Зеботтендорф многие годы жил вдали от Германии; по всей видимости, он не следил за событиями на родине с должным вниманием и серьезно ошибся в оценке характера Гитлера. Через несколько месяцев после того, как нацистский канцлер вступил в должность, он публикует книгу "Еще до Гитлера". Название было броским и первым делом привлекло внимание баварской политической полиции. Нет сомнений, Зеботтендорф написал эту книгу для того, чтобы выставить Гитлеру счет за оказанные услуги. Он думал, что может потребовать своей доли в успехе движения, появлению которого помогал. Вскоре после краха Мюнхенской Республики советов – а именно тогда Туле действовало наиболее активно, причем несколько его членов были казнены – начался период упадка, вспоминал он. Общество стало распадаться. "Начались серьезные внутренние распри, что означало конец Общества. Оно выполнило свое предназначение и теперь должно было исчезнуть, чтобы в мир смогло войти нечто новое, уже стоящее на пороге. Через несколько недель после отъезда Зеботтендорфа [здесь он пишет о себе в третьем лице] в помещении общества Туле появился Адольф Гитлер. Он принял участие в грандиозной пропагандистской кампании под руководством Даннеля [преемника Зеботтендорфа] – весь Мюнхен тогда был покрыт листовками и плакатами".
Но такое прошлое Гитлер вспоминать не желал. "Если кто-то бывал поражен сходством мыслей Гитлера с идеями других и пытался привлечь его внимание к предшественникам или сходно мыслящим людям, Гитлер всегда воспринимал это как личное оскорбление. Он хотел быть мыслителем, дошедшим до всего самостоятельно, без всяких примеров в прошлом. Если ему указывали на аналогичные идеи, он воспринимал это как попытку приуменьшить его величие".
Точно так же ему не пришлась бы по душе мысль, что исчезновение Зеботтендорфа сделало возможным его собственное появление. "Он был вынужден пожертвовать собой, – пишет Зеботтендорф о себе. – Он должен был уйти, чтобы не повредить нежный росток". Имеется в виду национал-социализм. Бывший Магистр ухудшил ситуацию еще больше, попытавшись воссоздать общество Туле. Вероятно, он считал, что в Третьем рейхе он и его последователи должны будут занять почетное место. "Сегодня свершилось то, к чему стремились те семеро [казненных членов Туле] и все Общество в целом… Мы признаем величие и заслуги Адольфа Гитлера. Он создал то, чего мы так жаждали; мы собрали вместе элементы, он же привел нас к цели!.. Впервые Гитлер обратился к членам Туле, и именно они первыми поддержали его". Другой серьезной ошибкой Зеботтендорфа было то, что для восстановления общества Туле он обратился к помощи антисемита и бывшего иезуита Бернарда Штемпфле. Дело в том, что Штемпфле, один из читателей и корректоров "Майн Кампф" в рукописи, уже успел насолить Гитлеру – вероятнее всего, в ходе темного дела Гели Раубаль. Впоследствии он станет еще одной жертвой "ночи длинных ножей".
Читатель помнит, что Зеботтендорфа, после того как его арестовало гестапо, спас его "брат по Туле" Рудольф Гесс. "Почти все сотрудничавшие с Гитлером [в мюнхенские годы] так или иначе пересекались с обществом Туле либо просто-напросто были его членами", – утверждает Герман Гилбхард. Перечень связей между гитлеровской НСДАП и обществом Туле и в самом деле довольно внушителен. DAP была основана членом братства Туле Харрером и "гостем" общества Дрекслером. Свастика была эмблемой Туле. Völkischer Beobachter был одним из печатных органов Туле до того, как его приобрел НСДАП. Многие члены Добровольческого корпуса Туле вступили в СА ("отряд Добровольческого корпуса Oberland [созданный Туле] представлял собой костяк СА "Хохланд" и в любом случае был основой первых подразделений СА"). Идеология германского национализма и антисемитизма, пропагандируемая Туле, напрямую – через Эккарта – была связана с идеологией Гитлера. Кроме того, многие нацисты в свое время входили в состав общества Туле или связанных с ним кружков.
