Я буду искренне рад, если честные и порядочные люди узнают себя в этой книге. Пусть будет спокойно у них в душе и сердце - это действительно они.
Люди с черной совестью и сознанием, которым вдруг покажется, что пишем мы о них, пусть будут неспокойны - о них здесь нет ни слова.
Мы с братом считаем, что недостойны они, что бы о них писали книги. И если у них все же зачешутся руки, чтобы подать в связи с "Большой Медведицей" на авторов в суд, чтобы они возместили им не столько моральный, сколько материальный ущерб, заранее говорим - это не вы, будьте спокойны. Имена, фамилии, клички, названия населенных пунктов, время - изменены.
Я воровал, грабил и убивал. Затем сам схлопотал свинцового шмеля. Из навылет простреленной шеи текла мне под щеку моя, черная почему - то кровь. Некоторые преступления я совершал хладнокровно, на других адреналинило. Иногда совесть мучила сознание и душу, иногда нет. Взяли меня раненого, без сознания, иначе живым бы я не сдался. Но судьба распорядилась по-своему и саночки, на которых я катался, пришлось тащить назад, в гору. Много и часто я думал о жизни и смерти, своей и чужой. Мечтал и представлял, любил всем сердцем, точно также ненавидел и всегда жалел, что судьба моя сложилась так, что кроме боли и зла людям я больше ничего не дал. Жалел я о прожитом и пролитом, жалел и вот, наконец, пришел тот день, когда мне стало стыдно. Стыдно, что шарил в чужих квартирах в поисках чужого добра. Что я там искал? Решетки и запретки, романтику уголовной жизни? Чушь все это собачья, сон рябой кобылы.
Мою, уголовную хребтину сломал стыд.
Олег Иконников, 1996 год
Я буду искренне рад, если честные и порядочные люди узнают себя в этой книге. Пусть будет спокойно у них в душе и сердце - это действительно они.
Люди с черной совестью и сознанием, которым вдруг покажется, что пишем мы о них, пусть будут неспокойны - о них здесь нет ни слова.
Мы с братом считаем, что недостойны они, что бы о них писали книги. И если у них все же зачешутся руки, чтобы подать в связи с "Большой Медведицей" на авторов в суд, чтобы они возместили им не столько моральный, сколько материальный ущерб, заранее говорим - это не вы, будьте спокойны. Имена, фамилии, клички, названия населенных пунктов, время - изменены.
Я воровал, грабил и убивал. Затем сам схлопотал свинцового шмеля. Из навылет простреленной шеи текла мне под щеку моя, черная почему - то кровь. Некоторые преступления я совершал хладнокровно, на других адреналинило. Иногда совесть мучила сознание и душу, иногда нет. Взяли меня раненого, без сознания, иначе живым бы я не сдался. Но судьба распорядилась по-своему и саночки, на которых я катался, пришлось тащить назад, в гору. Много и часто я думал о жизни и смерти, своей и чужой. Мечтал и представлял, любил всем сердцем, точно также ненавидел и всегда жалел, что судьба моя сложилась так, что кроме боли и зла людям я больше ничего не дал. Жалел я о прожитом и пролитом, жалел и вот, наконец, пришел тот день, когда мне стало стыдно. Стыдно, что шарил в чужих квартирах в поисках чужого добра. Что я там искал? Решетки и запретки, романтику уголовной жизни? Чушь все это собачья, сон рябой кобылы.
Мою, уголовную хребтину сломал стыд.
Олег Иконников, 1996 год
На малом корпусе Читинской тюрьмы четвертую часть первого этажа отгородили решеткой и восемь маленьких камер, которые за ней оказались, приготовили специально для участников вооруженного нападения на турбазу "Акация". Первым постояльцем "люкса", как сразу окрестили обитатели централа эти хаты, стал Культурный, которого второго марта перевели из Хабаровска в Читу. На следующий день на допросе он опять, брызгая слюной, топал ногами на Кунникова и, ничего не признавая, и не отрицая, орал, выпучив глаза о творимом над ним произволе. Вечером, когда его вернули в камеру, Пал Палыч еще долго ходил из угла в угол, бурча себе под нос ругательства, которые он выучил за долгие годы лагерной жизни. В соседней хате хлопнула дверь. Культурный сразу залез на решку окна.
