Я сорвала бы для вас
Прекрасные розы,
Но на дворе зима,
И розы мои из бумаги.
Смотрите на них
И думайте обо мне.
Я люблю вас.
6 февраля 1916
Тант Валли такая душечка! Вчера она была в черном платье с белым воротником и белыми манжетами. Выглядела божественно. Шикарно. И эти черные лакированные туфельки! Вчера вечером я вовсю расцеловала ее, но мне как будто чего-то не хватает - она-то целует меня только один раз. Я, конечно, счастлива, когда она меня целует - как Грета в Дессау, но ведь она же моя тетя. Лизель тоже липнет к ней с поцелуями. Вчера, когда я играла "Ностальгический вальс" Бетховена для нее, она плакала. Мне хотелось бросить скрипку, кинуться к ней и поцелуями стереть ее слезы.
10 февраля 1916
Тант Валли уехала. Это ужасно. Она дала мне серебряный браслет, который мне не разрешают носить в школу. Вот удача: я подобрала несколько недокуренных сигарет с такими шелковистыми кончиками - они курили с тетей Эмини. Когда она уехала, я села у ее кровати и плакала бесконечно. Даже теперь, делая домашнее задание по математике, я вдруг расплакалась, потому что подумала, как у нас все опять стало тихо.
15 июня 1916
Фати послали на Восточный фронт. Мутти поехала в Вестфалию, чтобы попытаться с ним встретиться. Но они разминулись на пять минут - его поезд ушел. Она ужасно расстроилась. Вчера, когда Мутти еще не было, мы пошли в варьете на ревю. Чуть не умерли со смеху. Фати прислал нам настоящие фотографии. На одной он стоит рядом с офицером по имени Лакнер. Мы теперь играем в "сестер милосердия" у нас наверху. Я, конечно, приставлена сиделкой к Лакнеру, а точнее - к Хансу-Хейнцу фон Лакнеру, подполковнику 92-го пехотного полка, 23-х лет, уроженцу Брауншвейга. В черном платке я выгляжу, как настоящая сестра милосердия, и он мне очень к лицу. Кстати, я больше не схожу с ума по тант Валли. Сейчас я ни по кому не схожу с ума! Через несколько недель мы будем в Харцбурге - вот тогда, может, я и потеряю голову - от кого-нибудь.
Из нового поколения смельчаков, которые впервые в мире в 1914 году перенесли войну в небо, самой живописной личностью был, вероятно, немецкий ас, барон Манфред фон Рихтхофен. Кумир соотечественников, уважаемый даже врагами, он воплотил в себе образ поистине романтического авиатора: "белый шелковый шарф, развевающийся по ветру". В вызывающе-безрассудной манере он покрасил свой фоккеровский моноплан с тремя моторами в ярко-красный цвет, чтобы англичане немедленно замечали его. Неприятель оценил эту браваду, окрестив его Красным Бароном. Совсем мальчишки, пилоты одноместных аэропланов, этих хрупких бумажных змеев, носились над землей, убивая и погибая сами, - они-то и были самыми славными ребятами Первой в новейшей истории войны и таковыми пребудут впредь, сколько бы войн еще ни было. Единоборство, со времен старинных рыцарей, всегда было окружено ореолом галантного героизма. Только тем фактом, что молодые девушки из хороших семей не читали газет, что еще не изобрели радио и телевидение, можно объяснить отсутствие этой яркой фигуры в девичьих дневниках Лины. Знай она о нем, ей было бы от чего терять голову - как двадцать восемь лет спустя, при виде любого, кто носил на своей форме крылатую эмблему.
Именно тетушка Валли - с маской скорби на бледном лице принесла Йозефине весть о гибели Луиса. Именно она приняла в объятия пораженную этим ударом женщину, она бормотала обычные формулы утешения, надеясь пробиться сквозь лед шока, она отвела Йозефину в спальню, уложила и укрыла большой периной, потому что знала: скоро холод проберет ее до мозга костей. Потом, в притихшем доме, она села дожидаться прихода детей.
В ту ночь Лизель плакала, пока не уснула, сжимая в руке карточку отца. Лина отказалась верить услышанному. Тант Валли не имела права так ужасно лгать о таких серьезных вещах. Она сделала тетушке книксен и отправилась к себе в комнату. Лина не плакала. Дочери бравых солдат никогда не плачут.
За закрытой дверью спальни Йозефина убивалась в полном уединении. Когда она наконец вышла, вдовьи одежды окружали ее, как крылья летучей мыши. Она туго вплела в косы дочерей черные ленты, пришила черные повязки на рукава их школьной формы, вывесила черный креп на большой парадной двери шёнебергского дома. Жизнь в военной Германии пустилась в пляску смерти.
