- Дом пойдем смотреть вместе, хозяева эвакуируются. А квартиру я могу показать тебе только издали. Я сказала хозяевам, что я одинокая, эвакуирована из Симферополя. Там у меня собственный дом и хорошее хозяйство. Поэтому я дальше уезжать не хочу, но не знаю, пропишет ли меня милиция в Керчи. Если милиция разрешит мне прописаться, то я приду к ним и уплачу за три месяца вперед. А если милиция откажет, я к ним больше не приду. Ждать они меня будут до четырех часов.
Домик стоял на городском склоне горы Митридат. Во дворе - сарай, задняя стенка прилегает к самой горе. Это мне особенно понравилось: при случае можно сделать хороший тайник.
Пожилая хозяйка сердито упаковывала вещи. Ей не хотелось бросать свое хозяйство, но муж - кузнец с завода имени Войкова - отправлялся на Урал с первой партией рабочих и оборудования.
За дом со всей обстановкой и курами хозяйка просила девять тысяч. Сошлись на восьми тысячах без кур, которых она решила зажарить на дорогу.
Покупку дома мы должны были на следующий день оформить в коммунальном отделе. Но Сирота не успел достать денег, и дело сорвалось.
Квартира сдавалась на улице Кирова, 44, почти на окраине, недалеко от порта.
Небольшая полутемная комната с двумя окнами на двор меня устраивала. Двор был проходной. Одна калитка - на улицу Кирова, другая - на набережную, весьма удобно.
Хозяева - старик и старуха, люди, видимо, хозяйственные и расчетливые - встретили меня сдержанно.
- Я слышал, вы сдаете эту комнату?
- Мы ее уже сдали одной дамочке, - оглядывая меня, ответила хозяйка.
- Немолодая такая, в черном плюшевом пальто?
- Да.
- Так она же меня к вам и послала. Я с ней встретился в милиции. Ее не прописывают.
- А вы тоже приезжий? - вступил в беседу хозяин, поглаживая жиденькую с проседью бородку.
- Здесь я в Рыбакколхозсоюзе работаю. Снимал комнату, а теперь хозяева уезжают, дом продают.
- А что, извиняюсь, делаете?
- Работаю агентом по снабжению.
- О, должность хорошая! - старик оживился.
- Ничего, на бога не обижаюсь! - согласился я. - Поживем с вами! Чего-чего, а рыбки поедим.
- Как вас по батюшке?.. Марья, дай стул Петру Ивановичу, - Старик услужливо пододвинул мне стул. - Вы что же, партийный будете?
- В молодости не был, а теперь какая уж партия!
Я уплатил им за три месяца вперед, предупредил, что переберусь через несколько дней, когда вернусь из командировки, и мы расстались, вполне довольные друг другом. 22 октября меня вызвал в Симферополь секретарь обкома. В этот раз Владимир Семенович уже не говорил о моем здоровье.
- Я вас вызвал по весьма важному вопросу, - сказал он, потирая наморщенный лоб. Он был встревожен и даже смотрел как-то иначе: пристально, как старый человек смотрит и взвешивает каждое слово и все возможности. - Положение наше на фронте ухудшилось. Надо быть готовым ко всему, а поэтому уже сейчас необходимо решить, кого оставить для руководства крымским подпольем. Мы считаем вас самым подходящим кандидатом. Как ваше мнение?
Мы стали обсуждать подробности будущей подпольной работы.
Для того чтобы руководить подпольем всего Крыма, надо находиться в Симферополе, но мне оставаться здесь сейчас было не только опасно, но просто бессмысленно. Владимир Семенович согласился, чтобы я пока продолжал работу в Керчи, а дальше обстановка покажет.
- Что вам нужно для подполья?
Я предложил прежде всего создать руководящий подпольный партийный центр с полномочиями обкома партии из трех человек: секретаря и двух заместителей - одного по военно-диверсионной работе, другого по организационно-политической.
- Сделаем. Что еще нужно?
