Бывших зданий.
Теперь от дома конторы, казарм и службы - груды обломков. Впереди сотня бочек, некоторые пробиты воткнутыми в них бурей бревнами, принесенными издалека.
Налево, за канавой, среди обломков Анненгофской рощи, вокруг костра греются рабочие, оставшиеся без крова. Пасется табун лошадей, уцелевших, и валяются убитые лошади.
Близ кучки служащих из-под чистых рогож видны сапоги.
Я попросил поднять рогожу. Передо мной измятый труп человека средних лет, в пиджаке и рабочей блузе.
Челюсти поломаны, под левым ухом в черепе огромная рана. Смерть была мгновенная. Это - слесарь Николай Вавилов, оставивший после себя голодную семью из четырех детей и беременную жену. Старшей девочке 9 лет.
Кроме него, сильно ранило четырех рабочих, которые отправлены в больницу.
Стоящие передо мной люди первые встретили смерч и спаслись случайно. Все они рисуют одну и ту же картину. Впереди, откуда пришел смерч, широкое поле, за которым верстах в трех село Карачарово и деревня Хохловка.
Несмотря на пасмурное утро, даль видна хорошо, и можно различить разрушенные дома Карачарова и колокольню без креста: его сорвало с частью купола.
Картина катастрофы такова.
Сначала легкий дождь. Потом град по куриному яйцу и жестокая гроза. Как-то сразу потемнело, что-то черное повисло над Москвой… Потом это черное сменилось зловеще-желтым… Пахнуло теплом… Затем грянула буря, и стало холодно.
Так было во всей Москве.
Здесь очевидцы рассказывали так.
После грозы над Карачаровом опустилась низко черная туча. Это приняли за пожар: думали, разбиты молнией цистерны с нефтью. Один из служащих бросился в казармы и разбудил рабочих. Все выскочили и стали смотреть на невиданное зрелище. Туча снизу росла, сверху спускалась другая, и вдруг все закрутилось. Некоторым казалось, что внутри крутящейся черной массы, захватившей небо, сверкают молнии, другим казался пронизывающий сверху вниз черную массу огненный стержень, третьим - вспыхивающие огни…
Эта страшная масса неслась на них, бросились - кто куда, не помня себя от ужаса. Покойный Вавилов, управляющий Хорошутин с пятилетней дочкой и старухой матерью спрятались в крытой лестнице, ведущей в контору. Все ближе и ближе несся страшный шум.
В это время бросились в коридор, спасая свою жизнь, три собаки. Вавилов, помня народную примету, что собаки во время грозы опасны, бросился гнать собак и выскочил за ними из коридора.
В этот момент смерч налетел. От зданий остались обломки. Коридор случайно уцелел. Хорошутин с семьей спасся. А тремя ступеньками ниже, на земле, под обломками в полусидячем положении виднелся труп Вавилова.
И теперь, через 12 часов, на этом месте лужа не засохшей еще крови…
Только спустя долгое время люди начали вылезать из-под обломков и освобождать раненых. Здесь ужасная картина разрушения…
В роще, как говорят, тоже найдутся трупы. Там были люди. Эта роща - неизменный притон темного люда, промышлявшего разбоями в этой неспокойной местности.
В 7 часов мы с моим спутником поехали в город и до самого дома не обменялись ни одним словом.
Впечатление ужасное".
Вот такие "фельетонные" события. Владимир Алексеевич описывал их, сидя за столом самого Власа Дорошевича, - честь, оказываемая только избранным.
Но больше всего льстило Гиляровскому, что Дорошевич иной раз захаживал к нему запросто, пообедать: "Он иногда обедал у меня, всегда предупреждая:
- Попроси Марию Ивановну, чтоб она меня борщом с ватрушками угостила!
В назначенный день, одетый обязательно в смокинг, являлся к обеду и после первой тарелки жирного борща просил вторую, а то и третью тарелку, уничтожая при этом гору ватрушек.
Подают индейку. Жена спрашивает:
- Влас Михайлович, вам темного или белого мяса?