"Жизнь Рудольфа фон Зеботтендорфа после 1934 года по-прежнему покрыта тайной, несмотря на множество домыслов и слухов всякого рода, – пишет Гилбхард. – Существует несколько непроверенных версий его дальнейшей судьбы. Особенно примечательны те, что относятся к действию немецких секретных служб, активных на Востоке в ходе Второй мировой войны". Герберт Риттлингер, биограф Рудольфа фон Зеботтендорфа, утверждает, "не приводя никаких доказательств, что тело Зеботтендорфа 9 мая 1945 года вытащили из вод Босфора. Отсюда он делает вывод, что основатель общества Туле покончил жизнь самоубийством". Девятое мая непосредственно следует за восьмым – днем, когда Германия подписала капитуляцию.
Ноябрьский путч ознаменовал собой поворотный пункт как в жизни Гитлера, так и в истории нацистского движения. То, что до тех пор большей частью было историей Баварии, теперь становится частью германской и мировой истории. И здесь нам следует попрощаться еще с одним человеком, сделавшим Гитлера возможным. Это тот, кто буквально открыл Гитлера, – Карл Майр. Ему было присвоено звание майора, а в марте 1920 года он оставил службу в армии. Тогда же покинул армию и Гитлер (31 марта) – так как его армейский покровитель оказался в отставке. Ройт полагает, что Майра уволили с позором. Он не приводит причин, но говорит, что, находясь на своем посту, Майр действовал с удивительной самостоятельностью. Быть может, социал-демократические власти наконец спохватились и пресекли его махинации.
Однако самое удивительное то, что Майр после всего этого развернулся на сто восемьдесят градусов. Он стал одним из руководителей Германской социалистической партии и ее военизированных формирований, называемых Reichsbanner (не следует путать с Reichsflagge Рема). Человек с его способностями и опытом пришелся ко двору, и в течение какого-то времени он даже редактировал журнал социалистов. Когда в 1932 году Рем попал в переделку из-за своего гомосексуального кружка, а в Münchener Post было напечатано несколько скандальных писем, он обратился за помощью именно к Майру. Хайден утверждает, что Рем предложил отделить СА от партии Гитлера и вместе работать для братского единства всех рабочих, носящих форму. В свете того, что мы узнали выше, это не так уж невероятно. Циничное, но проницательное замечание Майра в ответ на это предложение звучало так: "Хотите, я назову вам имена ваших будущих убийц?" Конечно, он имел в виду Гитлера и его приспешников. Здесь он был прав.
Когда Гитлер пришел к власти, Майр, как и многие другие, бежал из страны, во Францию. Но его имя стояло в черном списке Гитлера. Во-первых, из-за того, что он предал общее дело. Во-вторых, и это гораздо существеннее, из-за его анонимной статьи, которая впоследствии будет напечатана в американском журнале "Current History" под заглавием "Я был начальником Гитлера (Воспоминания бывшего офицера рейхсвера)". Именно здесь Майр сравнил австрийского капрала, встреченного им в первые месяцы после войны, с "изможденной бродячей собакой". Гитлер, пишет он, был готов принять корку хлеба от любого, кто пожелал бы стать его хозяином – даже от француза или еврея.
Майра схватили и выдали немцам. Он умер в Бухенвальде 9 февраля 1945 года.
6. "Майн Кампф"
Великие лжецы – это и великие волшебники.
Адольф Гитлер
Германия подчинилась религии, которой не знала, следовала обрядам, которых не понимала, приходила в восторг и умирала ради таинства, в которое не была посвящена. Лишь "фюрер" обладал реальным знанием, в этом не было сомнения ни у одного национал-социалиста. А фюрер держал при себе то, чем не желал делиться с другими.
Иоахим Келер
Отдых в Ландсберге
Провал путча был сокрушительным ударом для Гитлера – в первую очередь потому, что он почувствовал себя посмешищем. Его поместили в тюрьму в Ландсберге и предоставили просторную камеру – некоторые даже утверждают, что она была комфортабельнее, чем его мюнхенские апартаменты того времени. Ее освободил для него Антон фон Арко ауф Валлей, убийца Курта Эйснера. Около двух недель Гитлер отказывался от еды. Честь того, что именно они уговорили своего фюрера возобновить прием пищи, впоследствии оспаривали несколько его посетителей: это Антон Дрекслер, Ганс Книрш (чехословацкий нацист), Хелена Бехштейн, всегда верная и готовая помочь, и Хелена Ганфштенгль, к которой Гитлер в то время, видимо, питал слабость.
