Мысли его текли неторопливо, непонятным образом соскальзывая с предмета на предмет. То аналитик размышлял о некоей молодой особе по имени Лида, то печалился о том, что до сих пор живет с родителями. Конечно, это было удобно: всегда готовый обед и рубашки словно сами по себе становятся чистыми и выглаженными. Но мама не зря приглашает в гости тетю Свету с дочкой. У дочки такой томный взгляд…
О службе Глеб тоже думал и даже прокручивал в уме какую-то задачку на тему политики и экономики – что-то о связях Израиля с монархиями Персидского залива.
Я заглянул поглубже, но ничего похожего на предательство не обнаружил. Обычный парень.
Доев блинчик, я покинул заведение и вернулся к машине.
– Чисто, – сказал я, усаживаясь на заднее сиденье.
– Вот и отлично! – обрадовался полковник. – На Глеба у меня виды. Поехали!
Правду сказать, я так и не понял, куда мы зарулили, – Михаил Иваныч вел машину то улицами, то дворами.
Дом, к которому мы подкатили, располагался где-то в центре, по-моему, в районе Петровки. Обычный старый дом в два этажа, безо всяких табличек на дверях, но с большой антенной на крыше.
Не выходя из машины, Михаил Иванович передал мне рацию, довольно увесистый агрегат, вполне помещавшийся в одной руке.
– Говорить по ней вы сможете только со мной, – объяснил он. – Второй аппарат у меня в кабинете. Нажимаете вот сюда и, когда загорится лампочка, говорите. Отпускаете кнопку – прекращается связь. Понятно?
– Разберусь, – храбро сказал я.
– Та-ак… – задумался полковник. – Как бы вас провести, чтобы никто не заметил?
– Да вы идите, – успокоил я его. – Никто меня не заметит. Я однажды вышел из сталинского кабинета, покинул Кремль, ни у кого не спрашиваясь…
– Хм. Ну да, я постоянно забываю о ваших талантах. Тогда… идемте!
Мы поднялись на невысокое крыльцо и прошли в небольшое фойе. Там за столом сидел охранник в штатском.
Он вскочил при виде Михаила Ивановича, а меня "не рассмотрел". Оказавшись в длинном коридоре второго этажа, полковник обернулся ко мне и сказал:
– Я поражен! Мимо Петровича и мышь не проскочит.
– Я – большая мышь, – улыбнулся я, – ученая.
Оглянувшись, Михаил Иванович отворил дверь без таблички, которая вела в маленькую комнатку с зарешеченным окном. Здесь была сложена старая мебель, пара сломанных пишмашинок, картонные ящики с пыльными бумагами.
– Тут не очень уютно, – сказал полковник, будто извиняясь, – но удобно. Я буду вызывать наших подозреваемых к себе или отправлять с каким-то заданием… Ну, не важно. Главное, что все они по очереди будут проходить мимо этой двери, по коридору. Подходяще?
– Вполне, – бодро ответил я и занял стул у рассохшегося шкафа. Стул угрожающе кренился, но выдержал мой вес.
– Тогда начали.
Михаил Иванович покинул меня, прикрывая за собой дверь. Его шаги гулко отдавались – акустика была приличной, а пол гудел, как барабан.
Я задумался о том, какая большая и невидимая работа идет постоянно, скрытая от глаз, но необходимая: люди ищут врагов, ловят шпионов… Знаю, что среди интеллигенции стало модным ругать КГБ, этих "душителей свобод", глушащих заграничные "голоса". Им просто невдомек, что чекисты – это как ночные сторожа, не пускающие к вам в дом воришек и прочий уголовный элемент. Это охранительная система, без которой никуда…
Тут рация зашипела, и я вздрогнул. Мигая лампочкой, аппарат сказал металлическим голосом:
– Я на месте.
– Жду! – торопливо ответил я.
– Вольф Григорьевич? Прием!
Тут я догадался нажать кнопку и повторил:
– Жду!
– Отлично. Первым пройдет Сергей Овчинников.
– Понял.
Лампочка погасла, и я перевел дух. Прислушался.
Здание жило своей жизнью – клокотали трубы канализации, со двора доносились бибиканье авто. И вот зазвучали шаги.
Сергей Овчинников ступал уверенно, не торопясь. И мысли его текли так же размеренно и плавно. Сергей размышлял о том, до каких пор ему ходить в лейтенантах и не пора ли поставить вопрос ребром? Ну, или плашмя…
Я напряженно исследовал мозг Овчинникова, но не находил ничего обличающего. Типичный служака. Молодой лейтенант, озабоченный тем, чтобы получить на погоны третью звездочку. Этот даже о девушках не думает…
Я нажал кнопку и сказал:
– Сергей чист.