- Один шесть, кого забросили?
- А кто спрашивает, я должен знать, кому отвечаю.
- Культурный.
- А - а, это ты, пенсионер засраный. Ловец с тобой базарит, меня только что с Улан - Удэ самолетом приперли.
- Ты почему, Гриха, на меня наезжаешь? - обиделся Пал Палыч.
- А мне что тебя, стребузитчика, в жопу целовать что ли? Ты списки общаковые за два года припалил, да еще и прогон воровской на квартире у тебя зашмонали. Встретимся на продоле, расхода не будет, хуета ебаная.
Культурный лег на нары и, обхватив голову руками, зажмурился. "В рот меня мама целовала, ну почему я ментов не предупредил о налете на "Акацию"? Подними трубку, козлина, и брякни инкогнито, что бойня готовится, сейчас бы все ништяк было".
Глубокой ночью с большого корпуса привели с вещами Калину и посадили в камеру напротив Ловца. Гриха уже знал, что Калинина бригада убила Гоцмана, но базара пока поднимать не стал, решив сначала утрясти все с "Акацией".
- Игореха, привет.
- Здорово, Ловец, это ты?
- Я, Калина, я. Как дела?
- Нормально, за что арестовали, не знаю.
- Где Черный?
Черный в это время с валютной проституткой выходил из "Интуриста".
- Валера, хочу цветов.
- Ты и так красивая.
- Ну, не жадничай.
- Черный! - окликнул его высокий парень в пальто.
- Ты меня?
- Тебя, тебя. Садись, - пригласил он Валерку в черную "Волгу", - базар есть.
- Надолго?
- Да нет, минут на пять.
- Подожди меня, киска, только не сматывайся никуда, - погрозил он ей пальцем и залез в машину.
"Волга" оторвалась от обочины и, набирая скорость, понеслась в сторону аэропорта.
- Эй, братва, мы так не договаривались, - всполошился Черный, - куда вы меня?
- В Читу, Черный, - повернулся к нему с переднего сиденья Грознов - руки давай. Он щелкнул наручниками: - Самолет у нас через два часа, завтра дома будем или ты не хочешь возвращаться в родные пенаты? Вижу, что не хочешь, но не всю же жизнь тебе по валютным барам шляться.
В тревожном сне забылись Культурный и Калина. Мерил шагами хату Ловец, размышляя о том, что его ждет впереди. Чесал гриву Черный, раздосадованный тем, что его так легко взяли. Сэва сидел на решке и читал маляву от Святого, которую только что привезли этапники с "четверки", шедшие на областную лагерную больницу.
"Санька, здорово! Почему пишу? Да потому, что я дал показания. Если ты, Десяток и Кореш будете в отказухе, то мне с вами будут делать очные ставки. Имейте в виду, что мне придется говорить вам в глаза то, что я с вами делал. Не обижайтесь, думаю, вы все поймете, если нет - то, по крайней мере, я вас предупредил о том, что мною уже сделано. Поставь в курс всех первомайцев. Ответ черти на "четверку" через этап, который с больнички пойдет. Олег".
Сэва чиркнул спичкой и проводил взглядом горящую записку, улетевшую вниз. Вспомнилось, как он, заряжая мелкашку, случайно выстрелил себе в руку. Пуля застряла в мякоти и через три дня кисть разбарабанила ноющая боль. В больницу обращаться было опасно, там бы обязательно поинтересовались, где он поймал пулю и тут появился Святой, который молчком помог ему одеться и силой упер в поликлинику. Пулю Сэве вытащили, а приехавшим на вызов ментам он сказал, что шел ночью по улице и откуда прилетел "гостинец" - не видел. Саня вырвал из тетради листок и сел писать Корешу. "Колек, ночи доброй. Получил только что от Святого малек, он с Эдькой и Агеем на "четверке". Все они дали показания. Я Олега не брошу, для меня он пацан путевый. Тебя ни к чему не подталкиваю, просто ставлю в курс, что завтра я вызову следователя и дам показания".
