Уха для мэтра
Шолохов в 1931-м… Писатель споро ведет к концу свой роман о раскулачивании и коллективизации. Придумал ему название - жесткое и правдивое: "С потом и кровью". Никто еще так не характеризовал это генеральное деяние партии. Даже верный друг писателя, главный в Вёшенском районе партиец, Петр Луговой отказался поддержать замысел. Написал в воспоминаниях: "Придя как-то в райком, Шолохов сообщил, что написал несколько глав новой книги о колхозной жизни и отослал их в Москву печатать. Название этой книги, сказал он, будет "С потом и кровью". Я несколько удивился такому названию и сказал об этом. Он смущенно улыбнулся, но не изменил своего намерения".
В марте секретариат РАППа утверждает Шолохова членом редколлегии "Октября". Знать, уже понимали, как велик его литературный авторитет. Интересно, что до этого за все годы членства в РАППе он не имел никаких, как тогда выражались, "общественных нагрузок". В его анкете значилось: "Какую общественную работу (кроме рапповской) несете? - Никакой"; "Какую работу выполняете в организациях ВАППа? - Никакой". Как проявит себя в звании члена редколлегии? Шолохов отчитается об этой своей деятельности в 1938 году - отчет поразительный, но о нем прочитаем в соответствующем месте.
До Вёшек донеслась весть, что кинофильм "Тихий Дон" не пустили к зрителю. Начальственный приговор никакому обжалованию не подлежал, ибо был не творческим, а политическим: "…казачий адюльтер… любование бытом казачества". И еще, еще в таком же духе. Внеклассовость и отсутствие поддержки революции - вот в чем криминал! Его создателей - режиссеров - исключили из профессионального киносоюза. Шолохова замарали нехорошим слухом, будто он явился пособником расправы. Писатель оскорбился подлой напраслиной, о чем написал Эмме Цесарской: "Что касается "Тихого Дона" и того, что я будто бы способствовал или радовался его запрещению, - чушь! До таких вершин "дипломатии" я еще не дошел. Разумеется, приеду и, разумеется, буду делать все от меня зависящее и возможное, чтобы "Дон" пошел по экрану. Но, знаешь ли, мне не верится во все эти слухи, по-моему, это очередная инсинуация московских сукиных сынов и дочерей. Ну, да черт с ними!"
…Все-таки уговорил Серафимовича приехать погостить. Тот пожаловал с сыном.
Хозяева все внимание дорогим гостевальщикам. Даже такое устроили - двинулись верст на десять от Вёшенской на лодке по дивному Дону на рыбалку.
Отменна шолоховская уха - стерлядка! - с притягивающим пряным дымком от вечернего кострища… И разговоры, разговоры. Стерпелись даже с донским комарьем едва ли не стрекозиных размеров (Шолохов этих остервенело вызвенивающих и лютых летунов как-то при мне назвал двухтурбинными).
Сын Серафимовича внес в дневник: "Чувствовалось, что Шолохов был рад этому посещению. Ему многое хотелось рассказать отцу, чем не с кем было поделиться в станице… Отец возвращался от Шолохова бодрым и преисполненным сил".
Для каждого это свидание отозвалось по-своему. Серафимович наслушался рассказов Шолохова про "Поднятую целину" и сам стал подумывать о романе с этой же темой. Но - старость, старость - сил достало только на очерк "По донским степям". Шолохов же не только получил поддержку идее своего нового романа, но и просто по-человечески был рад общению с издавна и навсегда милым ему стариком. Надо же - через год в письме Серафимовичу ожили воспоминания: "Недавно узнал, что тот самый белоусый казачек с х. Ольшанский, который в Кукуе ловил с нами стерлядь, изумительный песенник. Я слышал его "дишкант"… Непревзойденно! Очень жалею, что поздно узнал о его таланте, надо бы Вам тогда послушать!"
