троих. Вместе со мной квартировали Борис Акулов и Николай Кучумов. Кроме трех железных кроватей, стола и трех стульев в комнате больше ничего не было. Не было и электричества. И мы пользовались для освещения испытанной на войне "катюшей" - коптилкой, изготовленной из гильзы 37-миллиметрового снаряда и заправленной бензином. Старик-хозяин изредка протапливал печку кизяком или другими горючими материалами, включая отработанное масло.
Развалины разрушенных зданий, неосвещенные улицы, труднопроходимая грязь, ненастная погода со снегом или дождем, с сильными ветрами не располагали к прогулкам по городу. После нескольких боевых вылетов, большой физической и моральной нагрузки, поужинав в столовой, мы обычно громились побыстрее добраться до нашей холодной холостяцкой квартиры.
По когда в одном из полуразрушенных домов устраивались танцы или показывали кино, наши летчики гурьбой отправлялись туда, преодолевая холод, темноту и грязь. Для молодежи и во время войны не было непреодолимых препятствий, всегда было желание и стремление повеселиться. Среди летчиков эскадрильи игнорировал танцы, пожалуй, только Борис Акулов. К ним он относился равнодушно, а в ответ на подначки товарищей обычно отвечал шуткой:
- Нам не до танцев. Лишь бы плотно поесть да крепко поспать…
Николай Кучумов, летавший в составе разведывательного звена ведомым у старшего лейтенанта Белозерова, наоборот, не любил сидеть дома, когда другие шли к импровизированному клубу. Часто по вечерам, когда выпадало свободное время, Николай несильным, но приятным голосом напевал наши любимые песни: "Темная ночь", "Землянка", "Синий платочек", "Огонек".
Удивительные песни. Казалось бы, совсем простые, но как они были близки сердцу каждого из нас, как волновали. Я и сегодня, спустя сорок лет после войны, не могу без волнения слушать эти поистине народные песни. А тогда они, глубоко запав в душу каждого, помогали нам преодолевать военные тяготы и лишения, рождали уверенность в победе.
Наш маленький домик был центром притяжения для летчиков эскадрильи. Здесь собирались они почти каждый вечер, говорили, спорили. У нас были общие интересы, общие разговоры, общие любимые песни, нас связывала крепкая фронтовая дружба.
В один из зимних вечеров нашу "обитель" посетил парторг полка капитан Леонов. А для гостя, известное дело, и место в красном углу. По возрасту Леонов был старше нас, слыл человеком заботливым.
- Ну выкладывайте, что волнует, какие донимают проблемы? - спросил он, растирая полные и покрасневшие на ветру руки.
- На трудности не жалуемся, всем ныне тяжко, а вот проблемы, секретарь, есть и не только меня волнуют… Всех, я думаю, - начал Борис Акулов. - Нам все же непонятно, почему наши союзники волынят со вторым фронтом. Договор был, обещание они дали, чего же тянуть…
- Не открывают и шут с ними. Без них обойдемся, - не дожидаясь, что скажет секретарь, отрубил Кучумов.
- Это ты так рассуждаешь, а Черчилль и Рузвельт с тобой не согласны, - вмешался в разговор Котов. - Они так полагают: раз нанесли воздушные удары по Германии, это уже помощь, это уже второй фронт…
- Ничего себе фронт, а чьи солдаты воюют, кто кровь проливает? - вспылил Кучумов.
- Подожди, Николай, не горячись… Я тебя понимаю, - сказал Леонов. - Тут нельзя бросаться в крайности: помощь наших союзников есть, но не такая она, чтоб имела какое-то решающее значение. Теперь всем ясно, у нас и своих сил хватит.
Разговор о втором фронте, о наших полковых делах незаметно перешел на другие темы. Перед этим добродушным и всегда внимательным к летчикам человеком, каким был наш партийный секретарь, у нас секретов не было. Леонов был искренне удивлен, увидев на нашем столе первый том "Капитала" Карла Маркса.
- Вижу, вы время даром не тратите, - потянулся он к книге. - Читаете?
- Не только читаем, но и изучаем, - ответил Борис Акулов. - Деньги - товар - деньги.
Чувствовалось, что Леонов был несколько озадачен: Акулов считался в полку человеком достаточно легкомысленным.
Теперь- то можно признаться, что "Капитал" принадлежал хозяину квартиры и мы увидели его здесь впервые. Возможно, нынешней молодежи покажется это странным, но мы, попавшие на фронт прямо со школьной скамьи, проходили наши университеты не в аудиториях, а в боях за Родину.
