Сам Калужский однажды как будто даже намекал на свою связь с органами. 24 августа 1934 года Е.С. Булгакова отметила в дневнике: "Вечером был Женя Калужский, рассказывал про свою летнюю поездку. Приехал во Владикавказ, остановился в гостинице. Дико утомленный, уснул. Ночью пришли в номер четыре человека, устроили обыск, потом повели его в ГПУ. Там часа два расспрашивали обо всем… Потом извинились: "Ошибка. Приняли за другого". На Калужского как на осведомителя указывает и следующее более раннее обзорное донесение от 23 мая 1935 года, принадлежащее, очевидно, тому же агенту, что информировал о событиях, связанных со снятием "Мольера": "БУЛГАКОВ М. болен каким-то нервным расстройством. Он говорит, что не может даже ходить один по улицам и его провожают даже в театр, днем". Далее приводится дословная оценка драматургом руководителей МХАТа: "Работать в Художественном театре сейчас невозможно. Меня угнетает атмосфера, которую напустили эти два старика СТАНИСЛАВСКИЙ и ДАНЧЕНКО. Они уже юродствуют от старости и презирают все, чему не 200 лет. Если бы я работал в молодом театре, меня бы подтаскивали, вынимали из скорлупы, заставили бы состязаться с молодежью, а здесь все затхло, почетно и далеко от жизни. Если бы я поборол мысль, что меня преследуют, я ушел бы в другой театр, где наверное бы помолодел". В дневнике Е.С. Булгаковой именно такой разговор записан 20 марта 1935 г. и как раз с Е.В. Калужским: "Вчера у нас были Оля с Калужским. М.А. рассказывал нам, как все это (репетиции К. с. – Б. С.) происходит в Леонтьевском. Семнадцатый век старик (Станиславский. – Б. С.) называет "средним веком", его же – "восемнадцатым". Пересыпает свои речи длинными анекдотами и отступлениями… доказывает, что люди со шпагами не могут появиться на сцене, то есть нападает на все то, на чем пьеса держится. Портя какое-нибудь место, уговаривает М.А. "полюбить эти искажения".
В пользу того, что именно Калужский был осведомителем НКВД в Художественном театре, говорит и следующий примечательный факт. В опубликованных в 1998 году обзорных донесениях неизвестного сексота о МХАТе в 1935–1936 годах ни разу не упомянут Калужский – фигура в номенклатуре театра далеко не последняя. Очевидно, агент никак не мог писать о самом себе.
Одним из прототипов Алоизия Могарыча, кстати сказать, послужила… божья коровка, гордо именующая себя "поэт Алоизий Семиточечный", из сказки немецкого писателя Вальдемара Бонзельса "Приключения пчелки Майи" (1912). Она больше известна сегодня по одноименному мультфильму, появившемуся в 1972 году. В этой сказке пчелка Майя встречает Алоизия при следующих обстоятельствах: "Каждый раз, когда Майя вспоминала о родном улье, ей делалось грустно и она впадала в глубокую задумчивость.
– Здравствуйте! – неожиданно раздался возле нее чей-то голос. – Вы, как мне кажется, прехитрая штучка!
Пчелка вздрогнула от неожиданности.
– О нет! Неправда! – крикнула она в ответ и оглянулась вокруг.
Возле нее сидело маленькое светло-бурое существо, имевшее вид полушарика, с семью черными пятнышками на поверхности. Из-под его блестящего щитка высовывались крохотная головка с двумя ярко блестевшими глазками и тонкие, как ниточки, короткие ножки. Несмотря на свою странную наружность, это насекомое, так неожиданно заговорившее с Майей, ей очень понравилось, потому что в нем было нечто приятное.
– Кто вы? – спросила она и добавила: – Я пчела Майя.
– Почему вы меня обижаете? – ответил вопросом толстяк. – Неужели вы меня не знаете?
– Я не хотела вас обидеть! – поспешила успокоить его пчелка. – Я действительно вас не знаю.