Серафимович много чего наслушался от земляков Шолохова о Шолохове. Одна из историй легла в дневник:
"Едет Шолохов верхом домой… Под станицей между садами вьется узкая, сдавленная высокими плетнями дорога. Из-за поворота вылетает на большом ходу машина. Лошадь - на дыбы, еще секунда, она валится вместе с седоком на груду щебня у плетня. Машину затормозили, выскочили седоки, охают, извиняются, просят сесть в машину, довезут домой, а вскочившую лошадь доведут.
- Ладно… ничего… - говорит Шолохов и садится в седло: унизительно верховому ехать в машине, а лошадь вести в поводу.
Въезжает в станицу, глядь, а морда у лошади в крови. Э-э, стой! разве можно в таком виде явится в станицу? Поворачивает к Дону, слезает на берегу, заводит лошадь в воду и начинает тщательно отмывать лошадиную морду от крови. Потом отмыл пузо и ноги от грязи, - заляпалась…
Вымыл с величайшим трудом, усилиями и болью: нога как свинцовая, взобрался в седло и въехал в станицу на вымытой, чистой лошади.
Дома уже не мог сам слезть - сняли. Внесли в комнату. Сапог нечего было и думать снять - нога раздулась, как бревно, пришлось сапог разрезать".
В сентябре состоялся расширенный пленум РАППа. Фадеев выступил с огромным докладом "За большую литературу пролетариата". В нем с похвалами перечислялись Панферов, Исбах, Киршон, Безыменский, Либединский, Ильенков… Шолохова - не было.
Шолохов догадывался, что он - инакомыслящий! - выпал из доклада не по внезапному провалу памяти. Как раз в эти дни Фадеев напишет секретарю Горького, Крючкову: "Слышно ли что-нибудь о Мише Шолохове?"
Фадееву могли доложить, что, в отличие от него, белая эмиграция щедра на высокие оценки "Тихого Дона". Пражская газета "Вольное казачество" отозвалась внушительной статьей с предлинным заголовком ""Большая человеческая правда" и "казачий национализм" (по роману М. Шолохова "Тихий Дон")". В ней - безоговорочное признание художественных достоинств романа: "Необыкновенная наблюдательность и знание автором казачьей жизни; удивительная правдивость и точность схваченных картинок из казачьего быта; родственная казачьему разговору образность слога - все это так красочно, чутко и умело…"
В ноябре из Вёшек редактору "Нового мира" пришло письмо с заявкой на роман "С потом и кровью": "Уважаемый т. Полонский! Сообщите, пожалуйста, не будет ли в "Нов. мире" места для моего романа. Размер - 23–25 п. л. Написано 16. Окончу, приблизительно, в апреле с. г. Первую часть (5 п. л.) могу выслать к 1 декабря. Мне бы очень хотелось начать печатание с января, разумеется, если будете печатать и если не поздно. Тема романа - коллективизация в одном из северных районов Северного Кавказа (1930–1931 гг.). Адрес мой - ст. Вёшенская Севкавказкрая. С приветом М. Шолохов".
Пишет явно приободренный рождением новых веяний на Донщине. Узнал, что в одном колхозе появились тракторы. И сразу на коня, в дорогу - самому посмотреть. Сутки провел с трактористами: днем в грохочущем тракторе - ночью у тихого костра…
В декабре отправил сразу два письма Левицкой. В первом взялся как бы подводить итоги года. Счел нужным сообщить: "Что касается "Т. Д.", то его я за малостью не кончил и… глубоко несчастен". Сообщал и о своей творческой жизни: "Пишу новый роман о том, как вёшенские, к примеру, казачки входили в сплошную коллективизацию…" Здесь же дерзко обыграл название статьи Сталина "Головокружение от успехов": "Вы и скажете, что я "заголовокружился" от "успехов" и потерял самокритическое чутье. Но в декабре привезу я этот самый роман (1/2 его), и вы… будете первыми читателями и сможете тогда сказать, ошибся я в самооценке или нет".
Не скрыл в письме и неприятностей - кто бы мог подумать, что есть у известного писателя и такие: "ГИХЛ не платит мне денег, влез я в долги, заимодавцы мои (в том числе фининспектор) меня люто терзают. А я настолько беден, что не имею денег даже на поездку в Москву… Ну, словом - кругом шестнадцать. Все же я стоически переношу этот удар, нанесенный мне осколками мирового кризиса".