Ловец спал так крепко, что даже не слышал, как в камеру завели Торопыгу.
- Здорово - разбудил он подельника.
- Откуда ты взялся? - потягивался Гриха.
- С Благовещенска только привезли.
- Помнишь, я тебе предупреждал, что если первомайцы заговорят, то шкуру твою на продол выброшу?
- Было дело, - опустил взгляд Толян.
Пятилитровый зэковский чайник, описав дугу, опустился ему на голову. Кровь крупными каплями упала на бетонный пол.
- Эдька Иконников к тебе за помощью обращался, почему не помог?
Ответить Торопыге было нечем, и после минутного молчания, чайник еще раз треснул его по башке.
- Скручивай матрас и вали с хаты. Шустрее, у тебя всего пять минут.
В середине апреля все бригада Святого была на "четверке". В соседней с ним камере сидели Кореш и Сэва, в следующей - Десяток и Слепой. Ветерок, зная, что Кота взяли в Казахстане и, понимая, что когда того привезут, грязная история с ограблением магазина в Иркутске всплывет, закрылся в отдельную хату.
- Леха, ты че один паришься? - кричал Эдька, - заезжай к нам.
Ветерок молчал и жалел, что на делюге обделил Костю капустой.
В "люксах" Читинской тюрьмы было неспокойно. Все боялись Ловца, потому что, когда были на свободе, никто не пошевелил и пальцем, чтобы помочь банде Святого или ему. Черный и Весна совсем не общались с Калиной, которому безоговорочно когда - то подчинялись.
Гуран сидел с Беспалым, который так и не дал показаний, да и давать их уже на его взгляд было поздно. "В случае, если колонусь, то на централе мне хода не будет, а на "четверку" мне ехать нельзя, там Десяток, который наверняка рассказал первомайцам, как я его заставил показания дать", - ситуация была вроде безвыходной. Правда, можно было бы покаяться перед шпаной, с которой вырос с детства, но духа не хватало.
Князь с Ловцом сидели в одной камере и по ночам, когда не спали, грубили Культурному. Тот, чувствуя вину, не отвечал.
Гуран, давно давший показания, грел уши, работая на ментов и зная, что при закрытии дела, когда подследственные начнут знакомиться с материалами уголовного дела, его переведут в надежное место. Все верили в силу и могущество своих адвокатов, которые должны были помочь им вылезти из этой болотины, а те, понимая, что их подопечным - кранты, успевали качать деньги с арестованных, продавая свою совесть за миллионы, обильно политые кровью.
Одиннадцатого мая у Святого была очная ставка. Морально раздавленный тюрьмой, Культурный, в присутствии двух своих адвокатов, старался выглядеть бодрее, он по - хозяйски уселся на приготовленный для него стул напротив Олега и высыпал на стол горсть леденцов.
- Ешь, Святой, от страха помогает - Пал Палыч забросил один в рот.
- Мне бояться нечего, - Олег отодвинул от себя конфеты, - тебе нужнее.
- Почему ты пошел у ментов на поводу? - чуть не подпрыгнул на стуле Культурный, но сидевший слева Шульгин, поймал его за локоть.
- Ни у кого на веревочке я не бегаю. Вот их, - Святой кивнул на Ушатова и Шульгина, - связывает между собой дружба, а нас - деньги. Все, к чему мы сейчас пришли, ты сделал сам, своими руками.
- Да ты хоть понимаешь, что мне после твоих показаний вопрут лет десять, а я уже старый и не смогу освободиться, помирать мне из - за тебя, волка, за колючкой что ли?
- Люди за идею грудью амбразуры закрывали, а ты скулишь, как собака битая оттого, что тебе червонец светит! Ведь ты в Чите на положении вора был? Значит, идейный, почему тогда тебя срок наказания пугает? Я со своей шпаной на "Акацию" бесплатно пошел, а вы, суки, заметая следы, хотели нас всех перестрелять и под лед вместе с автобусом пустить. Нет, Пал Палыч, у тебя никакой идеи.
