Медсанбат
- развертывал дивизионный медпункт (ДМП) с приемно-сортировочным, операционно-перевязочным, эвакуационным и госпитальным отделениями, зубоврачебным кабинетом и аптекой;
- эвакуировал раненых и больных из полковых (иногда и батальонных) медпунктов и оказывал им квалифицированную помощь;
- организовал в дивизии санитарно-профилактические и противоэпидемиологические мероприятия;
- усиливал медицинские службы полков медицинским составом и санитарно-эвакуационным транспортом;
- снабжал части дивизии и полковые медпункты медицинским имуществом.
Медсанбат эвакуировал и оказывал помощь в течение 6–12 часов после ранения.
В различных условиях в сутки ДМП принимал от 20–30 до 400 раненых и больных и проводил хирургические операции около 50 % раненых.
В составе ДМП была "команда выздоравливающих" (100 мест) для лечения легкораненых и больных сроком до 10 суток.
Полк
В полку службу возглавлял старший врач полка, которому подчинялась санитарная рота полка, а по специальным вопросам - санитарные взводы стрелковых батальонов, командиры санитарных отделений рот (в танковых и артиллерийских полках меньшая численность личного состава).
Санитарная рота развертывала в бою полковой медицинский пункт (ПМП), где оказывалась первая врачебная помощь, обеспечивались эвакуация раненых и проведение в полку санитарно-гигиенических и противоэпидемиологических мероприятий.
Батальон
Медицинское обеспечение батальона осуществлял санитарный взвод (фельдшер - командир взвода, санитарный инструктор и санитары-носильщики), который оказывал доврачебную помощь, вывозил раненых из рот с отправкой их в ПМП.
Рота
В стрелковых ротах медицинское обеспечение осуществляло санитарное отделение (сан. инструктор - командир и ротные санитары), которое оказывало первую помощь непосредственно на ноле боя и обеспечивало вынос раненых.
Госпитальное обеспечение армии
Госпитали в период войны различались на:
Полевые подвижные госпитали (ППГ);
Сортировочно-эвакуационные госпитали (СЭГ);
Хирургические полевые подвижные госпитали (ХППГ);
Терапевтические полевые подвижные госпитали (ТППГ);
Инфекционные полевые подвижные госпитали (ИППГ);
Госпитали для лечения легкораненых (ГЛ Р);
Эвакуационные госпитали (ЭГ);
Контрольно-эвакуационные госпитали (КЭГ) и др.
Полевой подвижный госпиталь
ППГ имел в своем составе хирургические и терапевтические отделения по 100 коек.
В 1942 г. ППГ были упразднены и вместо них созданы ХППГ и ТППГ.
Сортировочно-эвакуационный госпиталь
СЭГ был рассчитан на 500, 1000, 1500, 2000 коек. Предназначался для приема раненых и больных с невыясненными диагнозами, проведения медицинской сортировки, оказания неотложной медицинской помощи и распределения больных по лечебным учреждениям госпитальной базы.
Хирургический полевой подвижный госпиталь
ХППГ имел управление, лечебно-диагностические отделения (приемно-сортировочное, два медицинских по 100 коек) и подразделения обслуживания.
Задачи ХППГ определялись районом развертывания. В войсковом тыловом районе ХППГ оказывал медицинскую помощь в том же объеме, что и дивизионный медпункт (операции по жизненным показаниям, первичная хирургическая обработка ран).
Специализированным ХППГ придавались группы усиления из отдельной роты медицинского усиления.
ХППГ для раненных в голову придавались нейрохирургическая, оториноларингологическая, офтальмологическая, челюстно-лицевая и рентгеновская группы.
ХППГ для раненных в бедро и крупные суставы - ортопедическая и рентгеновская группы и т. д.
Терапевтический полевой подвижный госпиталь
ТППГ рассчитан на 100 коек и имел в составе физиотерапевтические и рентгеновские кабинеты, клиническую лабораторию.
