Наверное, потом Белозерская в душе корила себя, что не отнеслась серьезно к новому увлечению мужа. Наверное, думала, что больше всего Маку привлекает в Люсе умение хорошо печатать на машинке. Она еще до того, как они поженились, не раз печатала булгаковские письма и произведения, в том числе знаменитое письмо правительству от 28 марта 1930 года. Можно представить, какие чувства обуревали Елену Сергеевну в тот момент, когда она печатала это письмо. Ведь в случае, если бы Сталин решил выслать Булгакова за границу, он собирался уезжать с Любовью Евгеньевной, а значит, с ней, Шиловской, расстался бы навсегда.
Любопытно, что днем знакомства Елены Сергеевны с Булгаковым, 28 февраля 1929 года, датировано донесение осведомителя ОГПУ, где впервые упомянут будущий роман "Мастер и Маргарита": "Видел я Некрасову, она мне сказала, что М. Булгаков написал роман, который читал в некотором обществе, там ему говорили, что в таком виде не пропустят, т. к. он крайне резок с выпадами, тогда он его переделал и думает опубликовать, а в первоначальном виде пустить в виде рукописи в общество и это одновременно с опубликованием в урезанном цензурой виде. Некрасова добавила, что Булгаков у них теперь не бывает, т. к. ему сейчас везет и есть деньги, это у него всегда так, и сейчас он замечает тех, кто ему выгоден и нужен".
Справедливости ради отметим, что в феврале 1929 года деньги еще водились – недавно, в декабре 1928 года, прошла с аншлагом премьера "Багрового острова". Но уже 5 марта последовало оглушительное решение Главреперткома о запрете всех булгаковских пьес.
Жили супруги Шиловские в Ржевском переулке, в так называемом доме Гамарника (дом 11), названном так в честь начальника ГлавПУРа Я.Б. Гамарника, который поселился здесь в 1930 году. Официально этот серый дом с колоннадой, построенный в 1914 году архитектором М.А. Мухиным, назывался 5-м Домом Реввоенсовета. Там селились семьи высшего комсостава РККА. Отсюда Елена Сергеевна украдкой бегала на свидания с Булгаковым. В сентябре писатель посвятил ей повесть "Тайному другу". В 1931 году об их связи узнал Е.А. Шиловский (прежде, из-за загруженности делами по должности начальника штаба Московского военного округа, ему было недосуг). В квартире Шиловских произошло бурное объяснение. Евгений Александрович грозил не отдать Елене Сергеевне детей, наставлял на Михаила Афанасьевича заряженный пистолет. Побледневший Булгаков прошептал: "Вы же не будете стрелять в безоружного. Предлагаю дуэль". После этой драматической беседы Булгаков сделал следующую запись на подаренной Елене Сергеевне книге: "Справка. Крепостное право было уничтожено в 1861 году. Москва, 5.II.31 г.", а полтора года спустя приписал: "Несчастье случилось 25.II.31 г.". Первая дата – день объяснения Булгакова с Шиловским, вторая дата – время последней, как они тогда думали, встречи. Под угрозой разлуки с детьми Шиловский заставил жену дать обязательство не встречаться с Булгаковым. Но двадцать месяцев спустя Елена Сергеевна случайно встретила Михаила Афанасьевича на улице, и роман разгорелся вновь.
Угрожать пистолетом безоружному любовнику своей жены, шантажировать разлюбившую жену ее собственными детьми – согласимся, такое поведение отнюдь не красит потомственного дворянина и бывшего штабс-капитана императорской армии. Служба в Красной Армии явно уменьшила благородство Евгения Александровича.
В конце концов Е.А. Шиловский понял, что все равно жену не удержать, что она так или иначе уйдет, и согласился отпустить ее к Булгакову. Детей Шиловские поделили. Старший сын остался с отцом, младший – с матерью, став пасынком писателя.
С.А. Ермолинский так вспоминал о событиях, которые привели к третьей женитьбе Булгакова: "Крах литературный совпал с кризисом его семейной жизни.
Он приходил ко мне растерянный. Порозовев от волнения, начинал разговор, но тут же обрывал его, и мы говорили о каких-то посторонних вещах… Беседы не получалось. Ничего толком он еще сказать не решался, но я догадывался, что происходит с ним, по отдельным его фразам, которые он словно бы пробрасывал, поглядывая на меня при этом испытующе…
В его жизнь, неприметно для окружающих, уже вошел новый человек. Он, этот человек, стал самым дорогим и близким, но его еще не было, не могло быть рядом. Слишком много человеческих судеб переплеталось здесь. Невозможными становились даже мимолетные встречи. И тогда все оборвалось – и, казалось, навсегда. И мир, казалось, померк. И надо было молчать. Нельзя было даже перед другом выговориться до конца.