- Мне нужно знать, кого вы оставляете в Крыму для подпольной работы в районах, и получить их явки и пароли.
- Это мы вам дадим.
Тогда же я поделился с Владимиром Семеновичем своим беспокойством относительно организации партизанских отрядов в Керчи.
После выступления товарища Сталина 3 июля в Керченский горком, как и всюду, посыпались заявления от партийных и беспартийных с просьбой принять их в партизанский отряд. Мне об этом подробно рассказывал Сирота.
Горком организовал два партизанских отряда по сорок человек. По плану, в случае прихода немцев один отряд должен был действовать недалеко от завода имени Войкова, в аджимушкайских каменоломнях, второй - в Камыш-буруне, в старо-карантинских каменоломнях.
В годы гражданской войны я был на подпольной работе в Севастополе и хорошо помнил, что керченские каменоломни попортили немало крови интервентам. За один только день 19 мая 1919 года английские миноносцы выпустили по каменоломням несколько сот снарядов, в том числе и начиненных ядовитыми газами. Но взять каменоломни все же не смогли.
Теперь командиром партизанских отрядов всего Керченского полуострова был назначен малоопытный и незнакомый с местными условиями человек. Он не придумал ничего лучшего, как расположиться со своим штабом в парткабинете и на виду у всех, открыто вызывал к себе будущих партизан. Словом, поднял недопустимый шум по всему городу. А главное, начал ориентировать керченских партизан не на каменоломни, а на старокрымские леса и кое-кого с толку сбил.
Все это я рассказал Владимиру Семеновичу, предложил утвердить командиром партизан другого человека, выдвинутого Сиротой, - Ивана Пахомова, в прошлом рыбака, а теперь председателя рыболовецкого колхоза Еии-Кале. Он еще в гражданскую войну партизанил в этих самых керченских каменоломнях.
- Я не возражаю, - сказал Владимир Семёнович, - но согласуйте этот вопрос с Мокроусовым. Он назначен командующим партизанскими отрядами всего Крыма.
В тот же день на бюро обкома был утвержден крымский подпольный центр: Колесниченко Василий Степанович из евпаторийской парторганизации, Ефимова Евдокия Викторовна из Старого Крыма и я. Все были примерно одного возраста. Товарищей вызвали в Симферополь, я с ними познакомился и условился о встрече в Керчи. Установили клички: Ефимова - "Маша", Колесниченко - "Семен", я - "Андрей".
В обкоме меня познакомили еще с одним коммунистом, остающимся в подполье, стариком Беленковым. Он уже имел фиктивный паспорт на имя Ланцова и был устроен на работу в симферопольскую психиатрическую больницу сторожем. Я дал ему пароль, с которым к нему должен был притти мой связной.
В Симферополе я пробыл два дня, разрешил все основные вопросы и сделал одно очень важное дело - договорился с Владимиром Семеновичем о том, что по моему первому требованию в Керчь приедет Лидия Николаевна Боруц с дочерью Клерой.
Познакомился я с этой женщиной следующим образом.
При немцах я решил работать на дому столяром как старик-инвалид. Еще в Симферополе, перед отъездом в Керчь, жена приготовила мне подходящую рабочую одежду, шапку. Я собрал все свои столярные инструменты, разумеется старые, долго бывшие в употреблении. Все это требовалось для оборудования мастерской.
А вот для домика, который я собирался купить под типографию, мне нужна была хозяйка, которую никто бы не знал и которая ничем не привлекала бы к себе внимания немцев.
Я просил жену помочь мне найти такую женщину.
- Ты знаешь нашего управдома?
Она назвала Лидию Николаевну Боруц.
Я пожал плечами:
- Очень поверхностно. Знаю, что она член партии, что активна по дому…
В самом деле, я только тогда подумал, как всё-таки мало мы знаем друг о друге, о своих соседях. Сколько раз встречался я с этой женщиной на дворе, на лестнице, мимоходом кланялся и проходил мимо!