Вдруг - снова будто бы шутливо - о душевных переживаниях иного толка: о неугомонных сплетнях. Выразился так: "почетное звание плагиатора".
Второе шолоховское письмо интересно просьбой прислать ему две новинки: "Саранчуки" Леонида Леонова и "Разбег" старого своего знакомца, былого руководителя краевой писательской организации, а ныне москвича, Владимира Ставского. Оба эти сочинения рассказывали о коллективизации, так что не случаен к ним интерес писателя - хотя бы для сопоставления взглядов.
В этом, 1931 году была закончена первая книга романа о раскулачивании и коллективизации, печатать ее собирались в журнале "Октябрь" и газете "Правда". Но с чего бы это в письме Шолохова редактору "Октября" появились настороженные слова: "Если будете печатать…"?
"Миша, а ты все же контрик. Твой "Тихий Дон" ближе белым, чем нам", - в том же году сказал ему Генрих Ягода.
Когда я услышал эти слова грозного руководителя ОГПУ в пересказе Шолохова, то не удержался - вздрогнул, хотя писатель произносил их спокойно. Ягода - отдадим ему должное - вполне профессионально уловил в романе крамолу. И забыл ли главный чекист о связи писателя с "врагом народа" Харлампием Ермаковым, расстрелянным по личному приказу начальника ОГПУ, а в "Деле" компромат - письмо Шолохова с просьбой встретиться?
Дополнение. Писательская память Шолохова и спустя десятилетия прочно удерживала произошедшее в 1931-м.
Колхозник в упомянутом шолоховском очерке "По правобережью Дона" протестующе воскликнул: "Советская власть не так диктует!.." И во второй книге "Поднятой целины", завершенной в 1960-м, есть схожие слова: "А Советская власть так диктует? Она диктует, что не должно быть разных различиев между трудящим народом, а вы искажаете законы, норовите в свою шкуру их поворотить…"
В беседе Шолохова со Сталиным, как помним, возник спор о Корнилове. И в послевоенном романе "Они сражались за родину" это имя появится в монологе Александра Михайловича, кадрового командира: "Однажды в двадцатых годах Сталин присутствовал на полевых учениях нашего военного округа. Вечером зашел разговор о гражданской войне, и один из военачальников случайно обронил такую фразу о Корнилове: "Он был субъективно честный человек". У Сталина желтые глаза сузились, как у тигра перед прыжком, но сказал он довольно сдержанно: "Субъективно честный человек тот, кто с народом, кто борется за дело народа, а Корнилов шел против народа, сражался с армией, созданной народом, какой же он честный человек?" Вот тут - весь Сталин, истина - в двух словах. Вот тут я целиком согласен с ним".
Вдруг ожила - и когда, в 1993 году! - критика Шолохова за образ Мелехова. Ему, как прежде от рапповцев, досталось за то, что создал драматическую фигуру, а не агитобраз, простой, как плакат, в статье А. и С. Макаровых (Новый мир. № 11): "Вместо сознательного и бесстрашного защитника родины (в мировой войне. - В. О.) - вояка-садист (в Гражданскую. - В. О.), которому будто бы все равно, когда, где и кого рубить… Метания и поведение Григория Мелехова, потеря им твердости духа и нравственной опоры… В его сознании мы встречаем набор идеологических и пропагандистских большевистских штампов… Шолоховская характеристика: "от белых отбился, к красным не пристал" вполне точно передает важнейшую черту, привнесенную автором в его характер: аморфность". О муках душевных Григория в статье нет ни слова.
Не хотят понять критики, что образ Мелехова потому и значителен, что он искренен в своих блужданиях, и это явление трагизма, порожденного революцией и Гражданской войной.
Напомню: Мелехова не приняли своим классовым нутром ни рапповцы, ни Ягода. И в будущие времена партагитпроп не примет правдоискателя за положительного героя.
Глава пятая
1932: "НЕ РОВЕН ЧАС - ПРИШЬЮТ МНЕ…"
В первую неделю января советские люди начали читать новый роман Шолохова. "Правда" напечатала отрывок.
