Однако надежды на то, что он сразу все выложит как на духу, вскоре улетучились. В момент совершения убийства в тюрьме Валачи отбывал два одновременных срока (15 и 20 лет) за торговлю наркотиками. Признавая участие в ряде конкретных преступлений, включая нераскрытые убийства в ходе гангстерских разборок, он продолжал утверждать, что в отношении второго срока, в связи с которым он в конечном итоге получил ярлык предателя, его явно подставили. Поэтому, уйдя из рук Вито Дженовезе, он немедленно обратил всю свою враждебность против Селваджи, который его допрашивал. "Это из-за тебя я попал в беду, - глумился Валачи. - Где ты был, когда мне было плохо?".
Надо отметить, что Валачи был достаточно умен, чтобы все-таки выдавать крупицы интересной информации, чтобы Селваджи не потерял к нему интереса. Поэтому Бюро, остро нуждавшееся в агентурных сведениях о торговле наркотиками, получило даже больше, чем первоначально рассчитывало. Постепенно "торговля" между Селваджи и Валачи привела к появлению на свет темных очертаний национального преступного картеля, объединяющего целый ряд направлений незаконной деятельности. И вот в конце августа комиссар Бюро по борьбе с наркотиками Генри Л. Джордано позвонил Вильяму Хандли, руководителю специального отдела Министерства юстиции, созданного прокурором Кеннеди для межведомственной координации борьбы с организованной преступностью и рэкетом. "Мы тут беседуем с одним парнем, - сказал Джордано. - Это может статься важным. Я направляю вам копии протоколов".
Почти сразу Хандли оказался в эпицентре ожесточенной бюрократической борьбы. Пронюхав в чем дело, с просьбой взглянуть на протоколы обратилось ФБР, после чего, по словам Хандли, интерес ФБР к Валачи стал "безграничным". ФБР официально обратилось с просьбой получить доступ к Валачи на том основании, что его информация "переступает границы" наркобизнеса. В неофициальном порядке Хандли было сказано: "Мы должны его заполучить". Такое давление было крайне неожиданным. "Меня это озадачило, - вспоминает Хандли. - Ни с того ни с сего самое могущественное в мире ведомство по охране закона буквально сбилось с ног из-за одного человека. Обычно они так не заводятся".
Но у ФБР была причина заинтересоваться Валачи. До прихода Кеннеди на пост генерального прокурора ФБР практически не занималось организованной преступностью. Например, в 1959 году на этом участке работало всего четыре сотрудника, причем их функции практически сводились к "ведению учетов", например, местонахождения известных рэкетиров. С другой стороны, около 400 сотрудников работало против американских коммунистов. Хотя формально директор ФБР Эдгар Гувер и подчинялся генеральному прокурору, при целом ряде занимавших эту должность лиц он действовал так, как будто их не существовало вообще. Кеннеди в этом отношении удалось многое изменить, по крайней мере в течение срока исполнения своих обязанностей. Он не только знал о су шествовании оргпреступности и был полон решимости пресечь ее распространение, но и имел еще в Белом доме родного брата. Итак, к 1962 году на участке борьбы с оргпреступностыо в Нью-Йорке было уже примерно 150 сотрудников ФБР, активно занимавшихся расследованием конкретных дел и наводок, наружным наблюдением и т. д. И все же ФБР, застигнутое врасплох требованиями Кеннеди добыть настоящие разведданные о преступном мире, было вынуждено развернуть широкомасштабную кампанию подслушивания и приписывать получаемые сведения источникам типа "тайный информатор Т-3, ранее отличавшийся высокой надежностью". И вот появляется Валачи, первый "живой" источник, информация которого совпадала с данными электронной разведки и обещала заполнить все "белые пятна".
Тем не менее при поддержке Кеннеди Хандли решил дать Бюро по борьбе с наркотиками больше времени для самостоятельной разработки Валачи. Однако две недели спустя, когда отчеты Селваджи перестали вселять надежды на какие-либо результаты из-за враждебности Валачи к Бюро по борьбе с наркотиками, просьба ФБР была удовлетворена и на арене появился Джеймс П. Флинн, специалист из ФБР по "раскалыванию", который подключился якобы для выяснения обстоятельств убийства в Атланте. На протяжении некоторого времени Флинн и Селваджи вместе допрашивали Валачи, который на гребне славы начал беззастенчиво сталкивать двух следователей лбами. К тому времени Валачи еще не назвал "Коза ностру" по имени, поэтому многие считали, что он лжет. Дело в том, что слова "Коза ностра" время от времени звучали на пленках, поэтому по крайней мере уже за год до появления Валачи ФБР имело основание полагать, что они обозначают широко известную "мафию".