- Боруц - серьезная, исполнительная женщина, - сказала жена. - Все мучается, что муж на фронте, а она ему ничем, по ее мнению; "основательным" не помогает. Она ведь отказалась эвакуироваться. У нее дочка пятнадцати лет, Клера. Они обе хотят пойти в партизанский отряд. Ну, какие же из них партизаны! У Лидии Николаевны сердце больное, а Клера - совсем девочка.
"Мать с дочкой… - подумал я. - Это даже хорошо для конспирации. Куплю им корову, и пусть под видом молочниц ходят по городу, выполняют задания…"
Я попросил жену поговорить с Боруц о работе в подполье и пригласить ее ко мне.
Жена привела худенькую, хрупкую женщину средних лет, ничем не примечательную по внешности. В большом широкоплечем ватнике она казалась еще меньше и производила впечатление не очень пожилой, но много пережившей. По манере держаться - бойкая, подвижная. Видно, энергии в ней много.
- Какие могут быть разговоры! - живо сказала Боруц. - Буду, наконец, помогать Красной Армии.
- А вы ясно представляете себе опасность этой работы?
Она чуть-чуть улыбнулась:
- Чего же не представлять! Попадусь - повесят.
- Нужно сделать так, чтобы не попадаться. А как ваша дочка?
- За Клеру я спокойна.
Это была единственная фраза, которую Лидия Николаевна произнесла с гордостью. Я подумал тогда, как смело и скромно эта маленькая женщина готова рисковать не только собой, но и подвергнуть смертельной угрозе самое дорогое, что у нее есть, - своего единственного ребенка.
- Вам, конечно, лучше знать свою дочь, но учтите: подполье - дело суровое и опасное. Советую вам все хорошенько продумать. Если вы твердо решите остаться, скажите мне. Пока я не эвакуировался, могу вас рекомендовать обкому.
- Я уже все продумала.
- Хорошо. Насколько мне известно, порядок такой: вы будете на учете, и когда потребуетесь, вам дадут направление. Но имейте в виду: это может случиться в любой момент.
- Я готова хоть сейчас.
Когда Боруц ушла, жена спросила меня:
- Ну как? Мне кажется, она говорит чистосердечно.
- Ничего, подойдет. И вид у нее подходящий для подпольщицы. Пусть она пока не знает, куда поедет и с кем будет работать. Устроюсь в Керчи - вызову.
Так вот об этой Лидии Николаевне я и рассказал Владимиру Семеновичу. Он обещал прислать ее ко мне в Керчь.
Все эти разговоры о подполье и подготовка к нему были очень тяжелы и для Владимира Семеновича и для меня. Когда в городе еще и боя не слышно, заранее готовиться к тому, что здесь, вот в этом доме, будут враги, - очень мучительно.
Но даже в эти напряженные дни нашлись минуты, когда я искренне, до слез смеялся.
Зашел у нас с Владимиром Семеновичем разговор о том, что мне нужны для подполья рация и типография. Рации у него не было, он собирался ее достать через командование.
- А типографию забирайте нашу. "Американка"! Подойдет?
Я, к стыду своему, не знал, что такое "американка".
Он объяснил. Я так и ахнул:
- Батюшки! Станок - тонна весом! Куда ж я с ним денусь?
Помню, тогда я впервые задумался над тем, что до войны как-то стерлись грани между молодыми коммунистами и нами, старыми. И только готовясь к подполью, я увидел, как резко отличается от нас молодое поколение. Ведь мы, по сути дела, воспитывались в подполье, оно вошло в привычку, въелось, так сказать, в нашу плоть и кровь. А они выросли после революции, привыкли ходить, высоко держа голову, совершенно не привыкли скрываться.
Только поэтому и мог предложить мне Владимир Семенович свою тысячекилограммовую "американку"; только поэтому Сироте не пришло в голову, что у коммунальных домов при немцах могут объявиться старые хозяева.
Я объяскил, что вся моя типография должна быть в небольшом чемоданчике: деревянная коробка для набора, валик, шрифт на одну-две листовки…
Мы сделали в два дня все, что можно было сделать. На прощанье Владимир Семенович настойчиво посоветовал мне немедленно эвакуировать жену из Керчи.