– Отлично! – откликнулся полковник. – Ждите Всеволода Глуховского.
– Так точно, – откликнулся я, сам себе удивляясь.
Я еще, оказывается, и шутить могу. Долгими месяцами я не покидал своеобразного кокона, свитого из черноты, меня ничего не радовало, и даже любимого Райкина я слушал с раздражением. И вдруг – шутка. Отпускает меня, что ли? Наверное, Аида рада была бы…
Гулкие шаги заставили меня вздрогнуть. Шел человек совсем иного склада. Походка его была неровной, он то частил, то замедлял шаг. А вот мысли…
Глуховский боялся. Он был настороже, нервничал и, пытаясь успокоиться, думал о приятных вещах. О деньгах.
Оказывается, ему платили не в рублях, а в долларах, которые оседали на счет в швейцарском банке. Всеволод с удовольствием прикидывал, на что он их потратит и сколько ему еще подкинут щедрые дяди из Лэнгли.
На дом ему не хватит, конечно, но купить хорошую машину он сможет. И снять хорошую квартиру где-нибудь в Париже. Не на Риволи, конечно, но тоже в приличном месте…
Думая так, Глуховский приходил к выводу о том, что покидать Союз рановато, сперва надо накопить на домишко… Ну, мистер Блайн будет только рад тому обстоятельству, что агент Семь-Ноль-Пять задержится "в тылу противника". А не тот ли это Блайн, что курирует Восточную Европу?..
Едва я поднял рацию, чтобы сообщить полковнику, как дверь в мое убежище распахнулась, и на пороге нарисовался Всеволод.
Черноволосый, в очках, в безукоризненной паре, он больше всего смахивал на студента-отличника. Это был он. Предатель. Мещанин, для которого родина там, где лучше кормят.
– Что вы здесь делаете? – прозвучал резкий голос Всеволода.
Его острый взгляд метнулся на рацию в моих руках, и худое лицо исказилось, мысли заметались.
Выудив из заплечной кобуры пистолет, Глуховский спросил осипшим голосом, раздельно и четко:
– Кто. Вы. Такой.
Я замер, глядя в черное дуло. Подобные моменты я видел только в кино.
– Опусти пистолет, – прошептал я, напрочь забыв о внушении.
– А иначе? – поднял Всеволод бровь.
– А иначе мистер Блайн будет очень недоволен.
Глуховский вздрогнул, и я, пользуясь моментом, нажал на кнопку. Лампочка засветилась.
– Боюсь, агент Семь-Ноль-Пять, вам не удастся снять со счетов в "Креди Сюисс" ваши иудины сребреники!
Всеволод взвизгнул, его лицо добропорядочного обывателя словно обрюзгло, а рука с пистолетом дернулась вверх.
Лишь теперь я догадался воздействовать на Глуховского. Тот не смог вскинуть руку, я ему этого не позволял. Грохнул выстрел. Пуля ушла в пол. Еще раз, еще… Всеволод тужился, напрягался, но рука его никак не могла подняться.
В этот момент в дверях показался полковник, за ним маячил Глеб Серебренников. Они вдвоем ворвались и скрутили Глуховского.
Тот извивался, рыдал, бился в конвульсиях, противно повизгивал – очень ему было неприятно потерять доллары.
Всеволода увели, и я без сил опустился на стул.
– Спасибо вам, товарищ Мессинг, – сказал Михаил Иванович, протягивая руку.
Я потянулся ее пожать, сообразил, что в правой у меня рация, положил ее к себе на колени, уронил аппарат на пол, но все же ответил на приветствие.
– Служу… э-э… Советскому Союзу!
И это была не шутка.
9 ноября 1962 года
В дверь постучали, потом раздались резкие звонки. Я открыл дверь и увидел молодого офицера. Он был в штатском, но уж коли ты привык носить мундир, никаким костюмам не скрыть выправки.
"Вас хочет видеть Никита Сергеевич, – сказал он вежливо. – Не могли бы вы поехать прямо сейчас?"
Я последний раз бывал в Кремле ровно десять лет назад и уже отвык от подобных визитов. Но согласился тут же – куда деваться?
Правда, привезли меня не в Кремль, а на загородную дачу.
Там были Хрущев и Фрол Козлов, секретарь ЦК.