Валачи подтвердил эту версию при драматических обстоятельствах. Оставшись 8 сентября на непродолжительное время с ним наедине, Флинн неожиданно сказал: "Джо, кончай валять дурака. Ты ведь знаешь, что я здесь, потому что информация нужна генеральному прокурору. Я хочу говорить о конкретной организации, зная ее название, порядковый номер и все остальное. Как ее называют? Мафия?
- Нет, - сказал Валачи, - это не мафия. Так ее называют только чужаки.
- Настоящее название итальянского происхождения?
- Что вы имеете в виду? - парировал Валачи.
- Мы знаем гораздо больше, чем ты думаешь, - сказал Флинн. - Я скажу первое слово, а ты все остальное. Это - "Коза…"
Валачи побледнел. Почти минуту он сидел молча, потом выпалил: "Коза ностра"! Значит вы о ней знаете! "По мнению Хандли, Флинн был просто незаменимым человеком во всей этой истории. "Без него, - рассказывал Хандли, - у нас ничего бы не вышло. Флинн - это одареннейший работник, обладающий огромным воображением и инициативой. В завоевании доверия Валачи он проявил необычайное мастерство. Он безошибочно угадывал, когда нужно на него давить, а когда умаслить. Например, если Валачи был нездоров, Флинн сам давал ему лекарство. Если Валачи в очередной раз охватывала депрессия, Флинн обязательно находил способ, чтобы вывести его из этого состояния. Он часто приносил Валачи его любимые лакомства - сыры и острые колбасы. Это может показаться мелочами, но именно они делали погоду. На протяжении восьми месяцев Флинн практически делил с ним кров, и в конечном итоге Валачи пришел к мысли, что Флинн - его единственный друг. Честно говоря, Валачи был абсолютно прав".
Успешное проведение допроса - сложное искусство. В некоторой степени отчет офицера по надзору за условно освобожденными, представленный им в 1960 году, когда Валачи ожидал решения суда по делу о его участии в наркобизнесе, дает представление о том, насколько с ним трудно иметь дело. "Мало что можно сказать в его пользу, - говорится в отчете. - Валачи как личности не присущи ни мораль, ни желание жить по законам общества. Он никогда не мог полностью адаптироваться в обществе, в котором жил, причем сейчас, с учетом его возраста, вряд ли можно найти какие-либо основания тому, что ему удастся вообще это сделать".
Главным для Флинна было выделить мотивы решения Валачи сотрудничать с властями и постоянно играть на этом. "Большую роль играла идея мести, - вспоминал позднее Флинн, - но не менее важно было его четко рассчитанное желание выжить. Ни на секунду не сомневаюсь, что он был неисправимым грешником. Это был убийца, способный на крайнюю жестокость. Это был изворотливый противник законно избранной власти, обитавший в мире страха и подозрения. Страх для него имеет особое значение. Страх наказания за то, что натворил за свою жизнь, и страх перед тем, что ему никто не поверит".
К концу сентября Валачи стал безраздельной собственностью ФБР, и вплоть до января следующего года Флинн, которому для подкрепления был придан еще один сотрудник ФБР, допрашивал Валачи в среднем четыре дня в неделю. Как правило, допрос продолжался три часа, после чего Валачи становился раздражителен и малоуправляем. Было установлено, что для прекрасной памяти Валачи оптимальным был режим, в котором ему позволяют говорить в стиле монолога, несмотря на многочисленные ссылки на неких "их", "его", "нас", устанавливать личности которых приходилось уже на следующих допросах.
После первого прорыва Валачи достаточно безболезненно выдал организационную структуру "Коза ностры", в результате чего Министерство юстиции получило довольно ясную картину огромных масштабов ее деятельности. Он поведал, что "Коза ностра" подразделяется на "семьи", контролирующие свой географический регион - Бостон, Буффало, Чикаго, Кливленд, Детройт, Канзас-сити, Лос-Анджелес, Ньюарк, Нью-Орлеан, Нью-Йорк, Филадельфию, Питтсбург и Сан-Франциско. По словам Валачи, курорты типа Майами и Лас-Вегаса (а также докастровская Гавана) считаются "открытыми зонами". Это означает, что любая "семья", независимо от базовой принадлежности, имеет право иметь там своих людей и вести дела.
Во главе "семьи" стоит "капо" или "босс", имеющий заместителя - "субкапо". Затем следует "капорежиме" или "лейтенанты", каждый из которых возглавляет "режиме" или "команду". "Команда", в свою очередь, состоит из "солдат", чей статус в значительной степени зависит от личного опыта, связей и возможностей. Одни "солдаты", например, работают непосредственно на "лейтенантов", а другие имеют свой собственный бизнес. При этом всех членов "Коза ностры", от "солдата" до босса, тесно связывают друг с другом неразрывные узы, ибо все они итальянцы. Это, однако, никоим образом не означает, что "Коза ностра" ограничивает сферу своей деятельности этническим фактором. Она представляет собой закрытое общество в более масштабной системе, где кого только нет - евреи, негры, ирландцы, французы, пуэрториканцы, англичане и так далее.