– Но меня всякий знает! – возразил собеседник. – Ну хорошо: я помогу вам. Считайте!
И он медленно повернулся к ней спиной.
– Что считать? – спросила Майя. – Точки на вашей спине?
– Ну да!
– Семь, – сказала пчелка.
– Ну? Значит?.. Вы все еще не знаете? Ну хорошо, я скажу вам. Моя фамилия – Семиточечный, мое имя – Алоизий, а по роду занятий я – поэт.
Люди еще называют меня божьей коровкой. Но это их дело… Это-то, я надеюсь, вам известно?
Чтобы не обидеть его, Майя не решилась ответить отрицательно.
– Да! – воскликнул Алоизий. – Я живу лишь солнечным светом, дневным покоем и людской любовью.
– Неужели вы ничего больше не кушаете? – удивилась пчелка.
– Конечно, кушаю: травяных вшей. А вы их едите?
– Нет, – ответила Майя. – Они такие…
– Какие? Что вы хотите сказать?
– Это у нас не принято, – робко поправилась пчелка.
– Еще бы! – воскликнул Алоизий. – Еще бы! Вы – мещанка и делаете только то, что принято. Мы, поэты, с этим не считаемся… Есть у вас время? – спросил он вдруг.
– Конечно, есть, – ответила Майя.
– Тогда я прочту вам мое стихотворение. Только сидите смирно и закройте глаза, чтобы окружающее вас не отвлекало. Мое произведение называется "Палец человека". В нем описываются мои личные переживания…
Вы слушаете?
– Да, – кивнула головой пчелка. – Я слушаю внимательно каждое ваше слово.
– Итак, – начал Алоизий. – Стихотворение. "Палец человека":
День был солнечный и ясный -
Ты нашел меня в куртинке.
Весь ты кругленький и красный,
Наверху блестит пластинка
С гладкой ровной серединкой.
Ею всюду двигать можно -
Сам внизу сидишь надежно.
– Каково? – спросил поэт после короткой паузы. В глазах у него стояли слезы, а голос дрожал.
– Ваш "Палец человека" произвел на меня неизгладимое впечатление, – сказала Майя, несмотря на то, что она слышала стихи и получше.
– А как вы находите форму? – осведомился Алоизий с грустной улыбкой.
Он был, по-видимому, сильно тронут похвалой пчелки.
– Круглой, чуть продолговатой…
– Я говорю о художественной форме моего стихотворения! – перебил ее Алоизий.
– О! – поспешила поправиться ничего не понявшая Майя. – Она превосходна.
– Неужели? – воскликнул толстяк. – Вы хотите сказать, что мое произведение превосходит все, что вы до сих пор слышали и что вообще подобное творение услышишь нечасто? В искусстве всегда должно быть что-то новое. А поэты порой забывают об этом… А как вам нравится размер?
– О! – пробормотала пчелка. – Мне кажется…
– Ваше признание моего таланта смущает меня, – произнес Алоизий. – Благодарю вас. Но мне необходимо удалиться, ибо уединение – отрада всякого истинного художника… Прощайте!
– Прощайте, – ответила Майя, которая так и не поняла, чего хотел от нее странный толстяк.
Она вспомнила вопрос поэта о размере и подумала: "Конечно, он не очень-то велик, но, может быть, он еще подрастет". И Майя задумчиво смотрела вслед Алоизию, пока он усердно карабкался вверх по ветке. Его ножки были чуть заметны, и издали казалось, что он не идет, а катится. Пчелка перевела взгляд на ржаное поле, где бабочки продолжали свою игру, которая понравилась Майе гораздо больше стихов Алоизия Семиточечного".
Здесь можно заметить сходство и с характеристиками Алоизия Могарыча, который не только прекрасно разбирался в литературе, но и имел своеобразный талант точно определять, какое произведение может быть напечатано, а какое нет и почему, а также в состоянии был объяснить смысл любой газетной заметки. Он живет столь же уединенно, как и божья коровка Алоизий, но только потому, что стремится сперва обрести достаточную жилплощадь. А в уединении сподручнее писать доносы. Возможно, сказка Бонзельса также подсказала Булгакову идею сочетать изысканное имя Алоизий с комическим эпитетом.