Не здороваясь, не разводя церемоний, Никита Сергеевич сказал:
"Сложилось тяжелое положение. Мы стоим на пороге войны с Америкой. Империалисты никак не успокоятся, злыдни! Привыкли, что весь мир для них одних, что все им кланяются и на цырлах ходят. Мы не хотим войны, но уступать тоже не можем. Если мы сейчас отдадим Кубу, завтра придется отдать Венгрию. Так мы все уступим, до самых наших границ! А дальше что? Советский Союз им отдать? Американцы тоже не хотят уступать. Вы можете узнать, что на уме у Кеннеди?"
"Не могу, – ответил я. – Я не умею читать мысли на таком расстоянии. Мне надо видеть человека, держать его за руку. Даже если бы Кеннеди находился в соседней комнате, я бы и тогда не смог узнать, о чем он думает".
Хрущев пришел в раздражение.
"Но мы не можем отправлять вас в Америку! – резко сказал он. – Понимаете вы это? И вряд ли Кеннеди позволит вам держать его за руку! Вы в курсе того, что сейчас происходит на Кубе?"
"Да, я читаю газеты", – ответил я.
"Турок! В газетах всего не пишут! – махнул рукой Хрущев и переглянулся с Козловым. – Дело в том, что мы поставили на Кубе ракеты средней дальности. Вот так! А чего ж? Почему американцы могут держать ракеты возле наших границ, а нам нельзя? Вот как увидят, что у них под боком наша ракетная база, мигом все поймут! Вот так мы рассуждали. Ракеты – лучшая защита Кубе, с ракетами американцы ее не задушат! Будет ли война?"
"Войны не будет, Никита Сергеевич. Американцы не рискнут начать войну…"
Тут меня повело – напряжение было настолько сильным, что я увидел ближайшее будущее.
"Послезавтра Кеннеди попросит вас убрать ракеты с Кубы, – сказал я. – За это он снимет блокаду и даст гарантии, что не станет нападать на Кубу".
"Его гарантиям грош цена! – воскликнул Хрущев, но я почувствовал, что он рад. – Американцы все такие. Сегодня говорят одно, а завтра, если им это уже невыгодно, совсем другое. И плевать они хотели на всякие там договоры и соглашения. А вы точно знаете, что это случится послезавтра?"
"Точно".
"А вы можете сказать, будет ли Советский Союз воевать с Америкой?" – неожиданно спросил Козлов.
"Если сейчас обойдется без войны с американцами, – опередил меня Хрущев, – то ее никогда не будет! Может, до них дойдет наконец, что СССР – это не бесхребетная Англия!"
Тут я почувствовал, что сильно устал, да и встреча, похоже, заканчивалась – руководители подуспокоились…"
На этом собственно дневниковые записи закончились. Ниже – фрагмент черновиков мемуаров и несколько писем, любезно предоставленных господином Шимшони.
Из черновиков мемуаров В. Мессинга
Валентина Иосифовна Ивановская стала моей верной ассистенткой, пришедшей на смену моей покойной жене Аиде, и останется ей еще десять лет, до самой моей смерти. Эта хрупкая, слабая на вид женщина готовит мои выступления, следит за тем, чтобы все было в порядке, ассистирует мне, следит за порядком во время выступлений, заботится обо мне.
У Валентины Иосифовны прекрасная память, лучше моей, и просто удивительное терпение. Со мной порой бывает очень нелегко, потому что я нервный, легко вспыхивающий человек – ругаюсь, кричу что попало, могу даже плеваться, совершенно по-детски. Потом я остываю, начинаю осознавать, что был неправ, мне делается стыдно за свои истерики, и я первым прошу прощения, но это все потом…
Моя покойная жена Аида терпела мою вспыльчивость из любви ко мне. Валентина Иосифовна смиряется по причине своей доброты. У нее ангельский характер, но она может быть и твердой, когда кто-то не хочет выполнять своих обязательств. А уж то, как Валентина Иосифовна ведет себя на сцене, заслуживает особой похвалы. Благодаря прекрасной дикции ее голос хорошо слышен в любом зале. Она умеет находить нужный тон, в зависимости от уровня и настроения аудитории. Я спокойно работаю с Валентиной Иосифовной, потому что знаю: на нее можно положиться.
Валентина Иосифовна появилась в моей жизни в самую тяжкую пору – после смерти моей жены. Я был тогда совершенно разбит, ничего не мог и не хотел делать, меня ничто не интересовало, было такое ощущение, будто моя жизнь закончилась, будто Аида забрала с собой все самое лучшее, что у меня было.
Моим спасением могла бы стать работа, она им в итоге и стала, но тогда я этого не понимал. Мне казалось, что я больше никогда не выйду на сцену.
