- Я бы этому не поверил, если бы услышал не от тебя. Но все-таки у старика есть оправдание. Да, он всю жизнь проповедовал идею просвещенного абсолютизма, любезничал с Людовиком Пятнадцатым, три года жил у Фридриха, переписывался с Екатериной, с Густавом Шведским и якшался еще черт знает с кем из коронованных особ. Но все его заигрывания с ними, все скитания по дворам монархов Европы всегда заканчивались разрывом и враждой. Он бежал из Версаля, бежал из Потсдама и, конечно же, бежал бы из Царского Села. А ведь это совсем иное дело, чем то, что мы видим ныне. Все эти хёхстеры, брентано, струве на словах объявляют себя непримиримыми врагами абсолютизма, а на деле ищут возможности помириться с герцогами и королями.
- Это, конечно, так. Но я думаю о другом: до чего же въедлива монархическая идея, до чего живуче представление о некоем избраннике - благодетеле и отце народа, а то и всего человечества, если даже такой ум, как Вольтер, был их пленником!
- Да, - сказал Маркс, - тут у коммунистов хватит работы… Слушай, о том, что купались, - ни слова!
- Хорошо!
Они тихо, думая, что все уже спят, вошли в дом. Но Женни не спала, она накинулась на них:
- Ну, где это вас носит! Уж я думала, не случилось ли чего… Почему у вас мокрые волосы?
- Мы купались в Рейне, - вдруг испугавшись, что жена подумает что-то худшее, поспешно и неожиданно признался Маркс.
- Купались? Очень хорошо, - безразлично отозвалась Женни. - А теперь - спать.
- Фридрих! Она не верит. - Маркс был разочарован и даже задет тоном жены. Конечно, он не желал бы ее тревожить, но все же…
- Ну и как водичка? - Женни вскинула брови.
- Мы восполняли пробелы в наших биографиях. - Энгельс повинно склонил голову. - Ведь вот вы никогда не купались ночью…
- Я? Нет, купалась. И не раз.
- Что такое? - протер глаза Маркс. - Я думал, что знаю о своей жене все. И вот оказывается… Ты выдумываешь! Энгельс, это от зависти.
- Вовсе нет. Я купалась ночью и в Трире, когда ты учился в университете, и в Крейцнахе, куда мы ездили с мамой. И должна сказать, что очень люблю ночные купания.
- Ах, выдумки! Кто это все подтвердит?
- Хватит, хватит. Никто не подтвердит тебе этого сейчас, но потом я могу найти свидетелей. А теперь - спать, спать. Господин Энгельс, вам постлано в угловой комнате.
Энгельс пожелал супругам покойной ночи и вышел.
Когда они остались одни, Маркс миролюбиво сказал:
- Все-таки признайся, что ты выдумала насчет ночных купаний. Это же так страшно - лезть в черную воду!.. Я знаю, у беременных женщин бывают иногда разного рода мании, некоторые, как видно, любят похвастать.
- Ничуть я не хвастаю, - улыбнулась Женни, - но, право, об этом потом. А теперь скажи мне, окончательно решено, что Энгельс возвращается в Пфальц?
- Да, ни о чем другом он не хочет и слушать. Ты же его знаешь!
Минут через пять со свечой в руке Маркс пошел посмотреть, хорошо ли устроился друг. Он бесшумно открыл дверь и поднял свечу над головой. Ткнувшись лицом в подушку, свободно распластав свое большое тело, Энгельс уже спал крепким сном человека, который прошел трудный путь и готовился завтра снова в дорогу.
Маркс подошел, поправил одеяло. В дверях еще раз обернулся, посмотрел на спящего.
- Спи.
И сам он всю ночь спал крепко, но ему дважды снилось одно и то же: черный шевелящийся хаос и белые плечи человека, удаляющегося в его глубину. Оба раза Маркс ощутил во сне чувство одиночества и тревоги.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Наутро они расстались. Маркс еще на день-другой оставался по делам в Бингене, а затем с мандатом Центрального комитета демократов Германии, выданным ему Д'Эстером, отправился в Париж под предлогом переговоров с французскими социалистами. Семья должна была последовать за ним позже.
