Джим присел на корточках на песок, Рэй встал перед ним на колени. Джим, отталкиваясь руками, раскачивался из стороны в сторону, продавливая песок сквозь пальцы; глаза крепко закрыты. Он выбрал первое четверостишие из "Прогулки в лунном свете". Слова лились медленно и бережно.
Давай уплывем на Луну, / ах-ха
Давай поднимемся сквозь течение,
Пройдём сквозь вечер, в котором
Город спит, чтобы спрятаться…
Когда он закончил, Рэй сказал:
Это величайшая, чёрт возьми, песенная лирика, которую я когда-либо слышал. Давай создадим рок-н-ролльную группу и заработаем миллион долларов.
Именно так, – сказал в ответ Джим. – Это как раз то, о чём я всё время думаю.
Рэй был худощав, за что "пляжное сообщество" называло его "костлявым". Он был около 185 см ростом, стройный, и весил килограмма 73. У него были очень широкие плечи, крепкая прямоугольная челюсть, холодные "умные" очки без оправы. Если верить в обычные голливудские клише, его стоило бы причислить к тем, кем он был совсем недавно – к серьёзным и ответственным студентам-выпускникам, или к тем, кем он вполне мог стать каким-нибудь строгим молодым учителем в приграничном городе Канзаса. Но была в нём и мягкость. На квадратном подбородке у него была ямочка, а голос был всегда сдержанным, любезным, успокаивающим. Рэю нравилось принимать на себя роль старшего брата каждого организованного, умного, зрелого, мудрого, способного на великое сочувствие и на огромную ответственность.
Он был на четыре года старше Джима, родился в 1939-м году в Чикаго в семье рабочих. После обучения игре на классическом пианино в местной консерватории, получив степень бакалавра экономики в Депольском университете, Рэй записался в юридическую школу УКЛА. Через две недели он бросил её, получив место практиканта-менеджера в филиале Вествудского банка Америки; здесь он работал три месяца до возвращения в УКЛА, наэтот раз в качестве студента выпускного курса отделения кинематографии. Романтические планы рухнули в декабре 1961-го, когда Рэя призвали в армию. Хотя у него были несложные обязанности – играть на пианино в интернациональной группе военнослужащих в Окинаве и Таиланде (где его приучили курить траву) – Рэй хотел от этих обязанностей избавиться и говорил армейскому психиатру, что с радостью бы вернулся домой. Его демобилизовали на год раньше срока, и он вернулся в киношколу УКЛА как раз в то время, когда туда приехал Джим.
Рэй начал делать фильмы исключительного качества, все они были автобиографичны, все они прославляли чувственность его японско-американской подруги Дороти Фьюджикава. В одном из них, названном "Evergreen", была сцена, кажется, навеянная повторяющимися кадрами медленно бегущих навстречу друг другу мальчика и девочки в "Хиросима – любовь моя" Алана Реснэ и заканчивающаяся встречей под ливнем обнажённых Рэя и Дороти. Попечитель факультета хотел, чтобы Рэй подредактировал эту сцену, и он было согласился, но когда некоторые студенты стали обвинять его в пустом хвастовстве, он отказался от обещания и представил свою "авантюру" на студенческий просмотр в декабре, объясняя, почему фильм не показали. (Со временем этот фильм, как и все остальные, сделанные Рэем, будет показан и оценен). В июне, когда он получил мастерскую степень, руководитель отделения Колин Янг говорила, что Рэй был в тот год одним из немногих студентов, способных двигаться дальше, к полнометражным фильмам. Даже журнал "Nesweek" обратил внимание на ранние достижения Рэя.