- Ну, а сами… - Он крепко обнял меня и поцеловал. - А сами, Иван Андреевич, месяца два сидите, чтоб я не слышно и не видно было. Только приглядывайтесь. А потом уж начинайте. Не мне вас учить.
Мы попрощались, и я уехал в Керчь, захватив с собой четыре ящика вина для чебуречной, которую намеревался открыть при немцах.
Глава вторая
В ночь на 25 октября я вернулся в Керчь. Условились, что Сирота обеспечит несколько квартир для приезжих подпольщиков и приготовит необходимые документы. Он обещал также помочь моей жене эвакуироваться.
Навсегда мне запомнился этот невеселый день. Пароход уходил в одиннадцать. Последние перед разлукой пасы мы с женой просидели в пустых стенах моей явочной квартиры.
Я даже проводить ее не мог. Лишь издали услышал гудок парохода. Пожалуй, это были самые тяжелые минуты, какое-то полное прощание с прошлым. Была семья, дом, хорошая, налаженная жизнь - и вдруг все это поглотила война. Сижу один за пустым столом, в чужой квартире, с фальшивыми документами…
Думаю, у каждого бывает момент, когда остро и безошибочно ощущаешь в себе рождение нового чувства, той страшной силы ненависти, которая нарастала потом с каждым днем. Да, пожалуй, не знаю, прошла ли она и теперь, эта ненависть. Может ли она полностью пройти после всего того, что каждый из нас видел и пережил!
Сложив в чемодан свои небогатые пожитки, а инструмент - в вещевой мешок, я отправился на новую квартиру. По дороге зашел на базар, купил три кило свежей рыбы и принес хозяйке "подарок из колхоза".
На работу в Рыбакколхозсоюз я выходил во-время, просматривал отчеты колхозов, делал выписки, как заправский диспетчер. В середине дня я "по заданию председателя" отлучался на два-три часа. Это время я проводил на своей явочной квартире и встречался с нужными мне людьми.
Начали приходить от Сироты коммунисты, намеченные горкомом для подпольной работы, но почти никого из них я не решился использовать.
Все они были квалифицированные рабочие, стахановцы, по большей части уроженцы Керчи, партийные активисты, широко известные в городе.
Я сказал Сироте, что эти люди очень хороши для партизанских отрядов, но в Керчи их оставлять нельзя. В лучшем случае их отправят на работу в Германию, но, как советский актив, они легко могут попасть и в гестапо.
- Давай малоизвестных людей, постарше возрастом. Совсем нет женщин, а их нужно побольше. И не обязательно, чтобы все были коммунисты. Очень желательно привлечь беспартийных патриотов.
Я обратил внимание Сироты и на то, что мне особенно нужны специалисты: гравер, наборщик, радист, машинистка.
Охотно согласилась остаться в подполье беспартийная наборщица Никишова. У ее родителей был свой дом на окраине города, работала она в типографии. Мы условились, что при немцах она выждет некоторое время, заслужит репутацию "благонадежной", а потом постарается устроиться в типографию. Я поручил ей теперь же на всякий случай приготовить немного шрифта.
А вот с комсомолкой работницей-швеей Полей Говардовской мне пришлось поспорить. Поля настаивала, чтобы я ее оставил в подполье, а я не хотел, потому что она еврейка.
Как было она обиделась, когда я выставил эту причину!
- Я родилась и выросла при советской власти и никогда не чувствовала разницы между евреем и русским, А теперь, когда нужно защищать Родину, вы мне об этом напоминаете…
Я сказал, что с евреями немцы расправляются особенно жестоко.
- А я думаю, что немцы со всеми советскими людьми расправляются одинаково.
Пришлось ей уступить. По внешнему виду она больше была похожа на армянку. Мы договорились, что сделаем ее по паспорту армянкой. Родные ее - мать и сестра - эвакуируются, ей мы достанем швейную машину, и она будет работать на дому портнихой.