Я и сейчас не считаю себя вправе рассказывать об этом. Все это слишком личное, чтобы говорить подробнее.
Но именно тогда он, полный неясности, душевной смуты, безнадежности и тоски, проявил всю цельность своего характера, не терпящего никаких компромиссов.
Он доказал это не только как писатель, но и как человек".
О разговоре Шиловского с Булгаковым вспоминала и тогдашняя жена Ермолинского М.А. Чимишкиан: "Тут такое было! Шиловский прибегал (на Б. Пироговскую, где жили Булгаков и его вторая жена Л.Е. Белозерская. – Б. С.), грозил пистолетом…" По утверждению Чимишкиан, "Люба (Л.Е. Белозерская. – Б.С.) тогда против их романа, по-моему, ничего не имела – у нее тоже были какие-то свои планы…" Думаю, что скорее Любовь Евгеньевна просто делала хорошую мину при плохой игре – никаких женихов у нее в ту пору не было.
Елена Сергеевна, как хорошо известно, послужила главным прототипом Маргариты в романе "Мастер и Маргарита". Там о любви главных героев говорится так: "Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!
Так поражает молния, так поражает финский нож!
Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга…"
Не исключено, что первая встреча Мастера и Маргариты в переулке у Тверской воспроизводит первую встречу Булгакова с Еленой Сергеевной после почти двадцатимесячной разлуки.
Возобновление отношений Шиловской и Булгакова относится к концу августа – началу сентября 1932 года. На последнем листе парижского издания "Белой гвардии" Булгаков зафиксировал: "А решили пожениться в начале сентября 1932 года. 6. IX. 1932 г." Сохранился отрывок булгаковского письма Шиловскому, датированный тем же числом: "Дорогой Евгений Александрович, я виделся с Еленой Сергеевной по ее вызову, и мы объяснились с нею. Мы любим друг друга так же, как любили раньше. И мы хотим пожениться". Е.А. Шиловский, в свою очередь, еще 3 сентября 1932 года, очевидно после объяснения с женой, писал родителям Елены Сергеевны в Ригу: "Дорогие Александра Александровна и Сергей Маркович! Когда Вы получите это письмо, мы с Еленой Сергеевной уже не будем мужем и женой (вероятно, в этот день они подали заявление о расторжении брака. – Б. С.). Мне хочется, чтобы Вы правильно поняли то, что произошло. Я ни в чем не обвиняю Елену Сергеевну и считаю, что она поступила правильно и честно. Наш брак, столь счастливый в прошлом, пришел к своему естественному концу. Мы исчерпали друг друга, каждый, давая другому то, на что он был способен, и в дальнейшем (даже если бы не разыгралась вся эта история) была бы монотонная совместная жизнь больше по привычке, чем по действительному взаимному влечению к ее продолжению. Раз у Люси родилось серьезное и глубокое чувство к другому человеку, – она поступила правильно, что не пожертвовала им.
Мы хорошо прожили целый ряд лет и были очень счастливы. Я бесконечно благодарен Люсе за то огромное счастье и радость жизни, которые она мне дала в свое время. Я сохраняю самые лучшие и светлые чувства к ней и к нашему общему прошлому. Мы расстаемся друзьями".
Показательно, что любовной связи, а потом и браку Булгакова с Еленой Сергеевной не помешал присущий Булгакову бытовой антисемитизм, столь ярко запечатленный в его дневнике. Любовь оказалась сильнее предрассудков. В ряде дневниковых записей Булгаков демонстрирует неприязненное отношение к евреям. Так, в дневниковой записи в ночь с 20 на 21 декабря 1924 года не встретившие поддержку писателя действия французского премьера Э. Эррио, который "этих большевиков допустил в Париж", объясняются исключительно мнимо еврейским происхождением политика: "У меня нет никаких сомнений, что он еврей. Люба (Л.Е. Белозерская. – Б. С.) мне это подтвердила, сказав, что она разговаривала с людьми, лично знающими Эррио. Тогда все понятно". Также подчеркивается и еврейская национальность не понравившегося Булгакову драматического тенора Большого театра В.Я. Викторова, а неодобрительно отзываясь о публике, посещавшей литературные "Никитинские субботники", писатель подчеркивает, что это – "затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев". Булгаков явно разделял бытовой антисемитизм, выразившийся в негативном стереотипе евреев, со своей средой – русской православной интеллигенцией Киева, причем этот стереотип был усугублен значительной ролью, которую сыграли в революции лица еврейского происхождения. Л.Е. Белозерская вспоминала, как не понравилась им с Булгаковым пьеса И.Э. Бабеля "Закат" именно из-за русофобских реплик: "В… 1928 году мы с М.А. смотрели пьесу Бабеля "Закат" во 2-м МХАТе. Старого Крика играл Чабан, его жену Нехаму – Бирман, сына Беню – Берсенев. Помню, как вознегодовал М.А., когда Нехама говорит своему мужу: "А кацапы что тебе дали?.. Водку кацапы тебе дали, матерщины полный рот, бешеный рот, как у собаки…" Однако автор "Белой гвардии" и "Дней Турбиных" смог подняться над предрассудками: именно евреи выступают у него безвинными жертвами Гражданской войны.