Энгельс поехал опять в Кайзерслаутерн.
Прибыв туда, он обнаружил, что за дни его отсутствия в восставшей пфальцской столице произошли некоторые перемены. Раньше всего Энгельс узнал о том, что Феннер фон Феннеберг за прямую причастность к несуразной попытке взять крепость Ландау, предпринятой Бленкером, смещен с должности главнокомандующего. Это, конечно, радовало. Но тут же Энгельс и огорчился, ибо, во-первых, обязанности главнокомандующего возложили на семидесятилетнего штабного генерала Феликса Ракийе, поляка; во-вторых, Бленкер безнаказанно продолжал свои воинственные забавы. Он, как видно, хотел взять реванш за позорную неудачу с Ландау и с этой целью решил отбить у неприятелей родной ему Вормс, расположенный в Гессен-Дармштадте, в нескольких километрах от пфальцской границы, на левом берегу Рейна. Не встретив никакого сопротивления со стороны нескольких гессенских солдат, составлявших гарнизон, с барабанным боем, во главе преданного ему батальона герой вступил в город. Все гессенские солдаты разбежались, а два десятка из них, оставшихся по болезни, были торжественно приведены к присяге на верность имперской конституции. Все было прекрасно! Но на другой день рано утром с правого берега Рейна по городу ударила артиллерия. Это войска генерала Пёйкера стреляли самыми настоящими ядрами и гранатами. Кажется, не успел раздаться второй залп, как "освободителей" уже и след простыл…
Были и другие новости. Самой отрадной была, пожалуй, та, что наконец-то правительства Бадена и Пфальца договорились об объединении командования войсками. Главнокомандующим был назначен поляк Людвик Мерославский, имеющий довольно большой и разнообразный военный опыт, несмотря на свои тридцать четыре года. Сюда он прибыл прямо из Сицилии, где командовал революционными силами, правда, не слишком удачно.
В первый же вечер на квартиру к Энгельсу, снятую им на окраине города, явился Д'Эстер. Выслушав рассказ о непредвиденных приключениях на пути в Бинген, расспросив о Марксе, Вейдемейере и их семьях, Д'Эстер сказал:
- Раз ты вернулся, то, я думаю, ты не захочешь сидеть без дела. По поручению правительства я могу предложить тебе на выбор несколько гражданских и военных должностей.
- Нет, Карл!..
- Не спеши с отказом. Например, разве плохо, если бы ты стал командовать артиллерией?
- Но ведь этим занимается подполковник Аннеке. - Энгельс иронически подчеркнул слово "подполковник".
- Он теперь заведует мастерскими, изготовляющими боевые припасы.
- Отрадно. Я ему давно советовал заняться чем-нибудь подобным… Но дело не в этом…
- Не хочешь военную должность, займи гражданскую, Что ты скажешь по поводу должности заместителя министра внутренних дел?
- И та и другая должности очень заманчивы, и, поверь, я охотно принял бы их, если бы восстание носило пролетарский характер. Но у меня, Карл, есть опыт Эльберфельда. Я там взял на себя как раз артиллерию и фортификационные работы. Чем это кончилось, ты знаешь. Меня предали и изгнали!
- Но там с тобой рядом не было Д'Эстера…
- Был Мирбах. А он тоже имел немалое влияние, хотя, честно скажу, твое влияние здесь больше и ты можешь сделать больше.
- Ну вот!
- И все-таки я не соглашусь. Здешние хёхстеры, если им потребуется, и тебя предадут так же легко, как там предали меня. Нет, я не приму никакую должность - ни военную, ни гражданскую. Это и меня убережет от повторения того, что однажды уже было пережито, и руководителей восстания - от распрей. Я предпочитаю находиться на положении политического эмигранта, изгнанного из Пруссии.
- И до каких же пор?
- Если пруссаки действительно вторгнутся в Пфальц, если начнутся боевые действия, тогда я тотчас возьмусь за оружие, тогда меня никому не придется просить. Я хочу, я должен приобрести хоть какой-то военный опыт и не упущу удобный случай, если он представится.