- Ну, смотри, еще пожалеешь, - прошипел Культурный.
- Я уже вышел из того возраста, когда меня пугали, а я - боялся. И вообще заткнись, а то мне придется дать тебе по рылу.
Теперь сидевшие в "люксах" точно знали, что Святой дает показания.
Гуран прокачал ситуацию: "Убийство узбека полностью на моей совести, я сгрузил все на Святого". Скорее всего, при встрече он башку мне снесет", - нужно было что - то предпринимать. Утром он написал заявление Кунникову с просьбой срочно вызвать его на допрос. Тот не заставил себя ждать, и в обед Гуран уже врал следователю.
- У меня в Чернышевске автомат и два карабина спрятаны, но одни вы их не найдете. Тайник в лесу, поэтому мне надо с вами ехать.
- Почему, Александр, ты вдруг решил оружие отдать?
- За добровольную выдачу от уголовной ответственности освобождаюсь, правильно?
- По закону так.
- Ну, и надеюсь, что суд учтет мою чистосердечность при вынесении приговора.
- До Чернышевска по трассе сколько хода?
- Семь часов, - успокоился Гуран, поняв, что Кунников ему верит, - еще по тайге часа два пешком - итого девять.
- Завтра утром будь готов, хотел провести очную ставку между тобой и Олегом Иконниковым, но раз такое дело, отложим на недельку.
Четырнадцатого, прямо с прогулочных боксиков, Святого забрали Ушатов и Сизов.
- Здорово, мужики, куда вы меня?
- Игорь Валентинович заказал. По - моему на очную ставку с Ивановым.
- Григорич, а кто Сизову физиономию расцарапал?
- Ерунда, - потрогал заклеенную пластырем щеку Серега - вчера Гурана в Чернышевск катали, он по каким - то буеракам часа полтора нас водил, а потом на лыжи встал, да куда от меня убежишь? Правда, поободрались все, но работа такая.
Неслась по городу управленческая "Волга", на заднем сидении крутил по сторонам головой Олег.
- О чем думаешь, Василий Григорьевич?
- Да вспоминаю Иванова. Привезли мы его с Иркутска, поговорили по - человечески, видно, что не дурак парень. Вызывайте, говорит, следователя, буду давать показания и вот, не поверишь, за пять минут до прихода Кунникова, прилетела адвокатша Иванова, посидела, пошепталась с ним и он заявляет нам - поехали в тюрьму, ничего не скажу.
В кабинете следователя со Святого сняли наручники.
- Здравствуйте, Игорь Валентинович.
- Перед началом очной ставки хочу сделать заявление, - встала адвокат Иванова, - по-моему, Иконников находится в состоянии наркотического опьянения, требую проведения экспертизы.
- Вас как зовут?
- Светлана Николаевна.
- Я тридцать секунд назад вошел в помещение, и вам сразу показалось, что я - наркоман?
- Представьте себе, показалось. В зеркало посмотритесь и увидите, что у вас капилляры в глазах полопались.
- Это не от отравы, Светлана Николаевна, а оттого, что менты на малолетке били меня, как резинового, сапогами по башке, но раз вы подозреваете, что меня пичкают здесь наркотой, то я удовлетворю ваше любопытство, хотя и знаю, что по закону имею право отказаться от экспертизы.
- Подследственный прав, - подтвердил Кунников.
- Поехали, Игорь Валентинович, - протянул Олег руки Ушатову, и тот опять надел ему браслеты.
- А вы, Светлана Николаевна, имейте в виду, что после того, как суд докажет вину вашего подзащитного и воткнет ему срок, я сразу напишу на вас заявление, что вы преступник не в меньшей мере, чем Иванов.
- Почему это? - от злости позеленела адвокатша.