Рэй познакомился с Джимом через Джона ДеБеллу, и вскоре они стали действительно хорошими друзьями; они никогда не были особенно близки, но разделяли пристрастие к интеллектуальности и безыскусной ницшеанской философии. Они расходились во многом. Рэй никогда не забывал побриться, складки его брюк всегда были отутюжены. Джим был нарочито неряшлив, одевался в тенниску песочного цвета и джинсы, а по ночам, когда было холодно, он носил грязную спецовку сварщика, позаимствованную когда-то. Рэй самостоятельно изучал мысль Востока, а в 1965-м году начал изучать трансцедентальную медитацию Махариши Махеш Йоги, в то время как Джим не приобщился к этому, считая, что этот Путь лежит через наркотики и шаманизм. Рэй был натуральным эстетом, а Джим наслаждался дионисизмом, а порой и просто купался в нём. Но при всём при этом их влекло друг к другу и, когда они встретились на венецианском пляже, Рэй предложил Джиму переселиться к нему – можно было спать на кушетке в гостиной, а днём, покаДороти была на работе, можно было работать над песнями. Джим сразу же переехал, и вдвоём они взялись за дело.
Голос у Джима был слабый, но они с Рэем сошлись на том, что на самом деле он был сильным и что со временем это проявится. В течение двух недель они очень плотно работали над песнями, Рэй играл на пианино в своём маленьком домике, а Джим нервно держал перед собой стихи для верности (хотя он знал их все наизусть), стоял неподвижно, мечтая о том, чтобы исчез тот ком, который (он был уверен) застрял у него в горле. Потом Рэй привёл Джима в дом своих родителей, где репетировали "Rick and the Ravens".
Стихи Джима покорили братьев Рэя. Очевидно, Рик и Джим Манзареки не понимали Джима или его стихов, но они согласились попытаться помочь им в работе. Другие знакомые тоже не понимали Джима. Когда Рэй встретил двух своих приятелей по киношколе и сообщил им, что создал группу вместе с Джимом, они были в шоке. "Ты – в группе с Моррисоном? Ради Бога, Рэй, охота же тебе страдать подобной фигнёй?" К Джиму всё ещё относились как к экстравагантной, хотя и довольно умной, но шелухе. Многие однокурсники не создали ни одной группы; Моррисон использовал один шанс из миллиона, чтобы её создать.
Рэй оставался к нему лоялен, видя в Джиме и то, что видели другие, и то, что Джим сам едва начинал сознавать. Наиболее очевидной его переменой была внешняя. Джим похудел с 75 до 60 кг и потерял свою характерную "круглолицесть" – теперь он был худощавым и курчавым. При таком телосложении у него были ещё более длинные волосы, отращенныенад ушами и вьющиеся поверх воротника, обрамляя лицо, утратившее свою важность и ставшее явно привлекательным. Перемена была разительна.
Но главная перемена произошла в том, что он чувствовал. Безумная зудящая тайна, потусторонний магнетизм его, казалось, сами притягивали всё, что ему было нужно.
Вскоре после того, как Джим познакомился с братьями Рэя, они с братьями Манзареками перенесли свои репетиции в домик за автостанцией Greyhound в Санта-Монике, где к ним присоединился новый барабанщик – Джон Денсмор, с которым Рэй познакомился в медитативном классе.
У Джона было много общего с Джимом. Оба они были по происхождению представителями среднего класса; отец Джона был архитектором. У обоих были брат и сестра. В средней школе оба проявили способности к занятиям спортом; у Джона это был теннис, а Джим отличался в плавании. С Рэем Джон разделял увлечение джазом, а также жадность и преданность новообращённого йогическим дисциплинам Махариши.
Джон говорил Рэю и Джиму, что у него был вспыльчивый характер, и он надеялся, что медитация поможет ему научиться контролировать себя. Ему было двадцать лет, и он всё ещё жил дома (что делало его неизбежно предметом насмешек Джима), хотя он страстно стремился порвать с родителями, тоскуя по свободе, которую могла дать работав действующей группе. Пройдут годы, в течение которых Джим и Джон будут вместе работать в "`Doors", но они никогда так и не станут близкими друзьями.
Джон играл на ударных с 12 лет. В средней школе при университете в Западном ЛосАнджелесе он играл на перепончатых силках, затем переключился на джаз – во время учёбы в колледже, сначала в Санта-Монике, потом в Лос-Анджелесе и, наконец, в Государственном колледже Сан -Фердинандской долины, который он закончил.