С Мансуровским переулком, где когда-то жил Ермолинский и куда Булгаков поселил своих Мастера и Маргариту, оказался связан один очень неожиданный и необычный прототип Воланда.
Сначала – один отрывок: "Алексей Алексеевич говорил, что христианство разрушается сверху масонством, снизу социализмом. Народ вкривь и вкось воспринял социализм не только потому, что он не просвещен, а потому, что в нем расшатались основы веры в Бога. Он стал забывать страдания Христа, тем более что в нем, в тайниках его души, сохранялся всегда язычник, идолопоклонник (ввиду икон и многих обрядов). Жизнь – борьба света и тьмы, греха – с благодатью веры в Бога. Недры масонства и упорная в нем работа – нам неизвестны. Но многое в прожитой жизни нашей заставляет задумываться над этой загадкой.
Мне вспоминается один странный эпизод в Москве. Это было, кажется, в 1919 году.
В один из вечеров к Алексею Алексеевичу привели представить какого-то "профессора", в каком университете и какой специальности, неизвестно. Высокий, красивый, с черной бородой и с гипнотизирующими глазами, очень элегантный. Булавка в галстуке и перстни все со змеями, пентаграммами и всякой нечистью.
Отойдя приготовить чай, я сказала брату Ростиславу:
– Шепни как-нибудь Алексею, что этот профессор от черной магии, очевидно.
– Не беспокойся, он и сам разберет, – улыбнулся брат.
Много, много очень интересного мы наслушались в тот вечер о его путешествиях, о его влиянии в Красной Армии, о дружбе с матросами в Кронштадте.
Под конец, видя, что мы сидим твердо и его одного с Алексеем Алексеевичем не оставляем, он вдруг выпалил очертя голову:
– А знаете ли, генерал, я три года до вас добираюсь, и только сегодня мне это удалось. Вы ведь оккультист…
– То есть я немного читал по этим вопросам.
– Да, да, мы знаем о вас больше, чем вы можете мне это сами сказать.
Он смотрел пристально, в упор, в глаза моего мужа. Мне стало смутно на душе и я подумала: кто это мы?
Я встала, прошла за ширмы и, быстро сняв со стены любимую иконку мужа, которая всегда висела у изголовья его кровати, завернула ее в чайную салфетку и тихонько просунула ее в руку мужа. Он понял меня и усмехнулся своей ласковой, милой улыбкой, зажав в руках распятие Христа.
А наш гость продолжал ораторствовать, сам увлекаясь своей миссией.
– О, надо знать оккультную силу, ведь она может дать и дает каждому по его влечению. Кто любит деньги – получит их, кто любит Родину – увидит ее возрожденной. Кто честолюбив – получит почести, кто мечтает о власти – тот будет властвовать… Только нужно войти с этою силою в контакт…
Алексей Алексеевич засмеялся и встал с кресла, как всегда с трудом, так как у него болела раненая нога.
– Простите, профессор, я нездоров, и доктора приказывают мне рано ложиться спать. Мы как-нибудь еще раз побеседуем с вами.
Сконфуженный, но не потерявший своего апломба, чертяга дал свою визитную карточку, телефон и просил по нему дать знать о часе и дне для следующей беседы.
Нечего и говорить, что Алексей Алексеевич ему никогда не телефонировал и энергично пожурил молодых женщин, через которых он влез к нам.
– Пожалуйста, вы эту наглую подделку под масона больше ко мне не приводите.
Я не называю его, так как, кажется, он до сих пор в СССР. И странная вещь, он читал интереснейшие лекции в различных кружках, преимущественно среди бывших аристократов, и несколько раз так бывало, что прочтет две-три лекции, поговорит с некоторыми лицами – и вдруг этот кружок распыляется вследствие арестов его членов. Странно это очень было. И та молодая женщина, которая его к нам привела, и ее муж и несколько знакомых вскоре после этого были арестованы".