Д'Эстер помолчал, явно огорченный решительностью отказа.
- Пойми, Карл, иначе я не могу, - нарушил молчание Энгельс.
- Видишь ли, - Д'Эстер озадаченно развел руками, - ты слишком приметная фигура, и все обратят внимание на твое неучастие в деле, оно покажется странным.
- Ты меня не совсем понял. Я не говорил о полном неучастии. Я буду принимать участие, и, может быть, довольно активное, но я не хочу занимать официальных должностей. Охотников до них здесь сейчас хватает. Я не хочу ничем связывать себя, как связал в Эльберфельде, ибо это восстание, как ты понимаешь, не наше, не пролетарское восстание…
- Но нужно, теперь же нужно хоть какое-нибудь доказательство твоей доброй воли. Напиши, например, статью, цикл статей для нашей правительственной газеты.
- Это я подумаю.
- Нет, я тебя очень прошу, очень.
Д'Эстер так настойчиво уговаривал, что Энгельс не только согласился, но и сразу после его ухода сел писать. Статья получилась решительной, страстной. Намеренно идеализируя положение, желая внушить читателям жажду борьбы, Энгельс изобразил Баден и Пфальц энергичными, сплоченными легионами, готовыми сражаться "на стороне свободы против рабства, на стороне революции против контрреволюции, на стороне народа против государей, на стороне революционной Франции, Венгрии и Германии против абсолютистской России, Австрии, Пруссии и Баварии".
Статья появилась в правительственной газете "Вестник города и деревни" на другой день, третьего июня, и вызвала множество толков. У большинства руководителей восстания и членов правительства она породила двойственное чувство: с одной стороны, им, конечно, было лестно увидеть себя столь могучими врагами контрреволюции; с другой - это их пугало, ибо на самом деле они были совершенно неспособны на героические акции, готовностью к которым их наделял Энгельс. Из этих двух чувств страх оказался гораздо сильнее. Поэтому в большинстве своем они были крайне недовольны статьей, хотя открыто никто ничего ее автору не возразил.
Энгельс сразу написал вторую статью, еще более решительную и горячую. Принес ее в редакцию и попросил главного редактора прочитать тут же, в его присутствии. Тот долго отнекивался, ссылаясь на занятость, но автор был настойчив. Читал редактор медленно, вдумчиво, то и дело возвращаясь к уже прочитанному тексту. Наконец он чуть отодвинул статью и поднял глаза на Энгельса.
- Статья написана прекрасно! - сладким голосом провозгласил редактор, и Энгельс сразу понял, что он не хочет ее печатать. - Ваш слог, которым восхищается вся Германия, здесь проявился во всей своей силе.
- Ну так напечатайте ее хотя бы как образец стиля, - усмехнулся Энгельс.
- Да, но… как бы это выразиться? Статья получилась слишком возбуждающей. Тут надо кое-что поправить, убрать, смягчить.
- Я ничего делать не буду.
- О, я могу взять эту работу на себя!
- Ни в коем случае. В моей статье все должно быть моим до последней точки. Верните мне статью.
- Но, господин Энгельс… Дело не безнадежно!
Энгельс протянул руку, взял статью, поднялся и вышел.
Через два часа к нему прибежал Д'Эстер, которому сообщили о конфликте в редакции.
- Что случилось? - бросил он с порога.
- То самое, о чем я тебе говорил, - почти равнодушно ответил Энгельс. - Они уже испугались меня и не чают, как отделаться.
Д'Эстер взял со стола статью и быстро пробежал ее, неуверенно сказал:
- Но, может быть, все-таки ты кое-что поправил бы?
- Так и быть, поправлю! - Энгельс взял статью и медленно стал рвать ее на мелкие части.
- Ну, как хочешь, - вздохнул Д'Эстер.
Энгельс собрал клочки бумаги, положил их в пепельницу и поджег.