Примерно треть членов "Коза ностры" сосредоточена в Нью-Йорке, где действуют целых пять "семей". Валачи назвал имена боссов каждой из них. Полиция и ранее считала их крупными рэкетирами, однако их истинное положение в преступном мире было для нее загадкой. Внешне все они выступали в роли респектабельных бизнесменов и были так надежно защищены густой сетью более мелких преступников, что попадали в тюремную камеру лишь в исключительных случаях. Поэтому приговор Вито Дженовезе был настолько неожидан, что "Коза ностра" единодушно решила, что его подставили. Однажды Дженовезе, который внешне напоминает дружелюбного старьевщика, спросили, испытывает ли он угрызения совести из-за убийства человека. Он дал классический для мафиози ответ: "Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, ибо ответ может быть использован против меня".
Вторым боссом Валачи назвал Джозефа Бонанно (Джо Банана). Для получения легального статуса Бонанно поселился в штате Аризона, где представлялся в качестве удачливого торговца недвижимостью, пока ему не пришлось вернуться в Нью-Йорк, чтобы подавить мятеж в своей "семье". Названный третьим Карло Гамбино обычно называл себя "консультантом по трудовым отношениям".
Двое из названных Валачи боссов были к тому времени уже на том свете. Одним из них был Джозеф Профачи, якобы импортер оливкового масла, который возглавлял свою бруклинскую "семью" на протяжении более 30 лет и был похоронен с огромными почестями в лучших мафиозных традициях. Еще один, Томас Люччезе, довольствовался прикрытием процветающего производителя готового платья. Свой последний срок за крупную кражу Люччезе отбывал в 1923 году. Через несколько лет после освобождения жена и мать одной из его жертв опознали в нем убийцу, однако накануне суда они вдруг изменили свои показания. Им можно только посочувствовать: когда в убийстве был обвинен Вито Дженовезе, главный свидетель обвинения был отравлен, даже находясь под охраной.
"Коза ностра" не имеет общенационального главаря, хотя перед тем как попасть в тюрьму, на его роль претендовал Вито Дженовезе. "Межсемейное" регулирование осуществляется в последние годы "комиссией" или "правящим советом", в который входят 9-12 боссов, функционирующих в различных регионах страны. "Комиссия" имеет одну главную задачу - обеспечивать работоспособность "Коза ностры" в целом. Она является последней инстанцией в разрешении споров между "семьями". А когда босс умирает или устраняется другим путем, "комиссия" утверждает в должности его преемника. Так, по словам Валачи, знаменитый съезд "Коза ностры" в 1937 году, проходивший вблизи небольшого городка Апалачин (штат Нью-Йорк), созывался для того, чтобы объявить Карло Гамбино преемником Альберта Анастазия, известного читателям бульварной прессы как "Верховный Палач Корпорации Смерти" и убитого впоследствии в одной манхэттэнской парикмахерской.
Выложив эти сведения, Валачи начал, как водится, пытаться выведать, что именно известно ФБР об обстановке в "Коза ностре". Флинну пришлось затратить огромное количество времени на игру в кошки-мышки. Каждый раз, когда это начиналось снова, он терпеливо увещевал Валачи: "Давай, ты будешь нашим учителем. То, что нам известно, не имеет никакого значения. Рассказывай, не стесняясь".
Флинн твердил Валачи, что он должен говорить только правду, ибо единожды солгав, он дискредитирует все свои показания. Иногда Валачи обижался, а в некоторых случаях даже не мог сдержаться. Однажды он в гневе проорал: "Правду! Правду! Что ты заладил одно и то же. А что я, по-твоему, тебе рассказываю?".
Тем не менее подобная тактика приносила плоды, и Валачи стал давать показания по четкой схеме. Если он давал информацию, известную ему лично, это делалось в форме недвусмысленного заявления. Если данные были вторичными, он обычно замечал: "Это мне рассказывал один парень". Если был он уверен в правдивости информации, он характеризовал источник как "надежный".
Валачи был под жутким прессом, и его настроение часто резко менялось. Не проходило и дня без упоминания о Вито Дженовезе и подписанного им смертного приговора. В состоянии депрессии Валачи обычно жаловался: "Какая сволочь! Ну почему он это сделал?". В приподнятом настроении он горько усмехался и говорил: "Я же не глупее его. Я следил за ним и тоже готовился". Однажды он сказал Флинну: "Я уже покойник и знаю это. Но чем дольше я проживу, тем глубже позор Вито".