Помнится, я кричал, что пуст, что во мне ничего не осталось…
Мало того, Аида была идеальным ассистентом. Представить себе, что я смогу найти хоть какое-то ее подобие, я мог с большим трудом. Сколько их у меня было, этих ассистентов и ассистенток! Мало кто из них задерживался на несколько месяцев – они мало что умели, не могли выполнить элементарных требований, не "держали" зал. Сущность моих опытов такова, что далеко не каждый человек способен стать моим ассистентом. А куда мне без него, без помощника?
Только малая часть моих опытов, примерно – четверть, не больше, может быть продемонстрирована без участия ассистента. К тому же мой помощник должен хорошо относиться ко мне и всерьез интересоваться телепатией и гипнозом. Я не стал бы работать с человеком, который плохого мнения обо мне. Да и тому, кому психологические опыты неинтересны, кто занимается ими только ради заработка, тоже не место на сцене. По крайней мере, на моих выступлениях.
Признаться, я сам не сразу поверил, но вскоре убедился: в Валентине Иосифовне сошлись все качества, необходимые моей ассистентке. Более того, она – первый и пока единственный слушатель моих воспоминаний. Я зачитываю Валентине Иосифовне даже свои дневники, а для этого необходимо полное доверие.
Во время наших первых совместных гастролей мы оба сильно волновались. Я даже больше, чем Валентина Иосифовна. Да, мы помногу репетировали, "прогоняли" выступление, но я все равно боялся: вдруг что-то пойдет не так?
А поехали мы не куда-нибудь в глухомань, где не избалованная зрелищами публика снисходительно относится к накладкам, а в Киев, культурный, столичный город, в котором мне уже не раз приходилось бывать с моей Аидой. Киевская публика добродушна, но в то же время и взыскательна.
Я приехал на берега Днепра после длительного перерыва, поэтому на первое мое выступление пришло больше зрителей, чем мог вместить зал, – люди стояли в проходах.
Валентина Иосифовна немного растерялась и три раза подряд перепутала слова "право" и "лево". Ничего страшного, сам я читал мысли Валентины Иосифовны и поправлял ее: "нет, не направо, а налево". Этот "конфуз", о котором Валентина Иосифовна вспоминает до сих пор, подсказал мне идею двух новых опытов, которые я ввел в свою программу после той поездки.
Несчетное количество раз на Валентину Иосифовну наседали любопытные люди, желавшие "разоблачить" Вольфа Мессинга. Странная складывается ситуация: чем больше растет мой авторитет, чем шире моя известность, тем больше народу хочет меня "разоблачить".
Как Мессинг это делает? Какие знаки вы ему подаете? В зале сидят подсадные зрители?
Один раз Валентине Иосифовне предложили даже три тысячи новыми за все наши "секреты"!
Неудивительно – моих подражателей расплодилось великое множество, но все они очень быстро "сдувались". Телепатию нельзя симулировать при помощи условных кодов и хитрых трюков. Если лжетелепату удастся один-два раза обмануть зрителей, то на третий раз его непременно разоблачат, и я объясню почему. Дело в том, что часть зрителей ходит на мои выступления по нескольку раз. Увидев мои опыты впервые, они задаются вопросом: "Как он это делает? В чем тут секрет?" Они приходят повторно, желая разобраться в том, как я это делаю. Такие зрители, у которых есть цель и которым уже известна программа, замечают все. Они сидят с блокнотами в руках, записывая все, что говорится во время выступления мною и ассистенткой, они рассматривают меня в бинокль (один такой бинокль мне подарили после выступления), несколько раз мои выступления пытались записать на магнитофон. И такие же пытливые зрители приходят на выступления ко всем, кто объявляет себя телепатом, потому что к чтению мыслей огромный интерес. Они быстро разоблачают шарлатанов. Умнее всего поступил один актер. Он стал делать пародии на меня. Очень смешные пародии, я их видел. В них я предстаю забывчивым чудаком, который может найти спрятанный зрителями предмет, но не находит своих собственных очков, которые находятся у него на носу. Внешне чудак из пародии очень похож на меня, даже акцент похожий, а вот ассистентка у него другая – симпатичная молодая девушка, которая все вечно путает. Я смеялся от души.
Я – везучий человек. Мне всегда везло на встречи с хорошими людьми, такими как Аида и как Валентина Иосифовна. Мне, в одночасье потерявшему всех своих родных, очень дорого то тепло, которое дают любовь и забота. Я очень признателен Валентине Иосифовне за то, что она появилась в моей жизни, и так вовремя. Мы оба многое испытали, мы оба одиноки, и это сближает нас еще больше, потому что мы знаем цену теплу. То, что я написал о Валентине Иосифовне, не может выразить глубины моего отношения к ней. Эта замечательная во всех отношениях женщина стала последним подарком, который преподнесла мне судьба.