Основная задача ТППГ - установление окончательного диагноза и лечебно-эвакуационного прогноза; госпитализация нетранспортабельных больных; подготовка больных к эвакуации в армейский ГЛР и в лечебные учреждения госпитальной базы фронта; проведение военно-врачебной экспертизы; консультативная помощь врачам войскового звена медицинской службы.
Инфекционный полевой подвижный госпиталь
ИППГ включал: управление, два медицинских отделения по 50 коек, бактериологическую и клиническую лаборатории, дезинфекционное отделение, подразделения обслуживания.
ИППГ предназначались для изоляции и лечения инфекционных больных, поступающих из действующей армии.
Госпиталь для лечения легкораненых
ГЛР рассчитывался на 1000 коек и состоял из управления, лечебно-диагностических отделений и подразделений обслуживания.
Лечебно-диагностические отделения ГЛР: приемно-сортировочное, 3 хирургических (для обработки ран и лечения временно нуждающихся в постельном режиме, для раненных в верхние конечности и плечевой пояс, для раненных в нижние конечности и др. части тела), терапевтическое, лечебной физкультуры, физиотерапевтическое, стоматологическое, лабораторное и рентгенологическое.
В ГЛР сочетали лечение с боевой, политической и физической подготовкой и закаливанием организма.
Раненые и больные размещались казарменно, в военном распорядке, по взводам, с учетом периода лечения.
Сроки лечения в армейских ГЛР - до 30 суток, во фронтовых - до 60 суток.
Эвакуационный госпиталь
ЭГ не располагал транспортом, палатками и пр., значительная часть ЭГ комплектовалась вольнонаемными служащими.
Выдвижение ЭГ при перемещении госпитальных баз производилось по ж.-д. ЭГ развертывались в административных зданиях на 200–2000 коек.
ЭГ на 200–500 коек предназначались для госпитальных баз армии;
ЭГ на 600–900 коек - для баз фронта;
более крупные ЭГ располагались во внутренних районах страны и во фронтовом тыловом районе.
К концу 1944 г. в госпитальных базах фронта специализированная хирургическая помощь оказывалась по 25 профилям, терапевтическая - по 6.
ЭГ имелись нейрохирургические, костно-суставные, полостные, челюстно-лицевые, оториноларингологические, офтальмологические, неврологические, инфекционные и кожно-венерологические.
Лечебно-эвакуационное обеспечение
Раненых и больных, нуждавшихся в лечении
- не свыше 10 дней, оставляли в команде выздоравливающих дивизионного медпункта;
- до 30 дней, оставляли в армейских госпиталях;
- до 2 месяцев - во фронтовых госпиталях;
- более длительного периода - в тыл.
В бою оказывалась первая медицинская помощь (само-и взаимопомощь, помощь санитаров и санинструкторов).
Вынос и вывоз с поля боя в батальонный медпункт или в места сосредоточения раненых (гнезда раненых) организовывал фельдшер батальона, оказывавший доврачебную помощь.
Эвакуация на полковой медпункт, где получали первую врачебную помощь. Квалифицированная медицинская помощь оказывалась в медсанбате дивизии.
Даже несмотря на столь мощный потенциал, в начальный период войны катастрофически не хватало всего. И полевых госпиталей, и автосанитарных рот, и управлений эвакопунктов, и квалифицированного персонала.
Хотя к октябрю 1941 г. общая емкость эвакогоспиталей составляла 1 миллион коек, этого оказалось ничтожно мало. Огромные массы искалеченного, корчащегося, стонущего человеческого мяса поступали с фронта непрерывным потоком. (Напомню, раненых на войне бывает в два, в три, в четыре раз больше, чем убитых.)
И если в госпиталях только Сталинградского фронта на 15 ноября 1942 г. имелось 62 400 коек, то в госпиталях Западного фронта в Смоленской операции 1943 г. их было уже 157 750.
Просто страшно представлять все эти десятки тысяч коек, застеленные белыми простынями, застывшие в стройных рядах в ожидании грязных, окровавленных и обожженных тел!
