То результат внедрения в литературную жизнь изощренных изобретений партагитпропа. Он дал установку толкователям романа сменить оценки с критических на хвалебные и тем самым снабдить читателя иными ориентирами. К примеру, отныне противопоставление установок Ленина установкам Сталина в романе приказано было воспринимать не более чем некую вольность Давыдова. С одной литературоведческой книги того времени и повелось: "А когда на собрании хуторского актива он (Давыдов. - В. О.) касается указаний Ленина и Сталина о социалистическом переустройстве, то "цитирует их по-своему"". Какова техника безопасности! Потом из-под пера литературоведа вышло утверждение, что секретарь райкома обличен в "путаной политике", а Давыдов расхвален за "живое дело и четкую реализацию указаний товарища Сталина".
О кремлевском "ареопаге" из Вёшек
Сдержит или не сдержит вождь слово, что "Тихий Дон" будут продолжать печатать? Он подал руку, да подставил ножку - благословил "Тихий Дон", но не приказал ускорить напечатание; благословил "Поднятую целину", но не положил конец подозрительному отношению.
Каково писателю! Обиды изливал только близким.
"Свиреп я, как никогда! С 5 № "Октября" я сызнова и по собственному почину прекращаю печатание "Тих. Дона". Зарезали они меня…" - так писал Левицкой в апреле этого года. Это он о том, что ретивые октябристы с зацензурированными перьями наперевес нещадно покорежили несколько глав. Сократили, к примеру, сцены расстрела казаков и похорон Петра Мелехова.
"В январе наладил печатание 3 кн. "Тихого Дона", но это оказалось не особенно прочным, печатать с мая не буду (причины изложу Вам при встрече). Все эти дела (а тут еще возня с новой вещью)…" - это он Серафимовичу о судьбе сразу двух романов в письме, тоже апрельском.
Еще опасливое: "Боюсь, как бы меня и дальше с "Целиной" не подрезали".
И даже такая обида на "Октябрь" и "Новый мир" - на письма не отвечают и гонорары не пересылают.
Тут еще "Правда" добавляет горечи. Все предвесенние дни - в марте - громит Дон, обвиняя местную власть во всех грехах: "Бег на месте… оппортунизм… очковтирательство… комчванство…" Знай, страна, кто виновник хозяйственных провалов в одной из главных житниц!
Шолохов вмешался, чувствуя несправедливость. Он-то прекрасно знал, что такой критикой делу не помочь. Снова поездил по станицам и хуторам - и не только своего района: что ни колхозная семья - так недоедание. Даже Фадееву еще в январе отписал: "Плохо у нас, Саша, с хлебом. Во всех северных районах очень туго - небывало туго!"
Какое писательское самоотвержение - готов всего себя отдать в эти месяцы заступничеству за Дон. Обращается в "Правду": примите статью.
22 марта 1932 года на второй странице этой газеты появляется статья под заголовком "Преступная бесхозяйственность (от нашего специального корреспондента)". Подпись: "М. Шолохов. Ст. Вёшенская. Северокавказский край".
"Более гнусного отношения к нуждам дела трудно представить! - пишет он, полный гнева из-за издевательств над народом. - Колхозная общественность возмущена творящимися безобразиями. Необходимо найти прямых и косвенных виновников…"
Виновников он знает: "Необходимо вмешательство наркомата, который до сих пор ничего не сделал для ликвидации этих безобразий". Назвал также "Колхозцентр", "Союзпродкорм", "Скотоводтрест".
В эти дни Сталин тоже имел дело с печатью. В газете была опубликована его беседа с гостем из Германии писателем Эмилем Людвигом, в которой рассказывал стране и миру о том, как под его, Сталина, руководством действует "ареопаг": "В этом ареопаге сосредоточена мудрость нашей партии. Если бы этого не было, мы имели бы в своей работе серьезные ошибки".
Ареопаг! Вождь - об ареопаге, а Шолохов лупцует вовсю за "серьезные ошибки" прежде всего как раз Центр. Отмечу: после этой своей статьи он перестал появляться в "Правде" в качестве "специального корреспондента". Надолго - аж до начала войны.
