Несколько недель Джим бродил по улицам нижнего Манхеттена, пил пиво на Бауэри, заглядывал в маленькие бутики, открытые в Нижней части Восточного побережья, изучая попадающиеся на пути книжные магазины Четвёртой Авеню. Были у него и деловые встречи с "Elektra" – чтобы подписать соглашение о выпуске пластинки на "Nipper Music", одной из компаний Джека Холзмана, названной в честь его десятилетнего сына; чтобы утвердить фотографиюна конверт диска; чтобы с неохотой согласиться подредактировать "Прорвись насквозь ", так что строчка "Она получит кайф / Она получит кайф / Она получит кайф" будет теперь звучать как "Она довольна / Она довольна / Она довольна". Эта песня должна была стать первым синглом "Doors", и Холзман боялся, что слово "кайф" разрушит эту воздушную пьесу. Из-за того, что у "Doors" было очень мало денег, они очень много времени проводили в гостинице "Henry Hudson" у себя в номерах, смотря по телевизору "мыльные оперы ", куря траву; временами, когда становилось скучно, Джим на руках свешивался с поперечной балки гостиничного окна.
В конце ноября группа вернулась в Лос-Анджелес, и Джим поселился в одной квартире с Памелой Корсон. Они встречались уже около года, и теперь у неё была маленькая квартирка в Лорел Кэньон. Если Памела и не вполне принимала безответственность Джима, то теперь она уже успела к ней привыкнуть. "Начать с начала", "переехать" означало для Джима не многим больше, чем то, что он будет спать в новом месте, потому что у него практически не было вещей, и перевозить ему было нечего. Более важен – и неприятен – был для Памелы тот факт, что если Джим проводил в её постели ночи со вторника по пятницу, то это совсем ещё не значило, что он проведёт там же ночи в субботу и в воскресенье, или же в следующие среду и четверг.
Фактически, это было верно в отношении их обоих. Когда "Doors" были в Нью-Йорке, Памела трижды в день звонила им в гостиницу, пытаясь застать Джима в его номере, а потом она перестала это делать, и стала гулять с молодым актёром по имени Том Бэйкер. Когда Джим вернулся (и Памела вернулась к Джиму), два молодых человека стали друзьями, разделявшими любовь к театру, поэзии и кочевому образу жизни.
В следующие недели группе было практически нечем заняться, поэтому ребята появлялись в крошечных офисах "Elektra", помогая готовить к выпуску свои записи.
Ха, ребята, – говорил их старый приятель Билли Джеймс. – Как дела?
Мы долго думали, – сказал Рэй, – и не уверены, что хотим сочинить "биографию". Мы считаем, что наше происхождение и наши любимые цвета плохо подходят к нашей музыке.
Вы правы, конечно, – согласился Билли. – Впрочем, рано или поздно вас всё равно спросят, что вы пытаетесь делать. Должна быть хорошая легенда на случай соврать так, чтобы все проглотили, и покончить с этим.
Около часа пятеро молодых людей обсуждали рекламу. Они понимали значение удачного имиджа, но все известные им "биографии" других артистов – даже тех, что находились в списке "Elektra" – были довольно скучны.
Билли подошёл к окну, какое-то время вглядывался в смог, а потом сказал:
Ну… а как вы смотрите на то, чтобы написать её сейчас? Ребята, вы можете сказать всё, что хотите, и мы отправим это в Нью-Йорк.
Менеджер офиса Сью Хелмз застенографировала всё, что они наговорили, перепечатала это и дала им прочитать. Текст занял около тридцати страниц, и тот кусочек его, который в итоге опубликовали, включал в себя некоторые из наиболее образных, захватывающих фраз Джима; строки, которые появятся в печати, надолго вперёд определят – и ограничат – имидж Джима Моррисона.
На сцене "Doors" – как будто бы в своём собственном мире. Их песни напоминают космос и древность. Они звучат как карнавальная музыка. Когда она заканчивается, следует секунда молчания. Что-то новое рождается в пространстве.