После двух недель репетиций Рэй и его братья, вместе с новыми вокалистом и барабанщиком, а также со знакомой басисткой (девушкой, чьё имя всеми забыто) пришли на студию звукозаписи "World Pacific" на Третьей улице в Лос-Анджелесе. У "Rick and the Ravens" был контракт с "Aura Records", и они уже выпустили пару песен с вокалом Рэя под именем "Screaming Ray Daniels"2. Вышедший сингл остался незамеченным, но "Aura" решила дать ребятам немного свободного студийного времени вместо записи большего количества песен. " То, что мы получили, была ацетатная демозапись, – говорил несколько лет спустя Джим, – и у нас было три копии".
Это были записи, которые Джим, Рэй, Джон и иногда – Дороти Фьюджикава носили из одной компании звукозаписи в другую; это были песни, которые Джим написал в Венеции тем летом, в том числе "Прогулка в лунном свете", "Мои глаза увидели тебя" (песня, называвшаяся тогда "Стань сумасшедшим"), "Конец ночи" и безобидный маленький напев с извечной темой "Лето почти ушло". Песни и группа отвергались всеми компаниями звукозаписи.
Примерно в это время Джим познакомился с Памелой Корсон.
Памела была рыжеволосой девушкой всего восемнадцати лет. На тыльной стороне рук, на бледном, утончённом и ласковом лице, да и по всему телу, как корица, были рассыпаны веснушки. Она носила прямые длинные волосы с пробором посередине. У неё были полупрозрачные бледно-лиловые глаза, невероятно большие – этим она напоминала портреты кисти Вальтера или Маргарет Кин – девушку ранимую, зависимую, прелестную.
Она родилась 22 декабря 1946 года в Виде, штат Калифорния, в нескольких милях от горы Шаста, считавшейся у индейцев священной. Её отец, как и отец Джима, был морским лётчиком – но бомбардиром, а не штурманом, и теперь он был командиром в Морском резерве США и директором средней школы в Оранже, центре Оранжского округа. Она говорила Джиму, что ушла из художественного класса Лос-Анджелесского колледжа и искала себе занятие поинтересней.
Годами позже Памела скажет, что Джим был тем человеком, который рассказал ей о жизни. Она называла себя "творением Джима". Он рассказывал ей о философах, выписывая цитаты из каждого, от Платона до Ницше, знакомя её с величайшими достижениями западной мысли. Джим давал ей читать и свои записные книжки, и она сразу же взяла на себя роль хранительницы его поэзии.
Джим перечитывал "Двери восприятия" Олдоса Хаксли: "Большинство этих видоизменителей сознания теперь можно получить только по рецепту врача или – с большим риском незаконно. Для неограниченного употребления Запад допускал только алкоголь и табак. Все другие химические Двери в Стене получили ярлык Дурмана, а их нелегальные потребители Дьяволов". Джим посмеялся над этим, и начал увеличивать одновременно и разнообразие, и количество принимаемых наркотиков.
Теперь Джим делал всё, что мог, и даже больше того, чтобы расширить свой мозг. Открыть двери восприятия… прорваться насквозь на другую сторону… идти по шоссе к концу ночи… посетить таинственные сцены на золотом прииске… ехать змеёй шоссе… поразительные фразы, которые позднее появятся в его песнях, были записаны в блокнот на тёплом осеннем пляже. Он был уже близок к открытию своего собственного взгляда и словаря.
Он поглощал кислотные таблетки как пивные зёрна, или аспирин в количестве того, что теперь называется Owsley из Сан-Франциско – настоящую "белую молнию", безупречно чистую, дешёвую и… ударную. И, конечно, трава – коробки за коробками травы из Мексики. И ещё – кубики сахара.