- И того, и другого, и по полной тарелке!..
Любил поесть!
А ночью, после обеда, в редакции просит меня:
- Позвони Марии Ивановне, не осталось ли там ватрушек? Я бы сам попросил, да стыдно!"
Такая вот нежная дружба.
* * *
А репортерский нюх у Гиляровского с годами выпестовался невероятно.
В 1905 году был убит генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович. Сразу после случившегося в доме в Столешниках раздался звонок. Трубку снял Николай Морозов, секретарь. И услышал взволнованный голос Ф. Благова, "номинального" (в отличие от Дорошевича) редактора "Русского слова".
- Гиляя нет?
- Нет, - ответил секретарь.
- Случилось важное происшествие: в Кремле убит великий князь Сергей Александрович. Не можете ли вы срочно связаться с Владимиром Алексеевичем?
- Могу, - ответил секретарь, более-менее представляя себе, где тот может находиться.
- Пожалуйста, попросите его побывать на месте происшествия и все подробно описать.
Секретарь отвечает согласием и вешает трубку. И сразу же телефон звонит снова. На проводе - сам Гиляровский:
- Новости о Сергее Александровиче знаешь?
- Знаем все.
- Откуда узнали?
- Звонили из "Русского слова", просили вас побывать в Кремле и все описать подробно.
- Я уже здесь, - заявил Гиляровский.
То, что Гиляровский быстрее всех приезжал на место происшествия, действительно, поражало. Влас Дорошевич как-то вспоминал: "В поисках сенсации для газеты я узнал, что в сарае при железнодорожной будке близ Петровско-Разумовского зарезали сторожа и сторожиху. Полный надежды дать новинку, пешком бросился на место происшествия. Отмахав верст десять по июльской жаре, застал еще трупы на месте. Сделав описание обстановки, собрав сведения, попросил разрешения зайти в будку, где судебный следователь проводил допрос. Я обратился к уряднику, караулившему вход, с просьбой доложить следователю обо мне, как вдруг отворилась дверь будки, из нее быстро вышел кто-то - лица я не рассмотрел - в белой блузе, высоких сапогах, прямо с крыльца прыгнул в пролетку, крикнул извозчику и помчался, пыля по дороге. Меня принял судебный следователь Беренцевич, которому я отрекомендовался репортером.
- Опоздали, батенька, Гиляровский уже был и все знает. Только сейчас вышел, вон едет по дороге".
И этот случай - далеко не единичный. Вот что значит журналистское чутье.
Глава 8
Умеренный смутьян
Наступил 1905 год. В воздухе запахло революцией. Владимир Алексеевич не мог не чувствовать этого аромата. И это, разумеется, не могло не сказаться на работе Гиляровского. В частности, на репортаже, посвященном празднованию Первого мая в Сокольниках.
Мало кому сегодня в голову придет, что "первомай", праздник красных флагов, бодрых рапортов о достижениях и ликующих колонн принес в наш город царь. Монарх Петр Великий, реформатор.
До Петра его отмечали только иностранцы, в том числе и московские. Между собою. Они селились в северо-восточной части города и всякий год, Первого мая справляли праздник весны: закрывали мастерские, лавки, уезжали в рощи и там веселились - с песнями, плясками, барышнями и напитками.
Петру Великому традиция понравилась, и он велел всем москвичам тоже праздновать Первое мая. Для этого веселья особенное место отвели - Сокольники. Сам царь там своими руками первую аллею заложил.
Она до сих пор существует. Называется - Майский просек.
Поначалу "первомай" не приживался. Как и большинство нововведений реформатора. Но москвичи в конце концов не устояли против соблазна лишний раз попьянствовать и поплясать. Сначала присоединились к первомайским ветеранам - иностранцам, а затем и вовсе вытеснили их с гулянья.
Так возник очередной российский праздник.
"Не побывать первого мая в Сокольниках, а особливо в такую прекрасную погоду, не полюбоваться этим первым весенним праздником - да это бы значило лишить себя одного из величайших наслаждений в жизни!" - писал знаток Москвы, исследователь Михаил Загоскин.