Вы могли бы сказать, что это случайность, просто я идеально подхожу для той работы, которую я делаю; но это – ощущение тетивы лука, тянущейся на 22 года назад, тетивы, которой вдруг позволили выпрямиться. Я прежде всего американец, во-вторых, калифорниец, в-третьих, постоянный житель Лос-Анджелеса. Меня всегда привлекали идеи мятежа против власти – когда вы примиряетесь с властью, вы сами становитесь ею. Мне нравятся идеи ниспровержения установленного порядка или освобождения от него – мне интересно любое восстание, беспорядок, хаос, особенно деятельность, которая, как кажется, не имеет смысла.
Реальный листок, сопровождавший это тщательно продуманное рекламное заявление, был более традиционным. В нём Джим назвал своими любимыми группами "Beach Boys", "Kinks" и "Love". Он сказал, что восхищается, кроме того, Фрэнком Синатрой и Элвисом Пресли, а в театре – Джеком Палансом и Сарой Майлз. Кроме того, он сказал, что у него нет семьи, что его родители умерли.
– Джим! – сказала Сью Хелмз. – Это некрасиво. Что подумают твои родители?
Но Джим настаивал. Если кто-то спрашивал – его родители умерли. И так же было написано в "биографии".
На первой неделе января были выпущены и альбом под названием "Двери", и сингл "Прорвись насквозь". Рекламный щит, изображающий их портреты и надпись: ""DOORS": прорвись насквозь с электрическим альбомом", стал первой рок-вывеской на Сансет Стрип, а группа тем временем отправилась в Сан -Франциско, в "Fillmore Auditorium" Билла Грэхэма, третьим номером после "Young Rascals" и "Sopwith Camel". Гонорар был минимальным – 350 долларов, но место – лучшим в Америке.
Они приехали в Сан-Франциско рано, во время Human Be-In on Wednesday, катализирующего и духовно кульминационного события, которое вошло в поп-мифологию даже ещё до своего окончания. Все "Doors" были чрезвычайно потрясены этим праздником в Парке Золотых Ворот. Эра "Haight Ashbury" началась на той неделе в Сан-Франциско, и "Doors", все как один, чувствовали себя её частью.
Они начали выступление в "Fillmore" с сингла "Прорвись насквозь", а потом сыграли песню, которую Джим посвятил Махариши – "Принимай всё, как есть", обе эти песни были написаны в одно время. Обычно группа, которая значится внизу афиши, заслуживает мало внимания на подобных концертах, но к третьей песне фаны "Young Rascals" и "Sopwith Camel" в "Fillmore" стали толпиться у сцены, чтобы смотреть и слушать более внимательно. Группа играла "Зажги мой огонь".
Ты знаешь, что это будет неправдой,
Ты знаешь, что я солгу тебе,
Если мне придётся сказать тебе:
" Девочка, нам не достичь ещё большего кайфа ".
Эта была, по существу, песня Робби. Он написал мелодию и почти все слова, с небольшой помощью Джима. Но Рэй придумал карнавальное вступительное соло на органе, которое вскоре будут считать отличительным знаком саунда "Doors". Более важно было то, что песня длилась семь или восемь минут, и была в основном инструментальной, что заставляло вспомнить: "Doors" – это не только Джим Моррисон. Группа заявляла, что они никогда не играли эту песню одинаково, но использовали её как звуковые очертания, чтобы на их фоне плести замысловатую джазовую импровизацию, достигая головокружительной кульминации.
Время сомнений прошло,
Нет времени толочь воду в ступе.
Попробуем сейчас, иначе мы многое потеряем
И наша любовь станет погребальным костром.
Давай, baby, зажги мой огонь,
Давай, baby, зажги мой огонь,
Попробуем провести ночь в огне,
Попробуем провести ночь в огне-е-е!
Аудитория "Fillmore" застыла, будто под гипнозом.