Номер, кстати, заметный: Шолохов на второй странице, на третьей - Горький на всю полосу со знаменитой статьей "С кем вы, "мастера культуры"?".
Шолоховская публикация никого в верхах не всколыхнула. Выходит, что зря он бился, как засетившаяся рыбина! Потому через месяц, 20 апреля, написал Сталину, хотя и помнил: в прошлые разы такие обращения оставались без ответа. Но не мог не бороться за правду. Характер!
Начал жестко: "Тов. Сталин! Постановление ЦК "О принудительном обобществлении скота" находится в прямом противоречии с планом мясозаготовок на 1932 г.". Речь о том, что ЦК затеял обобществить весь - 100 процентов - рабочий скот и почти всех овец и свиней.
Продолжил вбивать гвозди обличений:
"…План по крупному скоту надо будет выполнять целиком за счет стельных или отелившихся коров.
…С первых же дней по всем колхозам колхозники стали оказывать решительное сопротивление: коров начали запирать в сараи, постоянно держать под замком, а покупающих встречать с кольями. Продавать последнюю корову (во всем районе на 13 629 хозяйств на 1 февраля было только 18 двухкоровных хозяйств) никто не изъявлял желания, тогда на собраниях сельхозкомиссии стали просто обязывать того или иного колхозника сдать корову. Колхозники отказались от добровольной сдачи, тогда соответственно перестроились и сельсоветские работники: покупка коровы обычно производилась таким порядком: к колхознику приходило человек 7–8–12 "покупателей", хозяина и хозяйку связывали или держали за руки, тем временем остальные из "покупателей" сбивали замки и на рысях выводили корову. По хуторам происходила форменная война - сельисполнителей и других, приходивших за коровами, били чем попало, били преимущественно бабы и детишки (подростки).
…Когда до района дошло постановление ЦК от 26 марта, положение усложнилось.
…Противоречие между постановлением ЦК и мясозаготовительным планом столь очевидно, что районная парторганизация чувствует себя вовсе неуверенно. И если Вёшенский райком ВКП(б) и молчит, то, по-моему, только потому, что в прошлом году, когда крайком предложил сдать на мясо 3 тыс. рабочих быков, а райком вздумал ходатайствовать о снижении, то получил от крайкома выговор".
И на этот раз не ответствовал Сталин на послание Шолохова.
Апрель. В "Правде" в конце месяца, среди пестрой мешанины рекламы на последней странице, дано броское объявление: "Дешевая библиотека Госиздата". Сначала сообщается о том, что выйдут "Разгром" Фадеева, "Мои университеты" Горького, "Барсуки" Леонова, отмечены "Бруски" Панферова, но и "Тихий Дон" назван: "Печатаются и выйдут в апреле-июне ч. 1, 60 коп., в июле - декабре ч. II". Поспешила реклама. Напомню: как раз в апреле Шолохов жаловался Левицкой на "свирепство" и "возню" прорапповской редакции "Октября".
В одном из шолоховских писем Фадееву - он по-прежнему один из главных чинов в РАППе и руководит "Октябрем" - тревога: "Отпиши, что ты сделал со вторым куском "Целины" и как договорился насчет "Тихого Дона"". И в весеннем письме Левицкой чувствуется неутоленная печаль, прикрытая юмором, что не дают целиком отдаться литературе: "В библиотеке тихо, хорошо. Я бы век сидел, не вставая с того кожаного кресла, которое стоит около стола и в которое с удовольствием проваливаешься, когда садишься; век сидел бы, хорошие книжки читал и милостиво писал…"
Блуканья Шолохова
Сталин задумал скрепить писателей и партию более прочными узами. Для этого решил воссоединить многие тогда писательские союзы и союзики в один.
Особо досаждал РАПП. Криклив и суетлив в оценках литературной политики - подменяет ЦК, тщится быть и слыть святее партийного ареопага.