Прорвись насквозь на другую сторону
Прорвись насквозь на другую сторону
Прорвись насквозь на другую сторону
Джим решил, что настало время сообщить о своих планах родителям в Лондон. Он написал им, что после окончания учёбы попытался найти работу, но его кинодиплом не воспринимали всерьёз, и поэтому теперь он вошёл в состав рок-группы и стал петь – что они об этом думают?
Отец Джима был в шоке и написал резкое письмо. Он напоминал Джиму о заброшенных им когда -то уроках игры на пианино и о том, как в детстве он отказывался от участия в семейных рождественских песнопениях… а теперь он создал группу? После того, как его отец оплатил счета за четыре года обучения в колледже?
" Итак, – говорил успешно делающий карьеру кадровый морской офицер, – я думаю, что это чушь ".
Джим никогда не воспринимал критику легко, а с тех пор он никогда больше не писал своим родителям.
Как-то в октябре в одном из коммерческих журналов, которые Джим и Рэй читали теперь еженедельно, появилась фотография Билли Джеймса. Билли, 33-х лет, бывший актёр, после заключения контракта с "Columbia" делал в Нью-Йорке рекламу Боба Дилана, а в 1963-м году он переехал в Калифорнию, чтобы заниматься рекламой там. Это ему тогда хорошо удавалось, и говорят, что он удовлетворял все обычные заказы, а потом он начал перенимать стиль жизни музыкантов, и в конце концов изменился столь радикально, что не смог больше общаться со своими друзьями с Восточного побережья и почти со всеми звёздами "Columbia". Поэтому Билли дали новый титул – "менеджер по поиску и развитию талантов" – достаточно неопределённый, чтобы пробиться в традиционные публичные чарты. Столь далёкий от его реальной деятельности, этот титул позволял ему отказываться от того материала, который ему приносили.
Рэй и Джим посмотрели на фотографию. Билли носил бороду.
Быть может, он хиппи, – сказал Рэй.
Когда Билли вернулся после ланча, он обнаружил в прихожей, рядом с охладителями воды, Джима, Рэя, Дороти и Джона. Он отсутствующе кивнул, предложил ребятам войти, аккуратно взял их ацетатную копию и выслушал их болтовню, которая была очень похожа на ту, с какой к нему приходили уже много раз. Он пообещал им, что, вероятно, позвонит через несколько дней. Через два дня Джима по телефону разыскала секретарь Билли. Она сказала, что тот ждёт их у себя в офисе в удобное для них время.
" Я сказал им, что мог бы продюсировать их записи, если захочу, но, хотя я чувствовал в них талант, я не был вполне уверен, что смогу перенести это в студию, – вспоминает Билли. – Я знал, что заинтересую ими какого-нибудь продюсера в "Columbia". Но, поскольку я предвидел здесь некоторые проблемы, я предложил им контракт на пять с половиной лет, включая шесть месяцев испытательного срока, в течение которого компания обязалась продюсировать как минимум четыре дорожки и выпустить как минимум две. Я не хотел, чтобы они порвали контракт после шести месяцев ничегонеделания".
Джим не мог в это поверить. "Columbia". Лейбл Дилана.
Несмотря на такое одобрение, группа стала распадаться на части – один из братьев Рэя покинул группу, а другого они заменили. Заменой стал Робби Кригер, гитарист из того же медитативного класса, что и Джон с Рэем.
В свои 19 лет Робби был самым младшим из четвёрки. Он был и наиболее заметным. У него были вьющиеся волосы мягкого каштанового оттенка и рассеянные зелёные глаза, придававшие ему слегка изумлённый взгляд, причиной которому, по мнению некоторых, было также чрезмерное употребление наркотиков или плохо подходящие контактные линзы. Эксцентричному имиджу соответствовала также и его манера говорить – нерешительная, как будто сонная, окончания предложений переходили у него в вопросительную интонацию или шёпот. Но внешность часто обманчива. Помимо этого изумительного детского взгляда у него был острый ум и утончённое чувство юмора, и то, и другое он унаследовал от отца, скромного здорового человека, консультанта государственных и коммерческих структур по планированию и финансам.