Июнь 1916
Уже все умерли. Сегодня будут хоронить Фати. Мы с утра пошли не в школу, а на Мемориальное кладбище, побыть с Фати. Могилу для него только еще копали. Здесь ужасно скучно - единственный интересный мальчик на променаде - Шмидт.
Лини
Оставшись одна с двумя детьми, Йозефина пришла в полную растерянность. Она знала, что на вдовью пенсию им не прожить. Скоро девочки вырастут из обуви - что тогда? Где она возьмет кожу в военное-то время? Даже если разрезать сапоги Луиса для верховой езды, то где взять денег на сапожника? И еда делалась все скуднее. Продуктовые карточки стали самой большой ценностью. Йозефина проводила дни в очередях, в надежде выстоять хоть что-то. К зиме 1916 года хлеб пекли из брюквы, мясной рацион составляли кости и требуха; молоко и сыр исчезли из употребления; вместо картошки была репа. Кофе - неотъемлемую часть уклада берлинской жизни - делали из земляных и буковых орехов. "Эрзац" во всем стал сущностью будней. В рабочих кварталах города женщины питались в складчину, устраивали коммунальные кухни, где за сорок пфеннигов каждый мог купить литр жиденького супа на всю семью. В фешенебельных кварталах процветали подпольные рестораны. Тамошние роскошные меню предлагали фазана, сочного гуся, жаркое из свинины с аппетитной корочкой, разнообразие овощей, шоколадные пирожные и множество сортов мороженого. Как всегда, при любой войне, очень богатые пировали, а бедные рылись по помойкам, чтобы прокормить детей.
Когда по осажденному городу пошла гулять инфлюэнца, Йозефина поняла, что пришло время забирать детей и уезжать из Берлина. Распрощаться с домом в Шёнеберге было все равно что снова, на этот раз окончательно, потерять Луиса. Она, так редко позволявшая себе слезы, оплакала все утраченные мечтания своей юности; затем, повернувшись спиной к прошлому, ушла. Ей надо было выполнять свой долг.
Йозефина сняла для своего маленького семейства квартиру в шестидесяти пяти милях к юго-западу от Берлина, в городке под названием Дессау.
Дессау
9 ноября 1916
Я пошла на променад в 6.15. Мне сказали, что Фриц будет там с шести. Мне, как обычно, везет! Я ждала, а он, конечно, даже не показался. Если бы он ко мне подошел, было бы здорово, потому что Мутти не было дома. Мы увиделись позже, на скрипке. Я всегда прихожу на урок, пока он еще не кончил. Если бы только Герберт Хирш знал! Он был от меня без ума в Харстбаде. Довольно интересный. Особенно интересно целовался в темном коридоре, за что я на него страшно разозлилась. Ему четырнадцать, а ведет себя, как в семнадцать. Его отец - вздорный старый еврей, так что Мутти даже считала, что это все может быть опасным. Герберт был для меня приятным развлечением в Берлине, но неудобным, потому что он вечно торчал у наших дверей, поджидая, когда я выйду, а мне, конечно, не хотелось, чтобы нас видели вместе. Перед отъездом из Берлина мы повидались. В день отъезда он приехал на велосипеде. Тетя Эльза подарила мне розы, а я сделала вид, что они - от поклонника, и сказала ему, что могли бы быть и от него. Он развернулся и уехал на своем велосипеде Надо написать ему, разжечь снова его пыл. Тут у каждой девочки есть поклонник, иначе в Дессау была бы тоска зеленая.
Дессау
6 декабря 1916
Сегодня на променаде мальчишки сдернули с меня шапку и вообще приставали. Так всегда, когда приходит новенькая. Завтра не пойду, мне запрещено гулять три дня подряд. И еще мне велено ложиться спать без четверти девять. Это в пятнадцать-то лет?! Лизель такая "добродетельная" - она никогда не заходит дальше Кавалерской улицы, чтобы не подумали, будто она тоже вышла на променад. Тетя Эмини заболела испанкой, и Мутти ушла за ней ухаживать. А мне надо было навестить тетю Агнес. Когда я пришла к ней, она не нашла ничего лучшего, чем начать распекать меня за все мои грехи. "Зачем я вчера ходила на променад? Кого там видела? Сколько раз прошлась взад и вперед?" А у меня одна радость, если это можно назвать радостью, - погулять вечером полчасика с подружкой, когда уроки сделаны. А теперь и этого нельзя! Ну уж нет! Я все равно выйду!
10 декабря 1916
Сегодня он улыбнулся мне так мило. Он был ранен и поэтому носит цивильное платье Его зовут Ф. Шурике, и он всегда так пристально смотрит на меня. Утром я вижу его в трамвае, а вечером - когда он возвращается, а мы гуляем. Так вот, этого я не позволю отнять у меня никому! (Кстати, с тант Валли у меня все кончено).