3 октября 1932 года брак Елены Сергеевны с Шиловским был официально расторгнут, а уже 4 октября был заключен ее брак с Булгаковым. Сохранилась его шутливая записка, переданная на заседании во МХАТе режиссеру В.Г. Сахновскому: "Секретно. Срочно. В 3 3/4 дня я венчаюсь в загсе. Отпустите меня через 10 минут".
Вскоре после свадьбы пришла печальная весть. Елена Сергеевна 25 октября 1933 года записала в дневнике: "Под утро видела сон: пришло письмо от папы из Риги, написанное почему-то латинскими буквами. Я тщетно пытаюсь разобрать написанное – бледно. В это время Миша меня осторожно разбудил – телеграмма из Риги. В ней латинскими буквами: "Papa skonshalsia".
Младшего сына Сережу, оставшегося с матерью, Булгаков полюбил как родного. Уже на склоне лет, в октябре 1968 года, Е.С. Булгакова в письме к своему племяннику воспроизводит такую зарисовку прежней жизни: "…Миша как-то очень легко, абсолютно без тени скучного нравоучения, говорил с мальчиком моим за утренним кофе в один из воскресных дней, когда Женичка пришел к нам, и мы, счастливая четверка, сидели за столом: "Дети, в жизни надо уметь рисковать… Вот, смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне, бедняку, и вот, поглядите, как сейчас нам хорошо…" И вдруг Сергей малый, помешивая ложечкой кофе, задумчиво сказал: "Подожди, Потап, мама ведь может `искнуть еще `аз". Потап выскочил из-за стола, красный, не зная, что ответить ему, мальчишке восьми лет".
Е.А. Шиловский помогал жене и сыну, но с Булгаковым больше никогда не встречался, затаив обиду на него на всю оставшуюся жизнь. С 1 сентября 1933 года Елена Сергеевна начала вести дневник, который стал одним из наиболее важных источников биографии Булгакова (сам Михаил Афанасьевич после конфискации ОГПУ в 1926 году дневника "Под пятой" дневниковых записей более не вел, да и к собственному дневнику сильно охладел еще за несколько месяцев до его изъятия органами). В письме родителям 11 сентября 1932 года она утверждала: "…Полтора года разлуки мне доказали ясно, что только с ним жизнь моя получит смысл и окраску. Мих. Аф., который прочел это письмо, требует, чтобы я приписала непременно:.. тем более что выяснилось, с совершенной непреложностью, что он меня совершенно безумно любит". 14 марта 1933 года Булгаков передал Елене Сергеевне доверенность на заключение договоров с издательствами и театрами по поводу своих произведений, а также на получение авторских гонораров. Она печатала под диктовку все произведения писателя 30-х годов.
Жизненная судьба благоприятствовала покинутому мужу, и уже спустя четыре года Шиловский женится на Марианне Алексеевне Толстой-Дымшиц (1911–1988), дочери мэтра советской литературы А.Н. Толстого, что, как справедливо полагают, уберегло его от сталинских репрессий военачальников в 1936–1938 годах. Толстой к тому времени был живым мифом советской пропаганды, и связывать его с "врагами народа" было бессмысленно. А вот если бы Евгений Александрович не имел столь мощного прикрытия, то после вполне вероятного его ареста и расстрела в 1937–1938 годах Елену Сергеевну, скорее всего, отправили бы в лагерь как члена семьи изменника родины (до бывших жен тогда часто тоже добирались). Булгаков в этом смысле был плохим прикрытием. Его бы в случае ареста Елены Сергеевны, наверное, не тронули бы (Сталин любил "Дни Турбиных"), но уберечь жену от лагеря он вряд ли бы смог. Между прочим, не уберег свою жену от ареста и лагеря друг Булгакова театральный художник В.В. Дмитриев. Так что, можно сказать, второй брак Шиловского стал настоящим счастьем и для Булгакова с Еленой Сергеевной.
Познакомились Шиловский с Марианной в конце 1933 года. Она так описала близким Евгения Александровича: "Красивый синеглазый военный с тремя ромбами в петлицах… Ему 43 года…", когда ей самой было 22. Через три года поженились, а 7 мая 1937 года у них родилась дочь Марина. Отца внучки Алексея Толстого было совсем уж неудобно репрессировать.