Если постараться учесть всю информацию о боевых ранах, труде санитаров, структуре военно-медицинской службы, то можно проследить путь раненого солдата от момента ранения до операционного стола военхирурга, как бы находясь на его месте.
"Уже боясь шевельнуться, лопатками, спиной, ногами ощущая, что гимнастерка и штаны обильно напитаны кровью и тяжело липнут к телу, Звягинцев понял, что жестоко изранен осколками и что боль, спеленавшая его с головы до ног, - от этого.
Он подавил готовый сорваться с губ стон, попробовал вытолкнуть языком изо рта мешавшую ему дышать клейкую грязь; на зубах заскрипел зернистый песок, и так оглушителен был этот скрежещущий звук, резкой болью отдавшийся в голове, так тошнотно-приторно ударил в ноздри запах собственной загустевшей крови, что он снова едва не лишился сознания. (…)
С усилием Звягинцев поднял веки. Сквозь пыль, смешавшуюся со слезами и грязной коркой залепившую глаза, увидел клочок багрово-мутного неба, близко от щеки проплывавшие куда-то мимо причудливые сплетения былинок. Его волоком тащили по траве, очевидно, на плащ-палатке, и к сухому и жесткому шороху травы присоединялось тяжелое, прерывистое дыхание человека, который полз вперед и с трудом, сантиметр за сантиметром, тащил за собой его отяжелевшее, безвольное тело.
Спустя немного Звягинцев почувствовал, как вначале голова его, а затем и туловище сползают куда-то вниз. Он больно ударился плечом обо что-то твердое и снова мгновенно потерял сознание.
Вторично он очнулся, ощутив на лице прикосновение шероховатой маленькой руки. Влажной марлей ему осторожно прочистили рот и глаза, и он на миг увидел маленькую женскую руку и голубую пульсирующую жилку у белого запястья, затем к губам его приставили теплое, металлически пресное на вкус горлышко алюминиевой фляжки. Обжигая небо и гортань, тоненькой струйкой потекла водка. Он глотал ее мелкими, судорожно укороченными глотками, и уже после того, как фляжку мягко отняли от его губ, он ещё раза три глотнул впустую, как теленок, которого оттолкнули от вымени, облизал пересохшие губы, открыл глаза.
Над ним склонилось бледное, даже под густым загаром веснушчатое лицо незнакомой девушки в вылинявшей пилотке, прикрывавшей спутанную копну огненно-рыжих кудрей. (…)
От радости, что жив и не покинут своими, от признательности, которую он не мог да, пожалуй, и не сумел бы выразить словами незнакомой девушке - санитарке чужой роты, у него коротко и сладко защемило сердце, и он чуть слышно прошептал:
- Сестрица… родная… откуда же ты взялась?
Водка подкрепила Звягинцева. Блаженное тепло разлилось по его телу, на лбу мелким бисером выступила испарина, и даже боль в ранах будто бы занемела, утратив недавнюю злую остроту.
- Ты бы мне еще водочки, сестрица… - уже чуть громче сказал он, втайне удивляясь своему ребячески тонкому и слабому голосу.
- Какая там водочка! Нельзя тебе больше, никак нельзя, миленький! Пришел в себя - и хорошо. Огонь-то какой они ведут, ужас! Тут хоть бы как-нибудь дотянуть тебя до медсанроты, - жалобно сказала девушка.
Звягинцев слегка отвел в сторону левую руку, затем правую, странно непослушными пальцами ощупал под боком нагретую солнцем накладку и ствол винтовки, безуспешно попробовал пошевелить ногами и, стиснув от боли зубы, спросил:
- Слушай… куда меня поранило?
- Всего тебя… всему досталось!
- Ноги… ноги-то хоть целы или как? - глухо спросил уже готовый в душе ко всему самому худшему, но ни с чем не смирившийся Звягинцев.