- Ты знаешь, кого я тут сегодня встретил? - вдруг весело сказал он. - Иосифа Молля! Ведь это мой старый друг. Он только что прибыл и уже отправляется завтра в Пруссию с очень важным поручением. Он хочет привезти оттуда канониров для вашей армии.
- Опасная затея. Кто это ему поручил? Начальник генерального штаба?
- Да, он - Техов. Конечно, очень рискованно, но надо! Канониров у нас особенно не хватает.
Энгельс вытряхнул пепел в окно, поставил пепельницу и вдруг заговорил взволнованно и быстро:
- Я так устал от ваших хитроумных борцов с их безмятежной манерой делать революцию, мне так осточертели их двусмысленности и уловки, что меня неодолимо потянуло к старому верному товарищу. Мне просто необходимо побыть в обществе этого смелого, цельного и решительного человека. Иначе, ей-богу, я и сам покроюсь тут плесенью. Я поеду с ним…
- В Пруссию?
- Нет, я только провожу его до Кирхгеймболандена.
- Но это же на самой границе с Гессен-Дармштадтом! Это опасно. В любой час туда могут нагрянуть войска генерала Пёйкера и схватить вас. Мало тебе того, что почти в тех краях ты уже был только что арестован!
- Ну, это было все-таки в самом Гессене, а теперь я границу не перейду.
Д'Эстер вытащил из кармана газету и протянул Энгельсу.
- Взгляни-ка. Это все та же "Кёльнская газета", за которой я теперь регулярно захожу в казино. Вот тут.
Энгельс нашел указанное место и стал читать. Это был приказ о розыске его и еще нескольких товарищей по эльберфельдскому восстанию. За обер-прокурора приказ подписал прокурор Эльберфельда господин Эйххорн. "На основании распоряжения королевского судебного следователя о приводе следующих лиц, - читал Энгельс, - настоятельно прошу все гражданские и военные власти, которых это касается, принять меры к розыску лиц, приметы которых описаны ниже и которые бежали, чтобы скрыться от следствия, начатого против них по поводу преступления, предусмотренного статьей 96 Уголовного кодекса, и в случае поимки арестовать и доставить их ко мне, а именно: 1. Фридриха Энгельса…" Дальше шло описание примет.
Д'Эстер внимательно наблюдал за выражением лица друга. Оно оставалось умеренно-любопытствующим. Не дочитав до конца, Энгельс вдруг бросил газету на стол и изобразил на лице гнев:
- Негодяи! Я подам на них в суд! Это самая настоящая диффамация!
- Что такое? - удивился Д'Эстер.
- Да ты только посмотри, что они написали! "Рост пять футов шесть дюймов", - с тем же наигранным негодованием он округлил глаза.
- А что?
- Как что! Надо было написать восемь дюймов. Они украли у меня два дюйма, целых пять сантиметров!
- Не валяй дурака, Фридрих, - засмеялся Д'Эстер. - Дело серьезное.
- На свете нет ничего серьезнее репутации человека. Они меня опозорили. Этот прокуроришка думает, что если контрреволюция побеждает, то с нами можно делать все что угодно. Я вызову его на дуэль и убью.
- Хорошо, я согласен быть секундантом. А пока я прошу тебя в поездке с Моллем все время крепко помнить, что тебя разыскивают, что твои приметы обнародованы и если тебя схватят, то пощады не жди.
- Не пугай меня, не пугай. - Энгельс успокоительно похлопал друга по плечу. - Приметы мои уже публиковались прошлой осенью, кстати, в той же газете, и меня уже разыскивали, ловили и арестовывали.
- Пойми, время было несколько иным!
- Это ты прав, - опять поддался шутливому тону Энгельс. - Прошлый раз мой рост был указан верно. Тогда они еще не дошли до такой наглости, чтобы урезать у революционера два дюйма роста. А теперь…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Рано утром в простой крестьянской повозке, предоставленной военным комендантом города, Энгельс и Молль выехали в Кирхгеймболанден. Им предстояло проехать километров тридцать пять - сорок почти прямо на север. Большая часть пути пролегала по горной лесистой местности. У обоих друзей за поясами торчали пистолеты, а на дне повозки, под соломой, лежали еще и сабли. Волонтер-возница имел карабин, правда, несколько заржавленный.