Перестройку Сталин начал с того, что дал указание сформировать организационный комитет. Вскоре на его стол лег список членов этого оргкомитета. Сталин вчитался, увидел: "Шолохов". И вычеркнул! Узнать бы - почему? Взамен вписал: "Березовский". Тот самый Феоктист Березовский - старый большевик и автор двух-трех слабеньких сочинений. Зато известен своей активностью - демагогической - в защите партийных принципов. Знал ли всезнающий вождь, что и Березовский тоже руку приложил к зарождению клеветы о плагиате Шолохова?
Газета "Правда" от 24 апреля 1932 года. Шолохов в своих Вёшках читает постановление ЦК: "Рамки существующих пролетарских литературно-художественных организаций (ВАПП, РАПП, РАМП и др.) становятся уже узкими и тормозят серьезный размах художественного творчества…"
Шолохову бы возликовать, да взыграло ретивое, запамятовал даже неисчислимую череду злокозней против его сочинений. Подписал спустя полторы недели письмо с протестом против прикрытия РАППа. И с кем же на одном листе ставит подпись - с начальниками запрещенной ассоциации: Фадеевым, Авербахом, между прочим, родственником почитаемого тогда Якова Свердлова и пугающего всех Ягоды. Годы спустя сподвижник Фадеева по руководству Союзом писателей СССР Владимир Ставский, узнав про арест Авербаха при преемнике Ягоды - Ежове, не промедлил сообщить Сталину: "Авербах по существу заставил группу писателей написать в ЦК ВКП(б) письмо о несогласии с решением о ликвидации РАПП". Перечислил состав этой группы. И Шолохова не забыл.
ЦК встревожился новоявленной оппозицией. Без промедлений была создана комиссия. Не только писатели, но и партийцы-аппаратчики изумились - комиссию возглавил сам Сталин. Вторым в списке шел Лазарь Каганович, человек с нижайшим образованием, но с высокой степенью угодничества перед вождем, член Политбюро, пробивной деятель при любом поручении. Комиссии был дан приказ: "Рассмотреть вопрос, связанный с заявлением, и принять решение от имени Политбюро".
Шолохов быстро одумался. Через день попросил отозвать свою подпись. И остальные обратились с тем же.
В ЦК облегченно вздохнули. Политбюро даже приняло постановление: "Ввиду того, что Фадеев, Киршон, Авербах, Шолохов, Макарьев взяли свои заявления обратно и признали свою ошибку, считать вопрос исчерпанным". Шолохову оставалось только гадать: все ли были искренни в таком отречении от РАППа - Авербах, к примеру.
Итак, укротители добились единодушия в компании рапповцев, но ведь их осталось меньшинство в писательском сообществе. Узнал ли позже Шолохов, какое мнение о решении ЦК сложилось у тонкого и на писательские краски, и на размышления о писательской жизни Михаила Пришвина (он недавно прочитал несколько пришвинских вещей и влюбился в них)? Так, Пришвин записал тогда в дневнике: "Освобождение писателей от РАППа похоже на освобождение крестьян от крепостной зависимости, и тоже без земли; свобода признана, а пахать негде и ничего не напишешь при этой свободе…"
Шолохов тоже начинал раздумывать о новой несвободной свободе. ЦК дал, к примеру, установку, как писать о Вёшенском восстании - "Правда" напечатала "План издания "Истории гражданской войны"". Директива на всю страну. Газета пришла в Вёшки с этим "планом" в день рождения писателя. Горек такой подарок. Восстание в нем названо "казачьей Вандеей", то есть сравнивается с роялистскими мятежами во время Французской революции. Коварное поименование. Отныне и для историков, и для романистов, и для ведомства Ягоды узаконено - те, кто воевал против советской власти на Дону, должны именоваться только врагами. "План" дышит ненавистью к казачеству, а о том, что спровоцировало восстание - расказачивание! - ни одной строкой.
Возможно, писателю припомнилось, как Горький просил Сталина привлечь его, Шолохова, к работе над "Историей".
На "Тихом Доне", если подчиняться директиве, можно ставить крест. Как же писать очередные главы? Шолохов не подчинился.