- Целы, целы, миленький, только продырявлены немного. Ты не беспокойся и не разговаривай, вот доберемся до места, осмотрят тебя, перевяжут как следует, лечить начнут, наверное, отправят в тыловой госпиталь, и все будет в порядочке. Война любит порядочек…
Не все из того, что сказала она, дошло до Звягинцева.
- Всего, значит, испятнили? - переспросил он и, помолчав немного, горестно шепнул: - Сказала тоже… какой же это порядочек? (…)
Огонь как будто стал утихать, и чем реже гремели взрывы, мощными голосами будившие Звягинцева к жизни, тем слабее становился он и тем сильнее охватывало его темное, нехорошее спокойствие, бездумность смертного забытья…
Девушка наклонилась над ним, заглянула в его одичавшие от боли, уже почти потусторонние глаза и, словно отвечая на немую жалобу, застывшую в глазах, в горьких складках возле рта, требовательно и испуганно воскликнула:
- Миленький, потерпи! Миленький, потерпи, пожалуйста! Сейчас двинемся дальше, тут уже недалеко осталось! Слышишь, ты?!
С величайшим трудом она потащила его из воронки. Он очнулся, попытался помочь, подтягиваясь на руках, цепляясь пальцами за сухую, колючую траву, но боль стала совершенно нестерпимой, и он прижался мокрой от слез щекой к мокрой от крови плащ-палатке и стал жевать зубами рукав гимнастерки чтобы не оказать перед девушкой своей мужской слабости, чтобы не закричать от боли, которая, казалось, рвет на части его обескровленное и все же жестоко страдающее тело.
В нескольких метрах от воронки девушка выпустила из потной занемевшей руки угол плащ-палатки, перевела хриплое дыхание, неожиданно проговорила плачущим голосом:
- Господи, и зачем это берут таких обломов в армию? Ну зачем, спрашивается? Ну разве я дотащу тебя, такого мерина? (…)
Милый девичий голос стал глохнуть, удаляться и наконец исчез. Звягинцев снова впал в беспамятство.
Пришел в себя он уже много часов спустя на левой стороне Дона в медсанбате. Он лежал на носилках и первое, что почувствовал, - острый запах лекарств, спирта, а затем увидел низкий зеленый купол просторной палатки, людей в белых халатах, мягко двигающихся по застланному брезентом земляному полу. (…)
Ему почему-то трудно было дышать, и он с опаской, медленно поднес ко рту черную от грязи руку, сплюнул. Слюна была белая. Ни единого розового пузырька на ладони. И Звягинцев повеселел и окончательно убедился в том, что теперь, пожалуй, все для него сойдет благополучно. "Легкие целы, по всему видать, а если через спину какой осколок в печенки попал, - его доктора щипцами вытянут. У них тут, небось, разного шанцевого инструмента в достатке. Главное - как с ногами? Тронуло кости или нет? Буду ходить или калека?" - думал он, еще раз внимательно и придирчиво разглядывая слюну на большущей, одубевшей от мозолей ладони.
Рядом с ним два санитара раздевали раненого красноармейца. Один поддерживал раненого под руки, второй, бережно касаясь толстыми пальцами, осторожно распарывал ножницами по шву залитые бурыми подтеками штаны, и, когда на пол бесформенной грудой сползли жесткие, как брезент, покоробившиеся от засохшей крови защитные штаны и бязевые кальсоны, насквозь пропыленные и по цвету почти не отличавшиеся от верхней одежды, Звягинцев увидел на правой ноге красноармейца чуть пониже бедра огромную рваную рану, уродливо выпиравшую из красного месива, ослепительно белую, расколотую кость.
Красноармеец, чем-то неуловимо напоминавший Стрельцова, немолодой мужчина с тронутыми сединой усами над ввалившимся ртом и острыми, одетыми голубоватой бледностью скулами, держался мужественно, не проронил ни одного слова и все время смотрел в одну точку отрешенным, нездешним взглядом, но Звягинцев глянул на его левую ногу, беспомощно полусогнутую в колене, худую и волосатую, дрожавшую мелкой лихорадочной дрожью, и, не в силах больше смотреть на чужое страдание, отвернулся, проворно закрыл глаза.