Был у него газетный заголовок, простой, но загадочный: "Путь туда - единственный…". Редакция в сноске поясняла: "Отрывок из нового романа. Действие происходит в одной из станиц Северного Кавказа в начале коллективизации".
Как не хотели поднимать "Поднятую целину"
Подписчики газеты знакомились с романом со сцены собрания, которое оповещало о создании колхоза. Автор был поименован скромно: "М. Шолохов" - без полного имени.
…Шолохов в 1932 году. Ему ли не осознавать с каждым новым годом, что писателю с независимыми взглядами и жить не просто, и творить все сложнее. Он уже начинал убеждаться во все более крепнущей силе власти, полагающей, что деятели литературы и искусства обязаны подчиняться любым ее повелениям. Даже конъюнктурным. Ведь ты обязан верить в высокие идеалы коммунизма, тем более если вступил в ряды правящей партии, а Шолохов в этом году стал членом ВКП(б). Может ли быть найден компромисс, если люди искусства стремятся к свободе творчества, а правители государства устремлены внедрять общественное единодушие?
Итак, роман Шолохова появился на свет, но при хирургических вмешательствах.
Все в жизни Шолохова начиналось сызнова. Роман о революции и Гражданской войне корежат, новый роман о коллективизации тоже корежат. Журнал "Октябрь", получив рукопись "Поднятой целины", насторожился и потребовал исправлений. Отказал. Подумал, что лучше передать роман в редакцию "Нового мира", но и здесь препятствия.
Позже рассказывал: "Потребовали от меня изъятия глав о раскулачивании. Все мои доводы решительно отклонялись".
Кто же помог усовестить "решительных"?
"- Пришлось обратиться за помощью к Сталину, - вспоминал в разговоре со мной Шолохов. - Прочитав в рукописи "Поднятую целину", Сталин сказал: "Что там у нас за путаники сидят?.. Роман надо печатать. - И добавил то, что врезалось в шолоховскую память на всю жизнь: - Мы не побоялись кулаков раскулачивать - чего же теперь бояться писать об этом"".
Откровенен вождь! Но разве одновременно это не является высокой оценкой смелости романиста? Шолохов и в этом году не уходит из сталинского внимания. Горький 22 января вдруг обратился с объемистым посланием в Кремль, где заметил: "Слышу много отрадного о произведениях…" Невелик приведенный им список писателей, а первый в нем - Шолохов.
После вмешательства вождя редколлегия журнала "Новый мир" - редактор Гронский и два писателя Малышкин и Соловьев - заметно смягчилась, и дело пошло быстрее, дошло и до типографии. Взялись наборщики за дело. Потом пошел мерный шлеп от печатного стана… Наконец вышел первый номер журнала - с первыми главами романа. С названием "Поднятая целина".
Почему же было отвергнуто "С потом и кровью"? Это редакция приняла к исполнению речь Сталина на конференции аграрников-марксистов. В ней он отметил "громадное значение обработки целины". Речь "Правда" напечатала ввиду важности для страны. "С потом и кровью"? Мрачное - для драмы! - название. Решили подладиться под бодрые установки вождя. Разве в его статье "Головокружение от успехов" не сказано: "Успехи вселяют дух бодрости и веры в наши силы. Они вооружают…"
Не принял автор нового поименования. Сообщил Левицкой в письме: "На название до сих пор смотрю враждебно. Ну что за ужасное название! Ажник самого иногда мутит. Досадно".
Писателю, разумеется, интересно, с какими соседями поселили его в этом журнале. Федор Гладков - роман "Энергия", ярый недруг из былой "Кузницы". Соколов-Микитов - записки "Путешествие на "Малыгине"". Бруно Ясенский, прозаик из польских эмигрантов-революционеров, но здесь появился вдруг с поэмой. Поэты Владимир Луговской и Николай Ушаков. Статья знаменитого на весь мир француза Ромена Роллана… Время дышит всеми порами журнала. Даже на последней стороне обложки призывная реклама: "Долг каждого трудящегося Страны Советов принять активное участие в реализации 6-й Всесоюзной лотереи ОСОАВИАХИМа. - Дадим 50 000 000 рублей на оборону СССР!"