Как и Джон, Робби был родом из Калифорнии – он родился 8 января 1946-го года в ЛосАнджелесе одним из непохожих друг на друга близнецов и учился в средней школе при университете. Но Робби посещал также школы в Пасифик Палисад, пляжном пригороде ЛосАнджелеса, и в Менло Парк, фешенебельном пригороде Сан-Франциско. Год он провел в Калифорнийском университете в Санта -Барбаре, а потом какое-то время учился и в УКЛА, где он в третий раз сменил специализацию и стал изучать теперь физику, когда Джон предложил ему познакомиться с несколькими парнями, которые называли себя "Doors".
– "Doors"? – сказал Робби, рассеянно усмехнувшись. – Куда подальше…
Робби и Джон играли вместе в группе под названием "Psychedelic Rangers"3. До сих пор он думал, что это было необычное название.
Робби рассказывал Джиму, что начал играть на гитаре в пятнадцать лет, а в восемнадцать восхищался Монтойей и Сеговией. Но ему не пришлось столь же часто менять музыкальные стили, как школы; он быстро переходил от фламенко к фолку, затем к блюзу, затем к року. Особенно ему нравились фолковые музыканты, рассказывая об этом Джиму, он вспоминал то время, когда отправился в Стэнфордский университет посмотреть на Джоан Бааз. Джим, конечно, начал говорить о Дилане. Тогда Робби подключал гитару и небрежно играл какоенибудь "горлышко бутылки". Джим слышал подобное на записях, но тут он впервые увидел, как это делается. Одно время ему хотелось, чтобы Робби изображал "горлышко бутылки" в каждой песне.
Профессиональные разговоры и репетиции продолжались, так что четвёрка срасталась всё ближе, встречаясь каждый день – у Рэя, у Робби дома, где в боковой комнате у родителей было пианино, или в доме у кого-нибудь из друзей в Венеции. Пять дней в неделю с утра до вечера они репетировали. Иногда они работали и в выходные – в барах на застольях, свадьбах ивечеринках – особенно налегая на несколько легко узнаваемых песен, таких, как "Луи, Луи" и "Глория", и время от времени играя какую-нибудь из своих собственных композиций. Джим всё ещё робел и боялся повернуться лицом к аудитории, пусть даже очень маленькой, он поворачивался спиной к танцплощадке или же, когда он стоял к ней лицом, он закрывал глаза и держался за микрофон, как если бы он был тем единственным, что удерживало его от того, чтобы не провалиться сквозь сцену. Фактически, на большинстве самых ранних выступлений "Doors" почти все песни пел Рэй, а Джим при этом подпевал, извлекая звуки из губной гармошки или мыча "Йеа!" и "Давай!"
Фил Олено работал ночным менеджером в супермаркете, и в те редкие дни, когда у Джима не было репетиций, они часто вместе убивали время, куря наркотики и болтаясь по городку УКЛА, беседуя со студентами художественного отделения. Одной из них была Кэти Миллер, которая была на год или два моложе Джима и внешне чем-то напоминала Тьюзди Вельд невинная, светлая, неземная.
Кэти была девушкой чувствительной, неуверенной в своих способностях, все свои фразы начинавшей с извинений. Но главную боль доставляло ей её великодушие. Она как будто пыталась быть матерью всех сбившихся с пути детей, которых она встречала в школе и университете. Джиму она предложила останавливаться в её доме в любое время, когда он этого хотел, и готовила ему шикарную еду, настаивала, чтобы он при необходимости пользовался её машиной. Так что иногда Джим исчезал вместе с её машиной на несколько дней, вынуждаяКэти ходить пешком. Иногда он оставался в её доме по несколько дней, устраивая там страшный беспорядок и оскорбляя её, ругая её последними словами, хвастаясь спьяну другими женщинами, бывшими в его жизни, угрожая попортить ножом развешанные по стенам картины, которые она писала в университете. В то же время он уверял её, что она была прекрасна, просто замечательна – так он говорил ей.