В январе в полк прибыло несколько летчиков из 8-й учебной эскадрильи. Среди них был человек уникальный - рядовой матрос М. Рыжкин, назначенный в нашу, третью эскадрилью. Он появился у нас в землянке в черном ватнике, флотских брюках, больших яловых ботинках и мичманке. Вид у него был, прямо скажем, неказистый и далеко не военный. Светловолосый, застенчивый, он сразу всем пришелся по душе. Рыжкин не скрывал своей безмерной радости по поводу того, что ему посчастливилось попасть в прославленный гвардейский полк и в нашу эскадрилью. Мы на правах старших покровительствовали ему, не давали в обиду, помогали Мише постепенно войти в боевой состав. Поселился он вместе с И. Котовым и частенько вместе с ним вечерами бывал у нас. Летчик в звании рядового матроса - редкий случай даже на войне. В первые же дни с ним произошел курьезный случай. В городе его увидел комендант, Рыжкин показался ему подозрительным.
- Кто такой? Почему болтаетесь по городу? - спросил старший лейтенант.
- Матрос Рыжкин, летчик гвардейского полка, отпущен командиром подыскать квартиру, - ответил Рыж-кин.
Старший лейтенант, конечно, не поверил ему:
- Бросьте заливать, матрос. Какой из вас летчик? Вот потопаете строевой в комендатуре часиков пять, тогда вспомните, кто вы такой.
У Рыжкина, как назло, не оказалось никакой справки, удостоверяющей его личность, это обстоятельство еще больше вызвало недоверие коменданта. С большим трудом Рыжкин, уже доставленный в комендатуру, добился, чтобы связались со штабом полка и получили подтверждение, что он действительно летчик. На следующий день его выпустили, но строевой ему пришлось позаниматься до пота под руководством сержанта…
Тяжело переживали мы гибель Иосифа Котова, которого в своем кругу звали Иоськой. В один из мартовских дней он не вернулся с боевого задания. При отходе от Феодосии нашим летчикам пришлось отражать настойчивые атаки "мессеров". В пылу боя никто не заметил, в какой момент был подбит самолет Котова и где он упал. Могилой летчика стало Черное море. Мы не могли примириться с мыслью, что он стал легкой добычей "мессеров". Котов был опытным летчиком, неоднократно встречался в воздухе с вражескими истребителями и знал их повадки. "Что же произошло?" - задавали мы себе вопрос. И невольно вспоминали его мрачное состояние в последнее время.
Иосиф Котов прибыл в нашу эскадрилью после длительного лечения в госпитале. В одном из воздушных боев он был подбит и, раненный в ногу, с трудом посадил машину. После этого он стал сильно прихрамывать. Среднего роста, с черными волосами и тонкими чертами лица, общительный и добрый, он быстро сходился с людьми. Иосиф был украинцем по национальности и в разговоре любил щегольнуть какой-либо поговоркой на родном языке. А их в памяти Котова хранилось великое множество.
- Як, хто чогось не хоче бачити, не поможе йому ни свичка, ни окуляри, - любил он повторять, когда приходилось долго убеждать некоторых не в меру распалившихся крикунов и спорщиков, особенно после воздушных боев. А если наш смех или веселье внезапно прерывало печальное известие, он, вздыхая, говорил:
- Смих и плач люди часто в одний торби носять.
Иосиф в числе немногих летчиков был женат, но в разговорах упоминал об этом редко. Однажды, когда мы возвращались на полуторке с аэродрома в город, увидели на обочине дороги высокую, стройную блондинку в серой офицерской шинели. Внезапно Иосиф забарабанил кулаком по кабине водителя и без каких-либо объяснений выскочил из кузова и бросился к женщине. Мы удивились, куда девалась его хромота. Тогда и поняли, что стройная блондинка - жена Котова. Позже мы узнали, что она в звании младшего лейтенанта административной службы состояла в органах прокуратуры флота.
В зимние месяцы она неоднократно появлялась в Анапе. В эти дни Котов был особенно радостным. Чувствовалось, что его с женой связывает настоящая любовь. Но как-то после очередной встречи с ней Иосиф приехал на аэродром темнее тучи. Был угрюм и молчалив, на вопросы товарищей отвечал неохотно.
На следующий день Котов заболел и вынужден был лечь в лазарет. Ничего не поделаешь. И на войне люди болеют. Через две недели он возвратился с черной бородой и усами и по-прежнему угрюмым. На наших глазах совершенно изменился человек. Было видно, что он о чем-то сильно переживает. Только после его гибели мы узнали о причине перемен в его поведении: Котов узнал об измене жены. Это его сильно мучило. Иосиф пытался выяснить отношения, найти пути примирения. Но его попытки ни к чему не привели.
Мы, молодые, еще не успевшие в большинстве своем по-настоящему полюбить, не могли тогда понять, что на войне казалось бы огрубевшие сердца и души солдат на самом деле особенно легко ранимы, что во фронтовой обстановке тяжело переживается горечь измены. Конечно, в таком состоянии нельзя было посылать Котова на боевое задание, надо было дать ему возможность успокоиться, преодолеть моральное потрясение.