Во втором отделении "Doors" показали "Конец", и Джим, пытаясь схватить микрофон, упал на барабаны, поранив спину. После этого падения и вопля "Мать… Я хочу трах-х-х-хнуть тебя -я-а-а!" аудитория приняла это падение за элемент странной хореографии. К следующему вечеру слово стало известно в городе: "Идите в "Fillmore" посмотреть новое действо".
Через три недели "Doors" вернулись в Сан-Франциско на ещё одну серию выступлений в "Fillmore", на сей раз третьими после "Grateful Dead" и "Junior Wells Chicago Blues Band".
Глава 5
Чтобы отметить это событие, Джим потратился и купил костюм – сшитое на заказ одеяние из чёрной кожи, столь облегающее, что когда он надевал его и подходил к зеркалу, то отражение было похоже на обнажённое тело, погружённое в чернила.
Он долго стоял перед зеркалом, меняя позы, снимая и вновь натягивая свой кожаный прикид. Наконец, он отбросил верхнюю часть, согнул гибкие, но мускулистые руки, выпятил грудь, живот – под "мрамор", собрал в пучок мышцы на шее. С тёмными волнистыми волосами и впалыми щеками, он был похож на Дэйвида, явившегося в Голливуд – будто кулак в чёрной лайковой перчатке.
В тот июнь, – говорил позже Дэнни Филдз, – когда я увидел Джима, окружённого закулисными группиз в "Fillmore", я решил, что если я намерен отдать себя под власть этого образа, образа этой личности, и даже если я ничего больше не сделаю, то я должен по крайней мере улучшить его вкус в выборе женщин.
В июле Дэнни по телефону представил Джима Глории Стэйверс, редактору журнала "16". Затем, узнав, что кто-то из "свиты" Энди Уорхола остановился в "Castle" – часто пустующем доме актёра Филиппа Ло, он обнаружил, что Джим познакомился с одной из девушек Уорхола.
Нико была нестареющей, непредсказуемой, обаятельной. В своей родной Германии она была "девушкой с обложки", в 1958-м году она появилась в "Сладкой жизни" Феллини; когда-то она была любовницей французского актёра Алена Делона, была близкой подругой Боба Дилана и Брайана Джонса, была одной из звёзд в "Chelsea Girls" Уорхола. Сейчас она стала вокалисткой в эксцентричной, близкой к року группе Уорхола "Exploding Plastic Inevitable"* [*"Взрывающееся Пластическое Неизбежное"]. Ростом она была где-то вровень с Джимом; и вне зависимости от того, насколько он был уже известен, она взяла над ним верх. Она тоже любила выпить. Для Джима она была неотразима.
Это было похоже на фильм Ингмара Бергмана по сценарию Бертольда Брехта в постановке Ионеско. Джим пил вино; вдруг он узнал, что у Дэнни есть 7 граммов хэша и выкурил их. Потом он вспомнил, что у него есть немного кислоты, и проглотил её с водкой.
Дэнни говорил о делах:
Ты должен понять, как важен журнал "16". Это тот самый ключ к подросткам.
Джим рассеянно посмотрел на Дэнни.
У тебя есть Tuinal? – спросил он.
Это важно для создания общественного имиджа, Джим.
Ты уверен, что хэш мы уже закончили?
Джим и Нико устроились в арке дверного проёма, уставившись в пол между собой.
Поздно ночью с заднего дворика в "Castle" раздавались вопли – это Джим держал Нико за волосы. В конце концов она вырвалась, а через несколько минут Джим, совершенно голый, гулял по парапетам "Castle" в белом блеске полной луны.
На следующий день Джим рассекал воды пруда в "Castle". Метр за метром он плыл агрессивный, одинокий "ягнёнок".
Джим ненормальный, – говорила Нико своим глубоким вагнерианским голосом. – Он совершенно ненормальный.
Было очевидно, что она обожала Джима.
На следующий день Джим вернулся к Памеле. Нико, как и некоторые другие, ещё будет появляться в его жизни, но именно Памела, как он считал, была его "космической супругой", это выражение он применял только к ней одной. В жизни Джима дюжины женщин, подобных Нико, приходивших из голливудской ночи, были закуской, десертом, аперитивом; Памела была его пищей.