С самого начала июня, вот уже вторую неделю, во всем Пфальце и Бадене, во всей Южной Германии стояла жара. И она тотчас давала себя знать, как только повозка выезжала на открытое место. Но впереди всегда зеленел лес, и потому ездоки не слишком сетовали на солнце.
Старые друзья не виделись с минувшей зимы. В конце сентября прошлого года, когда Кёльн был объявлен на осадном положении, оба разыскивались властями и оба тайком бежали из города. Первый вскоре прибыл в Париж; второй уехал в Лондон.
Из Парижа Энгельс пешком добрался до Швейцарии, чтобы быть поближе к Германии, к Кёльну, и в середине января этого года, получив разрешение, возвратился в Кёльн, где снова приступил к работе в "Новой Рейнской газете". Вскоре по английскому паспорту под чужой фамилией и Молль приехал опять в Кёльн. Он и его единомышленники Бауэр и Эккариус задумали в Лондоне преобразовать Союз коммунистов, превратив его в тайную организацию. Молль привез новый устав нового Союза и предложил кёльнским товарищам обсудить его. Маркс и Энгельс решительно выступили против этой затеи, считая, что еще есть легальные возможности для борьбы. Особенно горячо они возражали против расплывчатой формулировки первого пункта нового устава: "Целью Союза является введение единой, неделимой социальной республики".
- Здесь все непонятно! - восклицал Маркс. - Что такое "введение республики"? Что значит "социальная республика"? В каком смысле "единая и неделимая"?
- Действительно, - поддержал его Энгельс. - Сплошной туман. А ведь в первом пункте устава, который мы приняли в сорок седьмом году, все так ясно и четко: цель Союза - свержение буржуазии, господство пролетариата, уничтожение общества, основанного на антагонизме классов, и, наконец, основание нового общества, в котором на будет классов и частной собственности на средства производства.
Столь же энергично Маркс и Энгельс возражали тогда и против пункта о том, что разглашение тайны Союза карается смертью.
Не добившись никакого успеха в Кёльне, Молль направился в другие города. С тех пор они с Энгельсом и не виделись.
Разумеется, оба прекрасно помнили недавние горячие споры в Кёльне, свое несогласие, но это ничуть не омрачало сейчас радость неожиданной встречи - слишком многое их связывало, слишком хорошо они знали друг друга и любили.
- Так ты из Брюсселя? - спросил Энгельс, с удовольствием разглядывая коренастую сильную фигуру Молля.
- Из Брюсселя.
- Ну и как там? Как в Берлине, в Лейпциге? Нашлись последователи?
- Сейчас не до этого. - Молль махнул рукой. - Лучше расскажи, как Маркс и какова тут обстановка, во всей подробности. У меня же самое общее представление.
Энгельс стал рассказывать, в нужных местах переходя на английский или французский, чтобы не понял возница. Вдруг он помолчал и безо всякой связи с тем, что говорил, видимо, от переполнявших его дружеских чувств к собеседнику, воскликнул:
- А ведь знаешь, Иосиф, ты да Шаппер были первыми пролетариями-революционерами, которых я видел в жизни! Когда шесть лет тому назад в Лондоне мы познакомились с тобой, ты уже был настоящим человеком, а я еще только хотел стать им.
Глубоко посаженные глазки Молля лукаво блеснули:
- Ты и моложе меня на семь лет. Значит, есть все основания считать теперь и тебя настоящим человеком.
Они засмеялись. Энгельс продолжал свой рассказ. Потом рассказывал Молль. Когда переговорили, кажется, обо всем, Молль вдруг спросил:
- Так ты прошел пешком от Парижа до Женевы? Вот завидую! Я странствовал в своей жизни немало, как ты знаешь. Но пересечь пешком всю Францию - такого у меня не бывало. Но почему пешком - из любви к путешествиям?
- Не совсем так, - покачал головой Энгельс. - Были и другие веские причины - никаких документов и очень мало денег.
- Но как это тебе взбрело на ум?