…Как- то в нашей землянке появился летчик младший лейтенант Павел Пчелинцев, с раскосыми глазами, подвижный и общительный. Его появление у нас было неожиданным, поскольку после окончания училища он проходил службу в 7-м авиаполку.
- Паша, какими судьбами ты в наших краях? - удивленно спросил Акулов.
- Направлен на исправление в 47-й полк летать задом наперед на "илах", - с напускной веселостью ответил Пчелинцев.
Начались расспросы, как и почему?… Мы были наслышаны об одной слабости Пчелинцева, его пристрастии к "зеленому змию", что, несомненно, отражалось на службе и полетах.
Командование полка после многочисленных предупреждений и наказаний вынуждено было принять самые строгие меры и отстранить его от полетов. На Черноморском флоте применялась такая крайняя мера к летчикам. За различные тяжелые провинности их направляли в качестве воздушных стрелков на штурмовики Ил-2. Пожалуй, не было более тяжкого и в то же время более эффективного наказания для летчика. В подобных случая "обычно определялось количество боевых вылетов, которые должен выполнить провинившийся в качестве стрелка, чтобы затем при положительной характеристике получить право возвратиться в свой полк на летную работу. Вот такое наказание было наложено на Пчелинцева.
- Паша, ты не беспокойся, мы тебя отведем на Феодосию, - под общий смех летчиков сказал Акулов. - А все-таки номер самолета, на котором будешь летать, ты нам скажи, - продолжал он уже в другом тоне. - При случае мы за тобой присмотрим повнимательнее.
В общем эта неожиданная встреча превратилась в веселый, шумный разговор. Нашлись и советчики.
- Главное, Паша, не подставляй свой лоб "мессерам". Как увидишь их, закрывай глаза и пригибайся пониже в кабине.
Под общий хохот тут же кто-то дает другой совет:
- Плохи твои дела, Паша. В первом же вылете можешь выбросить за борт самолета все содержимое твоих карманов.
- Чего пристали к парню. Нет чтобы посочувствовать, - вмешался в разговор Тарасов.
После первой встречи Пчелинцев несколько раз заходил к нам. Он неоднократно высказывал просьбу помочь ему после выполнения штрафных полетов перейти в наш полк. Однако осуществить свою мечту Пчелинпеву не удалось. В одном из боевых вылетов на Киик-Атламу он погиб вместе со своим командиром от прямого попадания зенитного снаряда.
На фронте мы были свидетелями и участниками многих различных событий: значительных и мелких, трагических и комических. Одни на длительное время оставляли след в нашей памяти, другие мелькали и не вызывали глубоких переживаний.
Вечером в столовой мы обычно узнавали о всех полковых новостях. С радостью воспринимали сообщения об очередных победах в воздушных боях, с горечью и болью слушали известия о потерях, о гибели наших боевых товарищей.
В один из теплых мартовских вечеров нас буквально ошеломило известие о том, что с боевого задания не вернулся наш близкий друг Коля Кучумов. Все летчики тяжело переживали его гибель. Не хотелось верить, что мы больше никогда не увидим жизнерадостного, красивого и веселого Николая, никогда не услышим его голоса, его любимых песен.
Только на следующий день от командира разведывательного звена старшего лейтенанта Белозерова нам удалось узнать некоторые обстоятельства гибели Кучумова.
В тот день пара Белозеров - Кучумов вылетела на разведку вражеских аэродромов Керченского полуострова. Это было обычное боевое задание, особенно для Белозерова. Он много летал на разведку и всегда находил наиболее разумное решение при определении маршрута полета, направления выхода на объект разведки. Такая предусмотрительность позволяла Белозерову добывать ценные разведывательные данные о противнике и избегать встреч с истребителями врага. В мае 1944 года за мужество и отличное выполнение боевых заданий И. П. Белозеров был удостоен звания Героя Советского Союза.
В том памятном полете нашу пару перехватили "мессеры". В одну из атак противника со стороны солнца самолет Кучумова был подбит и упал в воду. По наблюдению Белозерова, попытки спастись с парашютом или дотянуть до своего берега Кучумов не предпринимал. По-видимому, он был убит в воздухе.
За два последних месяца мы потеряли четырех летчиков, которые летали ведомыми. Совершенно случайно спастись удалось только одному - Денисову, и только потому, что его подбили над сушей. Могилой остальных стали холодные волны Черного моря. В коротких извещениях родным, в отчетах о боевой деятельности полка будет написано: "…не вернулся с боевого задания". И никто не сможет сказать, где они похоронены. Такова судьба морского летчика. В ходе боевых действий над морем безвозвратных потерь значительно больше, чем над сушей. Это неизбежно. За весь период Великой Отечественной войны каждые три из пяти погибших летчиков-черноморцев упали в море. Эти уроки и опыт следует помнить и делать необходимые практические выводы, прежде всего в вопросах морально-психологической подготовки морских летчиков и совершенствования системы спасения с воды.