В самые плохие моменты Валачи ходил взад-вперед по камере, курил одну сигарету за другой и рассуждал о тщетности борьбы против "Коза ностры". "Какой прок от того, что я вам тут рассказываю? Никто и слушать-то не будет. Вы понимаете, о чем я говорю? Эта "Коза ностра" - второе правительство. Ее не свалишь".
В ответ на это ему неизменно напоминали, что он имеет надежную поддержку в лице Кеннеди и Гувера. Иногда удавалось играть на особенностях его характера, например на привычке валить на других вину за свои несчастья. "Джо, - вспоминает Флинн, - считал, что в ответе все, только не он. Например, преступником он стал только потому, что в детстве другого пути у него не было. Совершенно незнакомого ему человека он убил исключительно по вине тюремной администрации. Предателем по отношению к "Коза ностре" он себя тоже не считает. С его точки зрения, истинный предатель - Вито Дженовезе".
Еще одним моментом, который имел большое значение, были нереализованные амбиции Валачи в рамках преступного синдиката. "Ну почему, - часто жаловался он, - меня должен обходить парень, который вложил гораздо меньше в общее дело?". И, наконец, надо было постоянно льстить его самолюбию. "Ты говоришь, что хочешь свалить нынешних боссов, - говорили ему, - этим ты здорово их трясанешь".
Вот так, получая то кнут, то пряник, Валачи продолжал живописать свою жизнь в таинственном и жестоком мире мафии. При этом он самым чудесным образом преображался физически. "Сначала, - вспоминает один из его охранников, - он выглядел, как бродяга, и был отвратительно толст, весил фунтов на 40 больше нормы. Казалось, он совсем опустился. Жить - вот единственное, чего он хотел. Белье он менял только по приказу и почти совсем не брился. И вот он вдруг сел на диету. Потом попросил спортивные снаряды и по крайней мере час в день занимался на тренажере. Прямо как будто готовился к схватке".
Духовное возрождение Валачи явно отставало от физического. По вероисповеданию он был католик, и ему несколько раз предлагали встречу со священником. Он неизменно отказывался. "На это у меня нет времени", - говорил он. С другой стороны, он совершенно неожиданно проявил себя рыцарем, отказавшись назвать хотя бы одну из женщин, с которыми он был близок. Когда разговор подошел к этой теме, он сказал: "Давайте ограничимся тем, что девушек я никогда не обижал. И больше никаких вопросов. Что мое, то - мое".
В отношениях с Валачи федеральные власти пошли всего на одну уступку - не стали "впутывать в это дело" его семью. Валачи был женат и имел сына. Его жена Милдред - дочь босса по имени Гаэтано Рейна, застреленного в 1930 году. Сын Валачи занимался строительством в Нью-Йорке. Валачи, у которого было несколько совершенно легитимных прикрытий - три ресторана, швейная фабрика и сеть музыкальных автоматов, утверждает, что его сын ничего не знал о преступной деятельности отца. "Мальчик, - однажды сказал он, - абсолютно чист. Я не хотел, чтобы он хоть что-то знал обо мне. Не хотел бы я видеть его приговоренным к пожизненному заключению".
Во время допросов ничто не льстило самолюбию Валачи больше, чем возможность выглядеть примадонной, хотя он и был всегда достаточно осторожен, чтобы не переиграть. Находясь в подобном настроении, он обычно говорил в начале допроса: "Я не хочу сегодня ни о чем говорить. Хочется отдохнуть". Будучи фанатично преданным болельщиком команды "Янки", каждую беседу он начинал бейсбольными новостями. Иногда начинал вспоминать. Однажды он рассказал Флинну о своем первом преступлении. По его словам, у отца не хватало денег, чтобы заплатить за квартиру. И вот, девятилетний Валачи и его брат украли в одной лавке ящик мыла и за полцены продали его в соседней. Обладая просто феноменальной памятью, он вспомнил даже сорт мыла и несказанно расстроился, когда выяснилось, что Флинн о таком никогда не слышал.
Каждое утро ему доставляли его любимую нью-йоркскую газету "Дейли ньюс". Первым делом он изучал результаты скачек. Одно время Валачи был владельцем четырех чистокровных лошадей и с тех пор посвящал скачкам все свободное время. Флинн всегда знал, что день будет особенно продуктивным, если его подопечный с утра хвалился, что угадал несколько победителей. Потом он просматривал колонку некрологов. Иногда это давало ему повод мрачно шутить. Однажды Валачи наткнулся на извещение о смерти одного гангстера, с которым они вместе ходили на дело. Давясь от смеха, он вспоминал, как его покойный друг никак не мог решиться нажать на курок, когда жертва была уже поставлена к стенке.