Каково Шолохову - едино сердце, а биение-пульс сразу от двух романов: возобновляется публикация третьей книги "Тихого Дона" и начинается печатание первой книги "Поднятой целины". Нелегко! Весной прорвалось в письме Левицкой признание: "Заработался я… и еле по свету хожу… Вокруг меня одни и те же… По "Тихому Дону" вперемежку из этой раззлосчастной "Целины"…" Казалось бы, набивается на сочувствие, но далее сообщает: "Нет, ей-богу, отрадно!"
Публикующийся из номера в номер новый роман Шолохова удивлял тех, кто начинал привыкать, что советские писатели могут откликнуться на жизнь в стране только в рамках жестких политических схем. Слово Шолохова-художника убеждало, что его роман подсказан жизнью. Автор знал и Давыдова, и секретаря райкома, и доверчивого Майданникова, и Нагульнова, взращенного идеями Троцкого, и страдальцев раскулачивания, и врагов новой жизни, и Щукаря, приговоренного горькой судьбой к лукавству и шуточкам-издевочкам - вдруг жить слаще станет, и даже автора статьи "Головокружение…". И каждому дал право высказаться. Не явил себя цензором. Запечатлевал раскулачивание и коллективизацию со всеми ее тогдашними бедами и победами, при этом мечтал, предупреждал, гневался, любил, воспитывал, смирялся, восставал, сдерживал себя, снова поднимался, воссоединялся с общественным мнением, противился ему. Разве не так?
Наверное, поэтому нельзя равнодушно читать, если сердце не заржавело, о том, как злодеянно раскулачивали, но при этом возникает и радость, что досталось кое-что из кулацкого добра обездоленной жененке Демки Ушакова… И разве не умиляешься стараниям Давыдова на пахоте в самозадании на "десятину с четвертью", но одновременно и понимаешь, что его донская жизнь шла почти что сплошняком под сталинскую диктовку… Сочувствуешь революционным порывам Нагульнова и огорчаешься, когда его исключают из партии… И хочется, чтобы не очень-то усердствовали при подавлении бунта у хлебного амбара, и обидно, что колхоз после статьи Сталина стал разбегаться… И жаль простреленного в спину Дымка, жаль и мечтательного - о светлом будущем - Майданникова. И над Щукарем не хочется надсмехаться.
…Кто бы ни приезжал в Вёшки, сразу понимал - писатель доступен каждому станичнику и хуторянину. Сколько времени уходило вроде бы понапрасну, а может, напротив - обогащало?
Шолохов рассказывал, как заявился к нему однажды рано утром казачок с исцарапанной физиономией:
"- Михаил Александрович, опохмелиться-то найдется, а?
- Что случилось-то?"
И пошел монолог, ну, чуток огранить да прямо в книгу:
"- Как же, Михаил Александрович, дорогой ты мой, казачью честь опозорили, так разве мог я стерпеть?! Повел я вчера на базар телка. Продал, конечно. Магарыч, как заведено, поставили. Потом еще приложился… Домой пришел затемно и сразу на печь полез. Утром слышу, пристает моя благоверная с вопросом: "Иде деньги, спрашиваю?!" -"Иде, иде, - рассердился я. - Может, у меня их нету!" - "Это как же так - нету?" Чую, добру не быть. Открываю один глаз, наблюдаю: моя благоверная воинственно наступает на меня с кочергою на изготовку: "Иде деньги, кобель?" - и сопровождает свой бабский вопрос кочергой по голове. Верите? Вот полюбуйтесь - весь фасон на лице… Вот я и спрашиваю: что они, бабы, понимают в таком деле, как честь казака?"
Дополнение. "Поднятая целина" - еще одна пока неразгаданная загадка отношения власти к Шолохову. Казалось бы, еретический роман, вызвавший партцензурные придирки, однако же он получает одобрение Сталина и даже обретает спустя полтора-два года всеобщее официальное признание.