В этот день в Первопрестольной было пусто. Зато перед Сокольниками - не протолкнуться от обилия экипажей, конников и пеших посетителей гулянья. Москвичей влекла сюда одна лишь традиция - особенных затей в тот день в Сокольниках не замышлялось. К их услугам были всего-навсего торговцы клюквенным квасом, калеными орешками, пряниками, калачами и мороженым. И еще балаган с гимнастами, однако он почти не привлекал народ.
"Тут же множество столиков для невзыскательных любителей чаепития на открытом воздухе", - словно извиняясь, сообщал путеводитель девятнадцатого столетия.
"Любители" и вправду были не взыскательны. Все тот же Михаил Загоскин писал: "Был бы только самовар, вода непокупная, чаю на троих довольно на двадцать копеек, на десять - леденцу; и вот наш мужичок примется пить не торопясь, с прохладою… Оно и дешево и безвредно".
Однако "мужичок наш" баловался отнюдь не только чаем, отдавал он должное и водочке. У Чехова, к примеру, есть целый рассказ о том, как некая дама приезжает с мужем на гулянья, а он довольно быстро напивается. Дама, разумеется, стыдится своего супруга и в конце концов "робко поднимает глаза на публику в ожидании увидеть на лицах насмешливые улыбки. Но видит она одни только пьяные лица. Все качаются и клюют носами. Ей становится легче".
Лишь в начале двадцатого столетия 1 мая стало днем пролетарским и, более того, революционным. Смутьяны облюбовали Сокольники для своих сборищ. Удобнее место найти было сложно. Парк заброшенный, тихий и от Москвы недалеко. Кроме того, сюда ходил трамвай.
Революционеры устраивали в парке сходки и даже стрельбище. Властям пришлось кусты повырубить, чтоб легче было наблюдать за заговорщиками. Однако ничего не помогало.
Особенно активными революционеры были именно 1 мая. Они разбрасывали крамольные листовки, пели "Варшавянку", "вживую" агитировали подгулявших обывателей. А после 1917 года этот день был узаконен как официальный праздник пролетариев.
Гиляровский же описывал то, что видел в парке в 1905 году: "О первом мая в Сокольниках говорили давно. Носились слухи о "бунте", об избиениях, разгромах. Множество прокламаций в этом духе было разбросано всюду. Многие дачники, из боязни этого дня, не выезжали в Сокольники, и дачи пустуют.
Но это был измалеванный черт, которого, оказалось, бояться нечего.
Гулянье 1 мая в Сокольниках прошло благополучно. Народу было более 50 000…
Подстриженные, причесанные, одетые по средствам и обычаю, рабочие все были чисты, праздничны, и сновавшие между ними хулиганы и "ночные сокольничьи рыцари" ярко отличались от них.
И когда эта "рвань коричневая" подходила к группам рабочих, ее встречали не совсем дружелюбно…
…Если в толпе были только одни рабочие, - все обходилось благополучно, послушают, поговорят и мирно расходятся. Иногда после речей кричали "ура", но было все смирно.
Не то, когда появлялись хулиганы и карманники!..
Городской праздник был окончен. Москвичи… убрались восвояси, кто на трамвае, кто на извозчике, кто пешком.
Рабочие остались в роще, заняли чайные столики, снова стали собираться в свои партии…
Часу в седьмом образовалась… одна партия, человек в триста, которая прошла по четвертому просеку до линии Московско-Ярославской ж. д. и на 5-й версте, на полотне, расположилась, и начались речи…
В самый разгар речей вихрем по 4-му просеку налетел взвод казаков, и толпа скрылась в чаще леса.
Это был последний эпизод в Сокольничьей роще 1 мая…
Все страхи и ужасы этого дня, навеянные некоторыми газетами и массой прокламаций, оказались вздорными.
Пусть же празднуют и рабочие!
Пусть 1 мая в Сокольниках будет их день. Как Татьянин день для студентов".