"Этот парень отходил свое. Оттяпают ему доктора ножку, оттяпают, как пить дать, а я еще похожу. Не может же быть, чтобы у меня ноги были перебитые?" - в тоскливом ожидании думал Звягинцев.
В это время пожилой лысый санитар в очках подошел к нему, наметанным глазом скользнул по ногам и, нагнувшись, хотел разрезать голенище сапога, но Звягинцев, молчаливо следивший за ним напряженным и острым взглядом, собрал все силы, тихо, но решительно сказал:
- Штаны пори, не жалко, а сапоги не трогай, не разрешаю. Я в них и месяца не проходил, и они мне нелегко достались. Видишь, из какого они товару? Подошва спиртовая, и вытяжки настоящие, говяжьи. Это, брат, не кирзовый товар, это понимать надо… Я и так богом обиженный: шинель-то и вещевой мешок в окопе остались… Так что сапог не касайся, понятно?
- Ты мне не указывай, - равнодушно сказал санитар, примеряясь, как бы половчее полоснуть вдоль шва ножом.
- То есть как это - не указывай? Сапоги-то мои? - возмутился Звягинцев.
Санитар распрямил спину, все так же равнодушно сказал:
- Ну и что, как твои? Бывшие твои, и не могу же я их вместе с твоими ногами стягивать?
- Слушай ты, чудак, тяни… тяни осторожненько, полегонечку, я стерплю, - приказал Звягинцев, все ещё боясь пошевелиться и от мучительного ожидания новой боли расширенными глазами уставившись в потолок.
Не обращая внимания на его слова, санитар наклонился, ловким движением распорол голенище до самого задника, принялся за второй сапог. Звягинцев еще не успел как следует обдумать, что означают слова "бывшие твои", как уже услышал легкий веселый треск распарываемой дратвы. У него сжалось сердце, захватило дыхание, когда мягко стукнули каблуки его небрежно отброшенных к стенке сапог. И тут он, не выдержав, сказал дрогнувшим от гнева голосом:
- Сука ты плешивая! Черт лысый, поганый! Что же это ты делаешь, паразит?
- Молчи, молчи, сделано уже. Тебе вредно ругаться. Давай-ка я тебе помогу на бок лечь, - примирительно проговорил санитар.
- Иди ты со своей помощью, откуда родился, и даже еще дальше! - задыхаясь от негодования и бессильной злобы, сказал Звягинцев. - Вредитель ты, верблюд облезлый, чума в очках! Что ты с казенными сапогами сделал, сукин сын? А если мне их к осени опять носить придется, что я тогда с поротыми голенищами буду делать? Слезами плакать? Ты понимаешь, что обратно, как ты их ни сшивай, они все равно будут по шву протекать? Стерва ты плешивая, коросточная! Враг народа, вот ты кто есть такой!
Санитар молча и очень осторожно разматывал на ногах Звягинцева мокрые от пота и крови, горячие, дымящиеся портянки; сняв вторую, разогнул сутулую спину и, не тая улыбки под рыжими усами, спросил веселым, чуть хрипловатым фельдфебельским баском:
- Кончил ругаться, Илья Муромец?
Звягинцев ослабел от вспышки гнева. Он лежал молча, чувствуя сильные и частые удары сердца, необоримую тяжесть во всем теле и в то же время ощущая натертыми подошвами ног приятный холодок. Но в нем все же еще нашлись силы, и, не зная, как еще можно уязвить смертельно досадившего ему санитара, он слабым голосом, выбирая слова, проговорил:
- Сухое дерево ты, а не человек! Даже не дерево ты, а гнилой пень! Ну, есть ли в тебе ум? А еще тоже - пожилой человек, постыдился бы за свои такие поступки! У тебя в хозяйстве до войны, небось, одна земляная жаба под порогом жила, да и та небось с голоду подыхала… Уходи с моих глаз долой, топтыга ты несчастная, лихорадка об двух ногах!