Я встретился с Пахомовым, высоким смуглым человеком с резкими чертами лица. Каменоломни Пахомов знал прекрасно и подробно о них рассказал:
- Каменоломни находятся на глубине от пяти до двадцати пяти метров. От главных проходов идут во все стороны разные штольни - широкие и узкие, высота кое-где больше человеческого роста, а в некоторых местах можно пробраться только согнувшись. Там легко запутаться даже бывалому человеку. Деревня Аджи-Мушкай находится на каменоломнях.
- Значит, потайной выход сделать можно?
- Конечно, можно! По-моему, это неплохое укрытие для партизан. Скверно только то, что там нет воды. Но мы уже сделали резервуары, создали продбазы, склады боеприпасов…
Не имея помещения для типографии, я решил на первое время передать ее Пахомову в каменоломню. В последнюю нашу встречу я отдал ему шрифт, полученный мною от Сироты. Мы обменялись явками. Пахомов должен был прислать ко мне своего связного. Он же должен был снабжать подпольщиков оружием и взрывчатыми веществами для диверсионной работы.
27 октября - памятный для керчан день. Было тихо, небо безоблачно. Я только что вышел из своего "учреждения" и направился на явочную квартиру. Вдруг над морем появилось шесть "юнкерсов". Одно звено начало сбрасывать фугасные бомбы на порт, другое - на госпиталь и на жилые дома. Было много убитых и раненых.
К несчастью, одна бомба попала в только что подошедший пароход со снарядами. Начались оглушительные взрывы. Сила взрывов была такой, что огромный котел парохода пролетел над моей головой и со страшным грохотом упал в центре города. В порту возник огромный пожар.
С трудом добрался я до явочной квартиры и остался там ночевать, а утром, до начала работы, пошел на улицу Кирова показаться хозяевам и проверить, цел ли дом.
В городе было много разрушений. Особенно пострадали набережная и улицы, прилегающие к порту. На мостовой и на тротуарах зияли воронки от бомб, валялись неразорвавшиеся снаряды, камни, куски металла, убитые лошади. В разрушенных домах копошились люди, собирали уцелевший скарб и уходили на окраины. Наш дом оказался наполовину разрушенным взрывной волной. Через дыру в крыше светилось небо. Перепуганные хозяева грузили вещи на дроги.
Старуха и слушать не хотела моих уговоров:
- В деревню от греха! В деревню!
Они обещали, что как только будет поспокойнее, вернутся в город, починят дом, и я снова буду у них жить. Но пока что я был вынужден перетащить свои вещи на явочную квартиру.
С этого дня немцы начали ежедневно и методично бомбить Керчь. Встречаться с людьми стало гораздо труднее; из Рыбакколхозсоюза приходилось отлучаться часто и надолго.
Сослуживцы вообще относились ко мне, как к человеку чужому, довольно настороженно. Однажды, придя на работу, я заметил, что меня рассматривают особенно испытующе.
Я спокойно сел за свой стол рядом с молодой девушкой-счетоводом.
- Петр Иванович, куда вы все уходите? - спросила девушка.
- Председатель гоняет по разным поручениям.
- А как вы думаете, когда немцы будут в Керчи?
- Этого я вам не могу сказать. Может, они и совсем здесь не будут.
- А сегодня нас будут бомбить?
- Не знаю.
- Нет, вы все же скажите, куда вас председатель посылает? - допытывалась она, покраснев.
- Об этом я ему докладываю. Если вас интересует, спросите у него.
Она замолчала, схватила со стола какую-то бумагу и исчезла. Через некоторое время появился наш парторг. Он начал расспрашивать меня, откуда я, где работал, не состоял ли раньше в партии и почему не принимаю никакого участия в общественной жизни коллектива.
- Я уже старый и больной человек, - ответил я. - Слава богу, у нас для общественной работы молодежи хватает.
Когда парторг вышел, я направился к председателю.
- Кажется, меня сотрудники в чем-то подозревают?