Во многих отношениях Памела была похожа на Джима. Она была яркая, привлекательная внешне, и домашняя, не склонная к атлетизму, избегавшая солнечного света, предпочитавшая анонимность сумерек. Она была не прочь экспериментировать с наркотиками – хотя, в отличие от Джима – предпочитала психоделикам транквилизаторы, а иногда и чуть-чуть героина, – и она не противилась случайным гостям или ночёвкам в незнакомом месте. Она не признавала традиционную мораль – жизнь в шестидесятые была более экзистенциальной, более гедонистической, менее регламентированной.
В некоторых отношениях Памела была также похожа и на мать Джима. Джим говорил друзьям, что она была "хранительницей очага", хорошо готовила. Но она и ворчала, чувствуя свою отдалённость от других "Doors", и непрестанно говорила Джиму, что ей не нравится его выбор карьеры, что лучше бы он посвятил себя поэзии. Она также говорила ему, что он слишком много пьёт. Иногда это доходило и до Джима, и он подчинялся ей. Она говорила, что его сопротивление наиболее ярко и жестоко проявлялось в устной форме. Как и в тот раз, когда они собирались в "Cheetah" в Лос-Анджелесе на концерт "Doors" по случаю их возвращения домой.
Джим был в своей "коже", расчёсывая в ванной перед зеркалом свои вымытые шампунем волосы. Он втягивал скулы и играл мышцами шеи, хлопая руками по заднице и бёдрам, принимая нахальную "двуполую" позу.
– Сегодня будет хороший концерт, – сказал он Памеле, которая одевалась в соседней комнате.
– Я это предчувствую. "Cheetah" – это же в Венеции, ты знаешь.
Ох, Джим, – сказала она, – ты опять собираешься надеть те же самые кожаные штаны? Ты никогда не меняешь одежду. От тебя начинает вонять, ты знаешь это?
Джим ничего не ответил. Он услышал внизу гудок машины – это подъехал лимузин, который должен был отвезти их на полоску лос-анджелесского пляжа, где почти ровно два года назад Джим встретил Рэя и спел ему "Прогулку в лунном свете". Они сбежали вниз по ступенькам, но когда Памела подошла к лимузину, чтобы сесть в него, Джим встал у неё на пути.
Джим? – сказала она. – Что…
Я передумал. Я не хочу, чтобы ты ехала туда. Ты обязательно сделаешь что-нибудь, чтобы вывести меня из себя.
Джим сел в машину и приказал водителю ехать, оставив Памелу на тротуаре.
" Зажги мой огонь" оставалась на первом месте до середины августа, и с большой самоуверенностью "Doors" начали запись своего второго альбома, "Странные дни". Прошёл уже год с тех пор, как они записали первый альбом, и за это время количество действующих дорожек на аппарате Студии 1 на Сансет Стрип удвоилось – до восьми. "Doors" использовали все возможные от этого выгоды для записи песен.
За школьным стихотворением Джима "Лошадь терпит" Пол и звукоинженер Брюс Ботник создали фон из музыкального подражания природным звукам. На одну дорожку Брюс записал обычный шум магнитофона, вручную изменяя скорость перемотки, и получил что-то, по звучанию напоминавшее ветер. Джим, Джон, Робби и Рэй играли на музыкальных инструментах каким-нибудь необычным способом – например, дёргая струны пианино, звуки органа искажались электроникой, при этом делались ещё различные скорости и другие эффекты. Они даже вылили в металлическое помойное ведро бутылку кока-колы, растолкли на кафельном полу кокосовую скорлупу и записали душераздирающие вопли нескольких своих друзей. На этом фоне и прямо поверх него Джим вырикивал строки своего стихотворения:
Когда спокойное море становится зловещим…
На заглавной песне, "Странные дни", Рэй одним из первых в роке записал свою партию на синтезаторе "Moog". На третьей песне, "Несчастная девочка", ему пришлось играть всю песню задом наперёд, а Джон играл медленно и важно, обеспечивая мягко льющийся ритм.