Этот отрывок легко можно было бы принять за отрывок черновика знаменитого булгаковского романа "Мастер и Маргарита". Уж больно профессор-оккультист напоминает Воланда. Так же, как и булгаковский дьявол, обещает своему собеседнику рассказать о нем то, что он еще сам о себе не знает, и еще сообщает, что каждому будет дано по его влечению. И визитную карточку предъявляет. И собеседники не сомневаются, что он – профессор по черной магии. Булгаковский Воланд безошибочно предсказывает литераторам Берлиозу и Бездомному их довольно печальное будущее, о котором они ничуть не подозревают. И обещает, что каждому будет дано по его вере. Слова чернобородого профессора-оккультиста также удивительно напоминают вольный перевод Булатом Окуджавой "Молитвы" Франсуа Вийона. И еще можно вспомнить, что Иван Бездомный, уверовав, что таинственный профессор, отправивший под трамвай его друга Мишу Берлиоза, действительно связан с оккультными силами, и чтобы защититься от него, обзаводится иконкой, только не элегантной кипарисовой (о ней – чуть дальше), а самой простенькой, бумажной. А булгаковский Мастер позднее разъясняет Ивану, что он встретился с самим сатаной. Собеседники же элегантного чернобородого профессора сразу же признают в нем черта.
Кто же они такие? Не буду больше томить читателей ожиданием. Алексей Алексеевич – это не кто иной, как генерал от кавалерии Брусилов, автор знаменитого прорыва австрийского фронта в 1916 году. А его вторая жена, чей дневник мы цитировали, – это Надежда Владимировна Желиховская, племянница Елены Петровны Блаватской, одной из основательниц Теософского общества, целью которого было "образовать ядро Всемирного Братства без различия расы, цвета кожи, пола, касты и вероисповедания". Здесь и далее дневник Н.В. Желиховской мы цитируем по ее фонду в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ, ф. 5972, оп. 1, д. 21б). Надо сказать, что теософом, как и его жена, был и сам генерал Брусилов, увлекавшийся оккультизмом и, в отличие от жены, осиливший все семь томов "Тайной доктрины" Блаватской. Мы процитировали запись, сделанную в 1926 году, уже после смерти Алексея Алексеевича, последовавшей 17 марта.
Надежда Владимировна также рассказала историю кипарисового распятия, с помощью которого удалось оборониться от нечистой силы в виде профессора черной магии: "А насчет образка с мощами святых и с кипарисовым распятием мне хочется записать подробно. Алексей Алексеевич его считал явленным и очень любил его. Действительно, это был странный случай в его жизни.
Еще молодым офицером, когда он жил в Петербурге в Аракчеевских казармах, он как-то вернулся из отпуска из деревни домой. Вся семья оставалась еще в Эстляндии… Не успел он отдохнуть с дороги, как ему подали телеграмму из Кутаиса, что его дядя, Карл Максимович Гагемейстер, при смерти (Брусилов, потерявший родителей в шесть лет, воспитывался в семье Карла Максимовича и Генриетты Антоновны фон Гагемейстер, которых любил как родных и первым браком был женат на их племяннице Анне Николаевне фон Гагемейстер. – Б. С.). Сию минуту он велел вновь принести из кладовой свой чемодан, чтобы вновь укладываться в дорогу. Открыв его, он вдруг увидел маленький образ вроде складня. Распятый Христос, вырезанный на кипарисовом дереве, в серебряной оправе, и сзади за серебряной выдвигающейся пластинкой – мощи святых, очевидно, мелкие желтоватые косточки.
Всю жизнь Алексей Алексеевич не расставался с ним, глубоко потрясенный этим чудом. Он призвал денщика, расспрашивал его, проверял факт этого необычайного явления всячески.
Денщик утверждал, что вытер пыль, закрыл и снес в кладовую чемодан, и ничего там не было. И во всем доме никто и никогда этого образа не видел.