Вряд ли Владимир Алексеевич, при его-то осведомительской системе, ничего не знал про тиры, стрельбы и т.д. Однако предпочел смолчать, представить этот праздник всего-навсего как безобидные прогулки под весенним солнышком.
* * *
Тогда же, в 1905 году Владимир Алексеевич опубликовал свой очерк "На краю голодной смерти", пронзительный, образный и динамичный. Но, как и в случае с репортажем о ходынской катастрофе, он не содержал ни одного намека на обвинение власть предержащих: "Вчера в первый раз в моей продолжительной и богатой впечатлениями жизни я видел человека, умирающего от голода. Ребенка семи лет.
В самый последний момент его спасла горничная…
Вчера я получил следующую анонимную записку: "В меблированных комнатах 'Дон' (Арбат, Смоленский проезд), у жены д-ра медицины Полилова живет семейство без копейки денег. Вдова-иностранка продала все, что имела: последний жакет, одеяло, подушки, обручальное кольцо, но вырученными грошами не могла поддержать своего существования. Дети тяжело заболели… от голода… Посетите это бедствующее семейство. № 12".
- Кто живет в 12-м номере? - спрашиваю швейцара.
- Болгарка бедная… Прямо с детьми с голоду умирают…
Вхожу в номер. На матрасе, без простыни и одеяла, лежит мальчик: кожа да кости, взглянуть страшно. Хорошенькая девочка лет трех играет пробкой от графина. Меня встречает бедно одетая худенькая женщина, мать детей, болгарка А. Манолова.
Я извинился за визит и сразу, чтобы выйти из неловкого положения, заговорил о Болгарии, которую посещал и знаю. Нашлись общие знакомые. Разговор перешел и на настоящее положение.
Тут же пришла соседка по номеру, симпатичная старушка, г-жа Косырева, принявшая участие в положении детей. Выяснилось из общего разговора вот что.
Г-жа Манолова, учительница гимназии в Филиппополе, овдовев, переехала в Салоники с целью открыть начальное училище. Но дело не устроилось. Ей посоветовали уехать в Москву и наговорили, что московское славянское общество определит ее детей и даст ей работу. Россия велика! Москва богата! Русские любят болгар!
И на последние деньги она приехала в Москву. Извозчик с вокзала привез ее в номера "Дона". Денег еще было рублей пять. На другой же день г-жа Манолова отправилась в славянское общество и объяснила свое положение. На другой день ей назначили зайти, и она подала прошение о помощи и определении детей в приют.
Прошение взяли, в помощи отказали, говоря, что не ей одной, а всем отказывают, так как председатель г. Череп-Спиридович давным-давно отсутствует и дела стоят.
На четвертый день, уже продав на пищу последний скарб, она снова пришла в общество, и снова ей отказали.
Попробовала обратиться в сербское консульство, но ей, как болгарке, отказали.
И вот, уже голодная, она несколько раз ходила в славянское общество, и кто-то из служащих дал ей 2 руб. 20 коп. своих денег и рекомендацию к какой-то швее с просьбой дать работу г-же Маноловой, хорошо умеющей шить.
Швея отказала, своих мастериц много! Голод начинался. Все проедено, продать нечего, из номеров гонят, самовара давно не дают.
А кругом живут люди, и никто не знает, что рядом семья умирает с голоду.
Горничная Аннушка говорила мне:
- Только воду и пили… Дети то и дело просили графин переменить… И какие крепкие - молчат, что голодны! А мне и невдомек. Уже после догадалась - кусочек хлеба дала - да было поздно. Мальчик уже чуть не умирает, стонет лежит.
Только тогда горничная сообщила об умирающем ребенке жильцам, и дело выяснилось. Послали за доктором. Тот нашел что-то близкое к голодному тифу и бесплатно устроил лекарство. Еще момент - и мальчик бы умер.
И теперь бедный Любомир не может еще ни пить, ни есть и с трудом принимает лекарство. А трехлетняя Райка поправилась.
Вчера был третий день с момента первого визита доктора.