В мае произошло три особых события, связанных с именем Шолохова. Два в Москве, одно в Париже.
Редакционная коллегия "Правды" постановила: "Зачислить т. Шолохова постоянным сотрудником "Правды", одобрив его разъезды по Северному Кавказу". Увы, журналистская любовь не вечна. "Постоянство", на волнах политконъюнктуры, окажется делом весьма непостоянным: здесь вплоть до войны не печаталось ничего серьезного, что могло бы появиться из-под пера "постоянного сотрудника".
Оргкомитет по созданию Союза советских писателей провел первое заседание. При отсутствии Шолохова. Но все-таки без Шолохова нельзя. В ЦК идет просьба утвердить состав редколлегии "Октября". Вёшенец в списке. Вместе с ним - словно издевка - Панферов! Пост главного редактора представители литобщественности решили Панферову больше не доверять - баста, наредактировался.
Минул месяц. ЦК рассмотрел обращение оргкомитета. Шолохов утвержден. Но по Панферову вердикт от партии "поперечный" - быть ему по-прежнему главным редактором.
Кто бы смог заглянуть в совсем недалекое будущее - Шолохов и Панферов станут фигурами окончательно противопоставными.
И третье событие - парижское - вписалось в весеннюю хронику жизни вёшенца. Он был вызван в Ростов и тут же "повержен". Поделился с одним надежным человеком: "В крайкоме мне сказал один товарищ, что в "Возрождении" (монархическое эмигрантское издание) была напечатана рецензия на первую книжку "Нового мира", в которой ругают гладковскую "Энергию" и… хвалят "Поднятую целину". Я удивлен, огорчен и даже не то что удивлен. Я повержен…"
Как же враг может нахваливать советского писателя?! По бытующим тогда партийным понятиям настоящий враг может только ругать и злобствовать.
Приглашение Шолохова к бдительным партийцам произошло за два дня до его дня рождения. Такое понарассказали, что впору было отказаться от мысли о застолье. Договорились, что статью надо прочитать в полном виде. Стал искать газету "Возрождение". Нашел и прочитал. В обзоре "Литературная летопись", подписанном известными в русском зарубежье писателями Владиславом Ходасевичем и Ниной Берберовой, говорилось: "Шолохов принадлежит к тем сов. писателям, которые в противоположность Гладкову и многим другим пишут не благодаря сов. власти, а несмотря на нее. Тема "Поднятой целины", будь она взята кем-нибудь иным в основу романа, могла бы показаться скучной; у Шолохова она облекается такой плотной плотью, что с первых строк мы уже подкуплены…"
Зря соавторы не использовали для уравновешивания такое высказывание мятежных казаков в "Поднятой целине": "Мы не супротив Советской власти, а супротив своих хуторских беспорядков…"
Дополнение. В ноябре 1932 года появилась еще одна статья о "Поднятой целине" в газете "Возрождение". Автор ее - Николай Тимашев, социолог, доктор права, в то время помощник главного редактора, - вряд ли понимал, насколько она опасна для Шолохова. Тимашев писал: "При чтении книги невольно возникает вопрос: кто ее автор - подлинный приверженец Сталина и его режима или скрытый враг, только надевший личину друга? Звериный быт, живописуемый в романе, так ужасен, в такой мере возмущает элементарные человеческие чувства (характерно, что по ходу романа подобные ощущения испытывают и некоторые его герои, хотя и играющие роль "строителей новой жизни"), что само собой навязывается решение - автор в душе "белый", сумевший гениально загримироваться "красным"".
Обобщил впечатления: "Ни в одной книге так, как в романе Шолохова, не раскрыт роковой, подлинно трагедийный характер "социалистического переустройства деревни" … И потому этот роман прочтет всякий не только как занимательное чтение, но и как своего рода откровение, ответ на неразрешимые одним разумом вопросы, ставимые нам происходящим в России".
Политические игры
Осень подступала. "Ареопаг" не оставил без внимания публикацию в "Новом мире" романа о коллективизации.