Из местной знаменитости Гитлер превратился в национального героя. О нем упомянула даже зарубежная пресса – чтобы объявить о конце его политической карьеры. ""Нью-Йорк Таймс" напечатала его политический некролог на первой полосе: "Мюнхенский путч окончательно вычеркнул Гитлера и его последователей национал-социалистов из политической жизни"". И все-таки своим безрассудным, но смелым поступком он завоевал расположение многих националистов, особенно в Мюнхене. К многословным, но бессильным лидерам, таким как Кар, Лоссов и Шайссер, те уже не испытывали ничего, кроме презрения. "В Мюнхене Гитлера по-прежнему воспринимали всерьез. В то Рождество группа художников, участников движения из Швабинга, отметила праздник в Синем Кафе живой картиной "Адольф Гитлер в тюрьме". Поднимается занавес и открывает взору тюремную камеру. Через маленькое зарешеченное окно видно, как на улице падают хлопья снега. За столом сидит человек, закрывший лицо руками, а невидимый мужской хор поет: "Тихая ночь, святая ночь". Затем ангел ставит на стол рождественскую ель с зажженными огнями. Человек медленно поворачивается и открывает лицо… Словно сдавленное рыдание пробежало по всему залу", – так был похож актер на сцене на Гитлера.
Гитлера должны были судить по обвинению в государственной измене. Процесс открывался 26 февраля 1924 года, и он опасался его по двум причинам. Одна была в том, что его могли предать военно-полевому суду. Тогда процесс был бы закрыт для публики и его средства защиты были бы серьезно ограничены. Другая и более важная причина заключалась в том, что он, как австрийский гражданин, мог быть выслан в свою родную страну . Но он успокоился, когда выяснилось, что это будет обычный гражданский суд и что баварский министр юстиции Гюнтер назначил председателем суда Георга Нейтхардта, "ревностного националиста". Гитлер сразу же увидел, что "катастрофический провал путча можно превратить в демагогический триумф… Обвиняемыми были Гитлер, Людендорф, Рем, Фрик, Пёнер [бывший шеф полиции Мюнхена], Крибель [командир "Кампфбунда"] и четыре других участника путча. Кар, Лоссов и Шайссер проходили по делу в качестве свидетелей". Но эти "три фона" также были виновны в мятежных действиях против законного правительства. Это была вопиющая несправедливость, которую можно было обернуть веским доводом в свою защиту, что Гитлер не преминет сделать.
Он сумел превратить судебное заседание в продолжительное театрализованное пропагандистское действо. "Все это помогло Гитлеру повернуть ход процесса в свою пользу. И все же нужно отметить, что он вел себя на этих заседаниях очень смело – особенно учитывая недавнее поражение. Он взял ответственность за всю эту историю на себя, оправдывая свои действия высокими идеалами патриотического и исторического долга".
Эхо мощной концовки заключительной речи Гитлера, которую цитируют во всех его биографиях, до сих пор слышно в истории. "Армия, которую мы подготовили, растет с каждым днем, с каждым часом. В это самое мгновение я питаю гордую надежду на то, что однажды эти дикие отряды сольются в батальоны, батальоны – в полки, полки – в дивизии… надежду на то, что старые знамена вновь взовьются перед строем, что удастся достичь примирения перед вечным трибуналом Господа, перед которым мы готовы предстать. Тогда из наших костей и могил раздастся голос единственного трибунала, которому мы подсудны. Ибо не вы, уважаемые господа, будете выносить нам приговор – этот приговор вынесет нам вечный суд истории… Я уже знаю, к какому вердикту придете вы. Но тот, другой суд, спросит нас: совершали вы государственную измену или нет? Тот суд будет судить нас… как германцев, желавших добра своему народу и отечеству, как германцев, желавших сражаться и умереть. Вы можете объявить нас виновными хоть тысячу раз – богиня Вечного правосудия лишь улыбнется и спокойно разорвет обвинительный акт прокурора и вердикт суда, ибо она оправдает нас".