Были и другие эксперименты. Для записи некоторых песен Пол старался создать особую студийную атмосферу. При записи одной из баллад, "Я не могу мысленно увидеть твоё лицо", Пол страстным шёпотом попросил ребят представить, что они в Японии, и вокруг, будто "вне пространства этот таинственный звук koto". "Doors" ответили шумным негодованием. Затем Пол предложил Джиму выбрать какую-нибудь девушку, чтобы она склонялась над ним, когда он поёт "Ты потерянная маленькая девочка" – балладу, которую, как они надеялись, Фрэнк Синатра запишет для Миа Фарроу. Полу так понравилась эта идея, что он согласился даже заплатить этой девушке. Но Памеле идея понравилась тоже; справа, где стояла в контрольной комнате, она разделась и тихонько прокралась в вокальную кабину к Джиму. Пол ждал, медленно считая до шестидесяти, потом сказал:
– Ты дашь мне знать, когда будешь готов.
Минут через двадцать Джим вышел в контрольную комнату, и Пол пожал плечами.
Ну, сказал он, – ты не можешь взять их всех.
Интенсивность творчества Джима не спадала. В "Лошадь терпит" было очарование жертвенной смертью при затоплении испанских жеребцов. В "Прогулке в лунном свете" была своя неповторимая концовка. В песне "Люди странные" была честная и болезненная неуверенность. В одиннадцатиминутной "Когда музыка закончилась" содержался злой протест: "Мы хотим мир, и мы хотим его сейчас!" – столь же сильный, как и продолжающийся интерес Джима к собственной смерти ("Прежде, чем я провалюсь в глубокий сон / Я хочу услышать / Крик бабочки"). И, наконец, в "Несчастной девочке" ("Ты заперта в тюрьме своей собственной постройки") и в заголовке "Ты потерянная маленькая девочка " было унижение женщин. Второй альбом был обычным каталогом физических толчков и болей, как первый, но в нём был ещё и изумительный для 1967-го года перечень несчастий – когда все остальные, казалось, пели о фимиаме, мятных лепёшках и небе из повидла. У альбома была ещё и совершенно необычная обложка: силач, корнет, два акробата, фокусник, два карлика, залезших в клетку, с единственным упоминанием группы – маленькая афиша на уличной стене. "Elektra" хотела, чтобы на обложке была фотография группы, Джима, – но сама группа, и особенно Джим, были непреклонны – никаких фото на конверте. В качестве компромисса была затемнённая фотография на внутренней стороне пыльного пиджака, к стихам.
В конце лета 1967-го года, "Doors" перекрёстно объехали всю страну. Сначала они появились перед девятитысячной аудиторией "Anaheim Convention Center" в южной Калифорнии. Джим был одет в грязнораскрашенный безрукавный спортивный хлопчатобумажный серый свитер поверх чёрных кожаных штанов. Он бросал в зал зажжённые сигареты, а зал в ответ начал чиркать спичками, когда группа заиграла "Зажги мой огонь". Потом они поехали на восток на неделю выступлений в Филадельфии, Бостоне и Нью-Гэмпшире; вернулись в Лос-Анджелес, чтобы ещё раз сыграть в "Cheetah" с "Jefferson Airplain". В течение трёх недель "Зажги мой огонь " продолжала оставаться на первом месте, а затем пропустила вперёд песню "Beatles" " Всё, что тебе нужно – это любовь". На той же неделе "Elektra" выпустила следующий прессрелиз:
"Elektra Records" просит Ассоциацию Звукозаписи Америки (RIAA) подтвердить, что альбом и сингл "Doors" оба классифицированы как "золотые" диски. К этой неделе (30 августа), по заявлению президента "Elektra" Джека Холзмана, альбом под названием "Двери" значительно перешагнул рубеж в миллион долларов по общей сумме проданных экземпляров; также на рынок было выпущено более миллиона копий сингла "Doors".
Менеджер "Elektra" по продажам Мел Познер объявил, что LP и сорокопятка преодолели миллионную отметку одновременно.