Сталин в Сочи на отдыхе, откуда написал Кагановичу: "В "Новом мире" печатается новый роман Шолохова "Поднятая целина". Интересная штука! Видно, Шолохов изучил колхозное дело на Дону. У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он писатель глубоко добросовестный: пишет о вещах, хорошо известных ему".
Поразительно, что Сталин скрыл эту свою оценку от широкой общественности. И Каганович всю жизнь помалкивал. Почему же сталинский отклик на роман не попал в печать? Уверен, что это никакая не случайность!
В августе, когда жизнь вроде бы совсем успокоилась, Шолохов пишет Левицкой о работе над "Тихим Доном": "Кончил 3 кн. Повезу ее сдавать". И дальше доброе извещение: "Меня очень прельщает мысль написать еще и 4 книгу (благо из нее у меня имеется много кусков, написанных разновременно, "под настроение")…" Он переписывает для Левицкой даже "давным-давно выбранный эпиграф" для третьей книги. Скорбно читается:
Как ты, батюшка, славный Тихий Дон,
Ты, кормилец наш, Дон Иванович,
Про тебя летит слава добрая,
Слава добрая, речь хорошая,
Как, бывало, ты все быстер бежишь,
Ты быстер бежишь, все чистехонек.
А теперь ты, Дон, все мутен течешь,
Помутился весь сверху донизу…
Письмо закончил предупреждением (не забыл, видимо, как Левицкая в 1929 году лично ей адресованное письмо передала Сталину): "Только Вы, пожалуйста, не пишите в ЦК и не высказывайте на мой счет никаких опасений… А то не ровен час - пришьют мне "казачий уклон"".
В сентябре "Поднятая целина" появилась отдельной книгой. На скромной мягкой обложке шло лесенкой: "Мих. Шолохов. Поднятая целина. Рисунки С. Герасимова". Да как быстро выпустило роман писательское издательство "Федерация": рукопись сдана в производство 1 сентября, а в печать подписана через 15 дней.
Радек тут как тут. Ненавидит Шолохова, но, прознав про мнение Сталина о "Поднятой целине", состряпал быструю статью. Дал ей такое название, чтобы всяк в стране читающий, пишущий и печатающий узнал от главной партийной газеты идеологический ориентир: ""Поднятая целина" - образец социалистического реализма".
Сталин в те дни и недели был озабочен предстоящим празднованием 40-летия литературной и революционной деятельности недавно вернувшегося из Италии в СССР Горького. Его по высочайшему повелению изо всех сил пытаются сделать ручным - заливают потоками лести в статьях и речах, поименовывают в его честь клубы, театры, улицы, колхозы и даже Нижний Новгород.
Шолохов читает в газете телеграмму Сталина Горькому: "Желаю Вам долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса".
На радость… на страх…
Кому как, а у Шолохова сполна и радостей, и страха. Известили ли Сталина, что враги-эмигранты хвалят "Поднятую целину"?
Вот радость - он восстановил изуродованный журналом текст "Тихого Дона", сообщает в издательство: "Все три книги претерпели некоторую авторскую переработку…" И сопроводил сообщение ультиматумом: "Никаких исправлений, выкидок и дополнений делать больше не буду… В 3 кн. есть ряд вставок. Все эти куски были выброшены редакцией "Октября". Я их восстановил и буду настаивать на их сохранении…"
Издательство никаких возражений не высказало. Однако и здесь не обошлось без коварства. Шолохов запомнил его на всю жизнь: "В 1932 году при издании третьего тома "Тихого Дона" отдельной книгой в ГИХЛе меня заверили, что роман будет издан полным текстом, а по выходе книги оказалось, что эпизод бегства Троцкого с митинга на станции Чертково был кем-то изъят…" Так и зиял роман белым пятном до восьмидесятых годов. Цензура эта лишена всякой, казалось бы, политической логики: в романе автор не нашел для Троцкого никаких добрых слов - расказачиватель, и Сталин Троцкого люто ненавидит. Но у цензуры свои резоны.