Дессау
13 января 1917
Может, я чуть и перехлестываю, но ничего не могу с собой поделать, я люблю его. Всем сердцем. А что самое прекрасное - это что я ему нравлюсь! Иначе зачем бы он смотрел на мое окно всякий раз, как проходит мимо нашего дома? Затем, чтобы узнать, стою ли я там, поджидая его. Глупо, но и приятно - знать, для кого делаешь новую прическу, для кого наряжаешься, даже если он едва это замечает. В конце концов, он - моя первая любовь. До сих пор я ничего не знала о любви. Завтра я увижу тебя на променаде, Фрици. Я увижу - тебя, тебя, тебя, мой ангел, тебя, дивного тебя. Прежде я всегда смеялась, когда "любовь" проходила. Над моей первой любовью я никогда не буду смеяться! Надеюсь, Мутти не испортит мне все.
16 января 1917
Все кончено. Для него это все ничего не значило. А я-то позволила себе подойти и показать ему, как он мне нравится. Никогда больше не доверюсь такому, как он, такому, которому на все наплевать, которому было просто интересно послушать, что думает о нем молоденькая "школьница". Нет, я слишком хороша для этого! Свои чувства я запомню, но с самим Ф.Ш. все кончено!
Несколько месяцев продолжалась битва под Верденом. Когда резня кончилась, французы недосчитались пятисот сорока двух тысяч человек; потери немцев составили четыреста тридцать четыре тысячи.
4 февраля 1917
У меня был большой скандал с Мутти. Она сказала, что я "вешаюсь" на всех мальчиков и что я на мальчиках помешана. Во-первых, ни на кого я не "вешаюсь", а во-вторых, это просто мои хорошие друзья. Вовсе не обязательно все время в кого-то влюбляться, а даже если и так, то это не значит быть "помешанной на мужчинах"! Некоторые люди всегда видят что-то предосудительное в самых невинных вещах Она сказала: "Если ты будешь думать только о мужчинах, я пошлю тебя в пансион". Пф! Как глупо! Я всегда у нее без вины виноватая, что за жизнь - тоска! Если кто-то поговорит с мальчиком на катке, значит, он уже "помешан на мужчинах"? Нет, это уж слишком!
19 февраля 1917
Я без ума от Улле Бюлова. Детлей Эрнст Ульрих Эрих Отто Вильгельм фон Бюлов. Он так божественно хорош собой. Его мать - еврейка или бывшая еврейка, и поэтому в нем есть что-то такое особенное - особая расовая красота, обаяние и порода! Ко всему, он жутко шикарный! Ему шестнадцать, сначала он на меня не обращал внимания, но теперь обращает.
Даже в Дессау "брюквенная зима" постепенно становилась беспощадной реальностью. Мало-помалу лица женщин, детей и стариков начали приобретать оранжево-желтый оттенок. Исключение составляла Лина. Ее кожа сохраняла свою фарфоровую белизну. Впоследствии она не раз вспоминала эти времена: "Во время войны у нас из еды была только брюква, одна только брюква и ничего больше. У всех пожелтела кожа - у всех, но только не у меня. Забавно? Мне тогда было всего шесть лет" На самом деле ей было шестнадцать. Марлен роняла годы, как конфетти.
И в ту зиму, когда Эдуард фон Лош предложил руку и сердце молодой вдове Дитрих, Йозефина приняла его предложение со всей признательностью. Эдуард был лучшим другом Дитриха. Она знала и уважала его с того самого дня, когда ее муж впервые привел его к ним в дом - познакомить со своей молодой женой. И Эдуард был единственным из друзей Луиса, который - она это чувствовала - не прощал ему безответственное поведение.
Эдуард по доброте душевной не желал ничего иного, как только заботиться об осиротевшей семье своего друга, защитить ее в наставшие тяжелые времена. Он не требовал, чтобы Йозефина любила его. Ему было довольно самому любить ее.
Клан фон Лош впал в негодование. Они заявили Эдуарду, что Йозефина ему не ровня, и что если он упорствует в своем глупом желании жениться на амбициозной выскочке, то семья не только откажется принимать его жену, но и вообще умывает руки, считая его поступок неблаговидным.
Она была в черном. Церемония венчания Эдуарда и Йозефины прошла скромно, как того требовали положение невесты-вдовы и военное время. Дочери на венчании не присутствовали. Лизель, хотя и продолжала оплакивать своего отца, приняла отчима с искренней любовью. Лина проигнорировала новый брак матери и вела себя так, как будто ничего не произошло. Мать могла сменить имя на фон Лош, ее - навсегда останется Дитрих. В последующие годы ее настоящий отец и фон Лош сольются в ее памяти, утратив характерные для них черты и став одним человеком.