Положение отчаянное. Пока кормят жильцы-соседи, но их мало и люди также без средств. С квартиры гонят. Ни на лечение, ни на пищу… и ехать некуда! и молчат…"
Кстати, и сам Владимир Алексеевич помог Маноловой деньгами. И, ясное дело, рассказал об этом в следующей публикации. Наш герой не был бы Гиляровским, если бы упустил возможность лишний раз порекламировать себя…
В мятежном 1905 году он не остался в стороне от политической жизни. В партию, правда, не вступал, на митингах не появлялся (разве что в качестве репортера), но, при случае, мог посодействовать рабочим в классовой борьбе. Однажды, например, вскоре после известного "кровавого воскресенья", к нему явился почтальон. Только не по служебной надобности, а, можно сказать, по личной. Сообщил секретарю:
- Вот, петицию ему принес. Не шибко мы грамотные, не так складно у нас выходит, а на митинге выкрикнули: "Гиляровского надо попросить отредактировать, он душевно к простому народу относится, не откажет! Кто ему почту носит, тот пусть и сходит". Вот я и пришел. Не откажет он в просьбе, а?
Владимир Алексеевич не отказал - взял карандаш, прошелся по "петиции". А в ней, естественно, насчет царя - какой он деспот, и т.д., т.д., т.д. Но наш герой не испугался ввязываться в эту, в общем-то, небезопасную историю.
Следом за почтальоном заявились депутации от железнодорожников, затем от акушерок. По Москве поползли слухи: Гиляровский редактирует петиции. Однако это совсем не тревожило "короля репортеров". Пусть, дескать, говорят.
И продолжал править "петиции" - безотказно и конечно же бесплатно. Больше того - в дни Декабрьского восстания пускал к себе огромные компании революционно настроенных студентов - переночевать, чтобы они не попадались на глаза полиции. Правда, кроватей не предоставлял - спать им приходилось на полу, на тюфяках, матрацах и коврах.
Зять Гиляровского В. М. Лобанов оставил любопытное воспоминание, написанное со слов художника С. В. Иванова. Время действия - 1905 год. Место действия - Московский университет, где в оцеплении жандармов пребывают поддержавшие мятеж студенты.
"Гиляй ходил по аудиториям, по коридорам, разговаривал со студентами, потом дернул меня за рукав и говорит:
- Сергей Васильевич, давайте на минутку съездим по одному делу.
Вы ведь лучше меня знаете, что спросить Владимира Алексеевича: "Куда ехать? " - это не только вызвать у него бурное негодование, но и сорвать то, что он задумал. При таких словах, как "куда", Владимир Алексеевич часто решительно отказывался куда бы то ни было двигаться.
Я дипломатически спросил:
- Надолго ли?
- На минутку, - ответил он. - Совсем близехонько! А съездить нам надо.
- Поедем, - сказал я.
- На своих на двоих, - добавил Владимир Алексеевич. - Ведь извозчики объезжают теперь Моховую и Манеж, поскольку здесь казачьи отряды.
Выбрались мы двором, через калитку в Долгоруковский переулок. Идем… Вышли на Тверскую. Пошли вверх к Страстному. Доходим до филипповской булочной. Гиляй молчит, молчу и я. Входим в булочную, свернули куда-то за прилавок. Владимир Алексеевич спрашивает кого-то:
- Дмитрий Иванович у себя?
Слышу ответ:
- У себя, пожалуйте.
Входим. За столом сидит хозяин пекарного дела не только Москвы, но, пожалуй, и частицы России, поскольку филипповские баранки даже в Сибирь вагонами отправлялись. Поздоровались. Гиляй понюхал табачку, угостил из табакерки Дмитрия Ивановича и говорит:
- Знаешь, что студенты второй день в университете сидят и их казаки сторожат?
- Слыхал. Ребята говорили.
- А ты знаешь, что им есть надо?
- Конечно, Владимир Алексеевич, надо, как нам всем.
- А где взять? К тебе, что ли, сюда бегать или же по соседним булочным по мелочам собирать?