С.А. Ермолинский так вспоминал о жизни Елены Сергеевны и Булгакова в новой трехкомнатной квартире № 44 в писательском доме № 3 в Нащокинском переулке, куда они переехали 18 февраля 1934 года: "Ему исполнилось тогда сорок три, в такие годы не так просто начинать жизнь заново. И ведь у него было по-прежнему шаткое литературное положение, а у нее благоустроенная семья и двое детей. Тем не менее они оба были тверды в своем решении быть вместе…
Вот жить вместе им было негде. Елене Сергеевне пришлось перебраться на Большую Пироговскую, но там жила Любовь Евгеньевна; легко представить себе, в какой неестественной обстановке все трое очутились. Пожалуй, только ему могло показаться, что теперь, когда все наконец разъяснилось и очистилось, они, добрые и великодушные, не фальшивя, поймут друг друга. Мужчины в таких случаях или, как Подколесины, выпрыгивают в окошко, или, чаще всего, стараются найти примирительные формы и верят, что можно сделать так, что всем будет хорошо. Но этого никогда не случается. И, конечно, чем дальше, тем становилось невыносимее.
Так продолжалось до тех пор, пока не удалось вымолить небольшую квартиру в писательской надстройке в Нащокинском переулке (ныне улица Фурманова), и Лена с Михаилом Афанасьевичем переехали туда. С ними – ее младший сын Сережа, а старший, Женя, остался у отца, но часто приходил к ним и очень привязался к Булгакову. У Жени была даже какая-то влюбленность в него.
Я знал, что внешний и внутренний облик его жизни не мог не перемениться. Все стало по-другому. И в первый раз шел в новый булгаковский дом настороженный. Лена (тогда еще для меня Елена Сергеевна) встретила меня с приветливостью, словно хорошо знакомого, а не просто гостя, и провела в столовую. Там было чинно и красиво, даже чересчур чинно и чересчур прибрано. От этого веяло холодком. Направо приотворена дверь, и был виден синий кабинет, а налево – комната маленького Сережи. Книги были выселены в коридор (это мне не понравилось). Из коридора высунулась домработница, но, получив деловитое и беспрекословное распоряжение, тотчас исчезла. Повернувшись ко мне – лицо хозяйки из озабоченного снова превратилось в приветливое, – она сказала:
– Сейчас будем ужинать, Миша в ванной.
Лена держалась непринужденно, но я видел, что она напряжена не меньше, чем я. Со всей искренностью она хотела расположить к себе тех из немногих его друзей, которые сохранились от его "прежней жизни". Большинство "пречистенцев" не признавали ее или принимали со сдержанностью нескрываемой. Одета она была с милой и продуманной простотой. И, легко двигаясь, стала хозяйничать. На столе появились голубые тарелки с золотыми рыбами, такие же голубые стопочки и бокалы для вина. Узкое блюдо с закусками, поджаренный хлеб дополняли картину. "Пропал мой неуемный и дерзкий Булгаков, обуржуазился", – подумал я сумрачно.
Но вот появился и он. На голову был натянут старый, хорошо мне знакомый вязаный колпак. Он был в своем выцветшем лиловом купальном халате, из-под которого торчали голые ноги. Направляясь в спальню, он приветственно помахал рукой и скрылся за дверью, но через секунду высунулся и, победоносно прищурившись, осведомился:
– Ну как, обживаешься? Люся, я сейчас.
А потом, уже за столом, говорил:
– Ты заметил, что меня никто не перебивает, а, напротив, с интересом слушают? – Посмотрел на Лену и засмеялся. – Это она еще не догадалась, что я эгоист. Черствый человек. Э, нет, знает, давно догадалась, ну и что? Ой… – Он сморщил нос. – Не дай бог, чтобы рядом с тобой появилось золотое сердце, от расторопной любви которого ко всем приятелям, кошкам, собакам и лошадям становится так тошно и одиноко, что хоть в петлю лезь".
Но общение Булгакова с "пречистенцами" все-таки продолжалось, хотя встречи стали более редкими и порой происходили в гостях у третьих лиц. Одну из них Елена Сергеевна зафиксировала в дневнике 18 сентября 1934 года: "Вечером мы с М.А. пошли к Леонтьевым. Дома были только дамы… Кроме нас, там были еще Шапошниковы. М.А. и Борис Валентинович после ужина подсели к роялю и стали петь старинные романсы. А мы, четыре дамы, рассказывали друг другу всякую чушь. В частности, Евгения Григорьевна передавала рассказ Климова – очень вольный. Впечатление было забавное. От рояля доносятся мужские голоса: "Не искушай меня…", а в это время с дамского стола раздается бас Евгении Григорьевны: "Котам яйца вырезаю!.." – из анекдота Климовского".