Алексей Алексеевич верил, что это чудо, и считал величайшей святыней эту иконку. Когда он ушел с войсками на войну, он оставил ее в киоте. Я поняла, что он хотел, чтобы она меня охраняла без него, так как каждый вечер меня ею крестил. Но когда я к нему поехала на фронт, уже на второй год войны, я свезла ее ему, а теперь, когда он умер, я положила ее с ним в гроб…"
Кто же был таинственный профессор черной магии, безуспешно соблазнявший генерала Брусилова? Судя по внешности ("высокий, красивый, с черной бородой и с гипнотизирующими глазами, очень элегантный"), это был поэт, историк, философ и скульптор Борис Михайлович Зубакин. По матери он происходил из старинного шотландского дворянского рода Эдвардс, тесно связанного с масонами, а сам называл себя главой русских розенкрейцеров. Зубакин организовал розенкрейцерские кружки в Невеле, где служил прапорщиком военного времени, а затем в Москве, и представлял себя как странствующего розенкрейцерского епископа. Его отец, полковник царской армии, впоследствии служил в Красной Армии и умер в 1919 году. Зубакин, призванный в 1920 году в Красную Армию, был лектором ПУЗАП (Политуправления Западного фронта) и часто наезжал из Смоленска в Москву. Его лекции по философии и магии производили гипнотическое впечатление на слушателей. Как пишет биограф Зубакина А.И. Немировский в книге "Свет звезд, или Последний русский розенкрейцер", "в годы пребывания в Невеле (в 1916–1920 годах. – Б. С.). Зубакин наездом посещает Москву, сдает экзамены в Московском археологическом институте и защищает как диссертацию свою работу "Опыт философии религии". Полученная степень дает ему основание называть себя профессором". В 1920 году он стал профессором филиала Московского археологического института в Смоленске, а в 1922 году перебрался на постоянное жительство в Москву. Не исключено, что Надежда Владимировна ошиблась, и Зубакин навестил Брусиловых не в 1919-м, а в начале 20-х, уже после переезда в Москву. Хотя не исключено, что встреча состоялась и ранее, во время одного из наездов Зубакина в столицу. Так, в Москве Зубакин 21 апреля 1921 года выступил на литературном объединении "Никитинские субботники" с лекцией "Смех и сериозность в жизни", в которой, излагая теорию смеха Анри Бергсона, в частности, утверждал: "С философской точки зрения, мы не имеем права отделять землю от космоса, и можно поставить вопрос: все ли равно миру, смеемся мы или нет? Если мы продолжим радиус ввысь – то не дойдем ли мы до смеющихся Богов и издевающегося дьявола?" Не исключено, что подобную мысль Зубакин излагал и Брусилову. В 1922 году Борис Михайлович был на короткое время арестован, но вскоре освобожден, после чего его, без достаточных на то оснований, подозревали в провокаторстве.
Булгаков также посещал "Никитинские субботники" в 1922–1924 годах. Кроме того, они могли встречаться и в других местах. Неизвестный осведомитель ОГПУ сообщал в конце 1925 года: "В Москве функционирует клуб литераторов "Дом Герцена" (Тверской бульвар, 25), где сейчас главным образом собирается литературная богема и где откровенно проявляют себя: Есенин, Большаков, Буданцев (махровые антисемиты), Зубакин, Савкин и прочая накипь литературы. Там имеется буфет, после знакомства с коим и выявляются их антиобщественные инстинкты, так как, чувствуя себя в своем окружении, ребята распоясываются. Желательно выявить физиономию писателя М. Булгакова, автора сборника "Дьяволиада", где повесть "Роковые яйца" обнаруживает его как типичного идеолога современной злопыхательствующей буржуазии. Вещь чрезвычайно характерная для определенных кругов общества". "Клуб Герцена" Булгаков потом запечатлел в Доме Грибоедова, где писатели в ресторане предаются гастрономическим утехам.