Гитлеру было опасно давать слово – из-за той силы, которой были заряжены его речи. Теперь он стал звездой. "Оглашение приговора стало событием в мюнхенском высшем обществе. Зал суда был наполнен зрителями, готовыми аплодировать этому смутьяну с кучей друзей на важных постах. Вердикт еще раз подчеркнул "чисто патриотические мотивы и честные намерения" ответчика, но приговорил его минимум к пяти годам тюремного заключения. Правда, уже через полгода он получал право на досрочное освобождение. Людендорф был оправдан. Закон требовал депортации любого неблагонадежного иностранца, но суд решил сделать исключение для Гитлера, "который мыслит и чувствует в германских понятиях"". Не пройдет и года, как он будет освобожден.
Казалось, сам ход событий того времени согласовывался с поступками и потребностями Гитлера. Пока он находился в тюрьме в Ландсберге, обстановка в Германии начала улучшаться – до такой степени, что период с 1924 по 1929 год назовут "золотыми годами" Веймарской республики. По этому благоприятному пути страна пошла в первую очередь благодаря двум людям – премьеру Густаву Штреземану и "финансовому гению" Яльмару Шахту, создавшему новую денежную систему. Подобную роль он сыграет и позже в Третьем рейхе. Нацистская партия, лишившись своего волевого фюрера, поплыла по течению и раскололась на несколько фракций. Гитлер предвидел это и не сделал ничего, чтобы это предотвратить. Он считал, что эта ситуация может быть полезной, когда он выйдет из тюрьмы и, наводя порядок волевыми методами, вновь возьмет власть в свои руки.
Он поставил во главе НСДАП Альфреда Розенберга, хотя и знал, сколь малым уважением пользовался этот бледный интеллектуал у своих товарищей-коричневорубашечников. Каждый тянул одеяло на себя. Дрекслер не забыл, как Адольф небрежно отмел его в сторону в июле 1920 года – и это в партии, созданной им самим! "Теперь Дрекслер хотел перестроить партию в согласии со своим собственным, менее революционным курсом". Затем существовала фракция Штрассера, в которую входил весьма амбициозный и все еще очень социалистически настроенный доктор Йозеф Геббельс. Эта фракция будет создавать и укреплять нацистскую партию на севере Германии и останется самым серьезным внутрипартийным вызовом Гитлеру до тех самых пор, пока тот не станет канцлером. Был также и великолепный Эрих Людендорф, который лукаво отвел от себя обвинения в ответственности за путч, тот самый, которому Гитлер в свое время отвел вторую роль, провозгласив себя главой государства, а фельдмаршала – главнокомандующим своей армией. Теперь Людендорф хотел, наконец, "сосредоточить контроль над националистическими группами в своих руках и воспользоваться отсутствием Гитлера для того, чтобы навсегда нейтрализовать его".
Гитлер с большой пользой провел время в Ландсберге – своем "университете за государственный счет". Даже тюремщики и охранники (многие из них обратились в нацизм) относились к нему с большим почтением, словно к королю со свитой из нацистов-заключенных. У него появилась масса свободного времени: ему не нужно было постоянно принимать решения. Он читал книги, принимал посетителей, пускался в свои бесконечные грозные монологи, а за обедом сидел во главе стола. "Все остальные ждали, стоя за своими стульями. Наконец, быстрыми шагами входил Гитлер. Кто-то выкрикивал: "Внимание!" Он продолжал стоять во главе стола до тех пор, пока каждый из присутствующих не поприветствует его". "К нему относились весьма благосклонно. Ему позволялось принимать съестное в качестве подарков извне. В свою очередь, это давало ему дополнительные рычаги влияния на надзирателей… У него и у Гесса были даже не камеры. Это была, скорее, вереница комнат, целая квартира. Причем это место было похоже на гастроном. Добра здесь было столько, что при желании можно было открыть цветочный, фруктовый и винный магазины. Люди слали подарки со всей Германии. В итоге Гитлер заметно потолстел".
Затем настал день, когда он решил написать книгу, которую впоследствии назовет "Майн Кампф". Первоначально она была озаглавлена "Четыре с половиной года борьбы с ложью, глупостью и трусостью". "Если бы не время, которым я располагал в тюрьме, "Майн Кампф" никогда бы не появилась на свет, – размышлял Гитлер позднее. – И я могу сказать, что именно тогда мне удалось достичь концептуальной ясности относительно многих вещей и понятий, которые я прежде использовал скорее интуитивно". Тюрьма дала ему время для размышлений.