Эдуард перевез свое новое семейство в прекрасный дом, расположенный в одном из самых фешенебельных кварталов Берлина. Теперь каждый день стал напоминать Рождество в миниатюре. На некоторое время им показалось, что война где-то далеко. Иногда по утрам появлялось настоящее молоко и даже целый круг сыра. Чудесным образом возникали маленькие коричневые кулечки с бесценными кофейными зернами. Два-три раза - целые сахарные головы, и был хлеб - хлеб из настоящей муки! Соблазн увидеть Йозефину улыбающейся отправлял Эдуарда на поиски деликатесов, и он радовался, что ему по карману чудовищные цены черного рынка. Однажды перед сном Йозефина нашла живой цветок на своей подушке. Великолепную желтую розу! Розу в военном Берлине? Как Эдуарду удалось достать ее? Вероятно, она стоила целое состояние! Эдуард сиял. Видеть жену счастливой было так сладко. Скоро ему предстояло покинуть ее. Совсем немного времени выпало ему для того, чтобы дарить ей радость.
Берлин
2 апреля 1917
Наконец-то у меня есть место, где я могу побыть одна. Мне отвели мансардочку над ванной комнатой. Тут большой ковер, розовые занавески и электрическое освещение. По вечерам очень уютно. Я так тоскую по весне, по лету. Хотя у нас такой хороший дом, но только кое-кто выходит из него, чтобы посмотреть, что носят другие, и непременно следит за модой и как бы не ударить в грязь лицом. Ах, как славно было бы лежать на лугу в платье с узким лифом и широкой юбкой, лежать и просто мечтать. Я попросилась у Мутти поехать к тете Тутон. "Нельзя". Если бы я была матерью, я была бы счастлива, если бы мой ребенок веселился, хорошо питался - вместо того, чтобы торчать в Берлине за зубрежкой. Грустно, что я больше не влюблена в Улле Бюлова. То есть как раньше - те чувства были очень-очень приятны.
Целую,
Твоя Лини
Немецкие субмарины бороздили Северную Атлантику в поисках как врага, так и тех, кто придерживался нейтралитета. Выждав сколь возможно долго, Вудро Вильсон объявил, что Соединенные Штаты находятся в состоянии войны с Германией. Скоро американские солдаты хлынули во Францию, в готовности пройтись маршем под веселые мотивчики Ирвинга Берлина и Джорджа М. Коэна и спасти мир. Почему бы и нет? Поход сулил почет и славу!
На волнистых холмах Шато-Тьери бесконечная череда маленьких белых крестов отметит их путь.
13 апреля 1917
Хоть бы кто-нибудь вскружил мне голову. Сегодня мы получили карточку дяди Макса. Милый, милый дядя Макс. Теперь, когда его цеппелин сбили и он погиб, все думают, какой он был милый. Я думаю, война никогда не кончится. Вот теперь и Америка! Лучше сейчас не буду писать, подожду, пока случится что-нибудь интересное Я жду новую любовь.
17 мая 1917
Весна, а жарко, как летом. Вчера, когда я шла с урока скрипки по Курфюрстендам, за мной увязались два мальчика.
2 июня 1917
Вчера и сегодня я собирала пожертвования на наши подводные лодки. Завтра попытаюсь отделаться. Мы тут живем в такой скукотище. Мутти все время твердит нам, как хорошо мы живем, но она не понимает, что такое соль жизни, которой у нас нет.
Западный фронт протянулся уже на три сотни миль, от побережья Фландрии, близ Дюнкерка, до швейцарской границы, близ города Базеля. Восточный тянулся на тысячу миль - от Балтийского до Черного моря.
18 июня 1917
Я начинаю влюбляться в Маргарет Розендорф из класса Лизель - иначе у меня пусто на сердце. Настолько лучше, когда у тебя кто-то есть - тогда чувствуешь себя такой хорошенькой. Мы ездили на экскурсию в Фаулбауммерн. Там за мной ухаживал один пожилой господин по фамилии Вибет. Я ходила на фильм с Хенни Портен. Я люблю ее. Я наконец-то убедила Мутти переменить Лизель прическу. До сих пор она носила косы на затылке корзиночкой, а теперь сделала пучок с таким особым бантом. Я зачесываю волосы наверх, а по особым случаям выпускаю на шею один локон. Я уже слишком стара для косы.
28 июня 1917
Я так люблю Хенни Портен. Я послала ей открытку, чтобы получить и автограф, но она ведь не знает, кому их дает. Просто расписывается, запечатывает в конверт и готово. Легко и просто. Появились новые открытки: она со своим ребенком. Бедняжка, она еще такая молодая. Княгиня Эдуард лечится в санатории по поводу истерии. Надеюсь, она поправится. Она была очень мила, когда мы познакомились у тант Валли. Мне купили скрипку за две тысячи марок. Звук чистый. Это значит, они хотят, чтобы я занималась всерьез? Что ж, практиковаться будет ужасно приятно, я уверена! Я написала стишок про "наши храбрые подводные лодки".