Мы здраво понимало известную истину: "На войне без потерь не бывает". Но избегать неоправданных потерь мы были обязаны. Почему гибли ведомые летчики? Видимо, не умели мы еще вовремя упредить противника, не допустить внезапной атаки его истребителей, в любой обстановке первыми увидеть врага… Ведомым не хватало умения сохранять свое место в строю, не всегда достигалось взаимопонимание между ведущим и ведомым. Были случаи, когда ведущие допускали ошибки и мало заботились в бою о своих напарниках, плохо следили за ними и зачастую не видели, как их ведомые попадали под удар врага и погибали.
В нашем гвардейском полку среди молодых летчиков большим уважением и доверием пользовались ведущие капитаны Гриб и Кологривов, старшие лейтенанты Румянцев, Маслов, младший лейтенант Акулов. Мы неоднократно убеждались, что они никогда не оставляют своих ведомых в беде, никогда не забывают о них в бою. Проблема ведущего и ведомого, вопросы взаимодействия и взаимопонимания в боевом полете и в воздушном бою по-прежнему стояли на первом плане.
Ведомый-щит ведущего
В комнату летчиков быстро вошел старший лейтенант Тарасов и без каких-либо пояснений сказал:
- Акулов и Воронов, срочно в машину. Вызывает командир полка на КП.
Мы с Акуловым вопросительно посмотрели друг на друга: такие вызовы, тем более рядовых летчиков, были ни частыми, грехов за нами вроде бы не водилось. Что же значит этот вызов?
- Ну, орлы, вам доверяется защищать честь полка в показательном воздушном бою с парой "лаггов" двадцать пятого полка над нашим аэродромом, - такими словами встретил нас Авдеев в своем кабинете. И, сделав небольшую паузу, продолжил:
- Имейте в виду, за боем будут наблюдать инспекторы Герои Советского Союза Львов и Курзенков. Я надеюсь на вас, как на лучших летчиков. Вылет через десять минут. Времени у вас мало. Быстро в машину и вылетайте.
Конечно, мы были горды, что выбор командира пал на нашу пару. Но одновременно вкрадывалось в душу и сомнение: сможем ли оправдать доверие? Конец сомнениям положил Борис. Садясь в полуторку, он сказал:
- В авиации, Володя, заднего хода нет. Главное - держись!
Я и без этих слов понимал, что такое главное. Мне надо вцепиться в ведущего и при любом маневре во что бы то ни стало сохранять свое место в строю. Наша главная задача - продемонстрировать высочайшую групповую слетанность пары. В Акулове, моем ведущем, я был уверен. Опытный воздушный боец, он умел сконцентрировать свои мысли, внимание, волю на качественном выполнении задания. Никаких отвлекающих мыслей. Все подчинено одному - предстоящему полету, внушал я себе в последние минуты перед вылетом.
Многократно я убеждался на собственном опыте в полетах и в бою, как важно для летчика уметь владеть собой, своими чувствами. Однако далеко не всем и не сразу удавалось управлять собой в боевой обстановке. В силу различных особенностей характера, воспитания, а также психического и физического состояния некоторые летчики не могли сосредоточить внимание на том или ином полете, задании, особенно если они связаны с риском для жизни. Вместо обдумывания деталей боя, возможных вариантов своих действий - как лучше вести осмотрительность, как надо маневрировать, чтобы лучше прицелиться по самолету противника, - у иных летчиков все мысли были заняты размышлениями: "А что будет, если меня подобьют? А вдруг откажет мотор над морем?"
Как важно для победы в бою уметь владеть собой! И в то же время как трудно научиться этому. Человек растет и крепнет физически вроде бы сам по себе. А способность управлять собой формируется многими обстоятельствами: укладом жизни, системой воспитания в семье, школе, армии, в учебных полетах, в бою. И конечно же самовоспитанием.
В предстоящем показательном воздушном бою надо было не только побить "противника", зайти ему в хвост, но и показать искусство владения машиной, монолитную слетанность и взаимопонимание ведущего и ведомого, чтобы с земли пилотаж выглядел зрелищно и привлекательно. Тем более, что за нами будут наблюдать опытные воздушные асы.
У самолета меня встретил верный товарищ и друг механик Шаронов. Он уже знал о предстоящем полете и, как всегда, не унывал.
- Все будет в ажуре, командир, - сказал он, помогая надевать парашют.
- Если бы, Толя, ты сумел добавить нашему "яку" хотя бы полсотни лошадиных силенок, вот тогда все было бы в ажуре.
- Ничего, командир, на нашей машине мотор, как зверь, никогда не подведет.