- Потому, что вы на все сто знаете, вот он, - Святой кивнул на Иванова, - участвовал в нападении на "Акацию", но вам наплевать и на него самого, и на семью его. Даст он сейчас показания, значит, получит в два раза меньше, чем вы ему желаете, да еще может и под залог до суда уйдет, прав я? Прав, и вы прекрасно это понимаете, но деньги, которые вы качаете вот с этого парня, для вас дороже истины.
Иванов с удивлением слушал Олега и косился на своего адвоката, которая с ужасом слушала правду.
Кунников с Краевым, Шульгиным и адвокатшей на управленческой "Волжанке" повезли Святого в психоневрологический диспансер на экспертизу, а Ушатов и Веселовым Ветерка - обратно на "четверку" - у того только что кончилось свидание с женой.
- Алексей, не буду я рыться в твоей передаче, - нацепил ему "браслеты" Григорич, - но дай мне слово, что ничего запретного Настя тебе не передала вместе с продуктами.
- Не, Василий Григорич, - справа от себя на заднем сидении "Жигулей" Ветерок примостил коробку и сумку с харчами. Веселову, таким образом, места не осталось, и он сел вперед рядом с Ушатовым, который поудобней устраивался за рулем.
- Поехали или еще ждешь кого?
Никого Григорич не ждал, но чувство душевного дискомфорта его не покидало. "Что такое, может, из - за того, что адвокат Иванова настроение подпортила?" - воткнул он первую скорость и медленно выехал из ворот.
На обводной трассе, почти напротив городского кладбища, Леха вдруг сложился вдвое.
- Ой, блядь, тормозите, мужики.
Ушатов мгновенно среагировал - бросил машину на обочину и до полика утопил педаль тормоза.
- Что с тобой? - глянул он на Ветерка в зеркало, и тут снова щелкнуло. Григорич резко вертанул головой на звук и увидел пальцы арестованного, вдавливающие запорную кнопку дверцы.
- Не кипишуйте, мужики, - выпрямился Леха и выплюнул изо рта кольцо от запала ручной гранаты.
Лобастая компьютерная башка Ушатова на секунду замкнула. "Надо же так глупо жизнь потерять, Веселова хоть бы спасти".
- Пушки выкладывайте.
Веселов был в тенниске и поэтому его пистолет в небольшой кожаной сумочке вместе с удостоверением лежал в бардачке тачки.
- У меня нет.
- Как нет?
- Видишь, как я одет, в сейфе у меня шабер.
- Где твоя железяка? - встретил Ветерок в зеркале глаза Григорича.
Тот был в хлопчатобумажной рубашке без рукавов и в ветровке, "ПМ" покоился под мышкой в кобуре.
- Там, где надо.
- Не ершись, Ушатов, мне один х. й, вышка, не отдашь пушку - умрешь вместе со мной.
- А вот мне не один х. й, понимаешь, у меня две дочки, и мне после работы нужно будет их с детсада забрать.
- Это твои проблемы.
- Мои, говоришь, - Григорич на мгновение закрыл глаза, вспоминая, сколько горит запал "РГэшки", - Игорь, как только он, - кивнул на Леху Ушатов, - разожмет кисть, то взрыв произойдет через четыре секунды, этого нам должно хватить, чтобы выбраться из салона.
- Не успеешь, - побледнел Ветерок, - только дернитесь, сразу брошу гранату вам под ноги и вцеплюсь в кого - нибудь из вас. Гони шабер!
- Нет, Алексей, не отдам.
- Ключ от наручников у кого?
- Опера ему не ответили, но переглянулись, и Веселов достал из правого кармана Ушатовской ветровки ключик.
- Давай руки, отстегну.
- Ветерок не клюнул.
- Швыряй и сиди, не суетись, - ковыряться в наручниках, не выронить гранату и при этом следить за ГБэшниками - задача непростая и поэтому, чтобы освободиться от "браслетов", ему понадобилось минут пять, не меньше.
- Теперь заводи двигатель.
Григорич выполнил его требование.
- Веселов, шуруй на улицу.
Игорь посмотрел на Ушатова.
- Выполняй, - кивнул тот.
Леха прикидывал, что делать дальше и, наконец, вылез из машины.
- Ушатов, выходи.