверить, чистые ли у ребят шеи…
- Макс, - Ари остановился у дверей нашей камеры.
Жду, что он скажет.
- Я бы хотел… мне бы хотелось… - говорит он, но голос у него дрожит, срывается и докончить он не может.
Я не знаю, что он хочет сказать. Но мне и не надо знать. Я просто глажу его по руке, навечно обырейзеровавшейся, поросшей серой свалявшейся волчьей шерстью.
- Ничего, Ари… Мы бы все хотели…
46
На следующий день они нас отвязали.
- Нам что, уже умирать время настало? - спрашивает Надж. Она пододвинулась ко мне поближе, и я обнимаю ее за плечи.
- Не знаю, моя родная. Но если даже настало, я сделаю все что могу, чтобы прихватить с собой на тот свет, по крайней мере, десяток.
- И я тоже, - храбрится Газзи. Спасибо ему за поддержку.
Клык прислонился к стене, и я чувствую на себе его пристальный взгляд. С тех пор как мы попали в эту ловушку, у нас с ним не было ни времени, ни возможности поговорить один на один. Но, встретившись с ним глазами, я смотрю на него так, чтобы он мог понять все, что я думаю. Он взрослый человек. Ничего, стерпит даже грязную брань.
Дверь нашей камеры широко отворяется. В нее врывается поток свежего воздуха. Входит высокий светловолосый человек. Походка уверенная, властная. Идет как хозяин. Или даже царь. За ним семенит Анна Валкер и еще один белохалатник, которого я раньше не видела.
- Это ест они? - спрашивает "царь" голосом Арнолда Терминатора.
Он меня уже разозлил.
- Это есть мы, - съязвила я, и его водянистые пустые голубые глаза пронизывают меня будто лазером.
- Это будет один с именем Макс? - вопрошает он ассистента, точно я пустое место.
- Не только "будет" Макс - я есть Макс, - не даю я раскрыть ассистенту рта для ответа. - Более того, я всегда была Макс и всегда Макс останусь.
Его зрачки сузились от гнева. Так же, как и мои.
- Я могу тепер понимайт причин экстерминироват этот стай, - замечает он как бы между делом, в то время как ассистент старательно записывает в блокнот каждое его слово.
- А я теперь понимаю, почему тебя в классе всегда ненавидели, - в тон ему подхватываю я. - Так что, считай, мы квиты. А вы, мистер ассистент, так, пожалуйста, и запишите.
"Царь" меня игнорирует, но я замечаю, что у него раздраженно подергивается рот.
Следующая у него на очереди Надж:
- Это ест тот, который не может контроль свой рот, а значит, и свой мозги. Неудачный результат с ее мыслительная процесс.
Надж стоит ко мне вплотную, и я чувствую, как она напрягается всем телом:
- Сам ты "неудачный результат". Ты сейчас у меня получишь!
Вот молодец девчонка! Так его!
- Унд этот один, - он поворачивается к Газзи. - Непоправимый нарушений пищеварительной систем, - "царь" потряс головой. - Я думай, энзимный дисбаланс.
Анна Валкер внимательно его слушает. Ни единая мысль, ни единое чувство не отражаются на ее лице.
- Этот один. Про он и так все понятен. - "Царь" брезгливо махнул рукой в сторону Игги. - Множественный дефект. Полный неудач.
- Конечно-конечно, вы правы, господин доктор тер Борчт, - лопочет ассистент, лихорадочно строча в блокноте.
Мы с Клыком моментально переглядываемся. Имя тер Борчта упоминалось в файлах, которые мы украли из института в Нью-Йорке.
Почуяв, что тер Борчт говорит о нем, Игги огрызается:
- Это мы еще посмотрим, кто здесь "множественный дефект".
- Высокий, черный - в нем ничего особенный нет. - Тер Борчт презрительно оглядывает Клыка.
- Зато одевается хорошо и со вкусом, - парирую я и вижу, как губы Клыка дрогнули в улыбке.