Теория подлога нашла отклик у французских ученых, хотя и не получила развития, а уже в первые послевоенные годы встретила жесткий отпор и в русской эмигрантской, и в советской науке. Первое время оппоненты не уходили от политических упреков - свежа была память о Второй мировой войне, и разгоралась война холодная. Профессор Колумбийского университета, филолог-эмигрант Р. О. Якобсон подробно разобрал лингвистическую и литературную составляющие "Слова". Исходя из языка поэмы, он обосновал точку зрения на нее как на памятник домонгольской эпохи, сохраненный списком XV или XVI столетия. Якобсон и поддержавшие его американские коллеги сформулировали ключевой аргумент в пользу подлинности "Слова": предполагаемому фальсификатору XVIII века следовало обладать современными по знаниями в области языка, фольклора и древнерусской словесности. Выступление Якобсона в защиту "Слова" вызвало обвинения его в "коммунизме", и он был вынужден в 1949 году покинуть университет.
Ю. М. Лотман в специальной работе показал невероятность помещения "Слова" в литературный контекст XVIII века. Многие присутствующие в поэме образы и темы вошли в обиход несколько позже, уже под ее влиянием. В литературе XVIII столетия "Слово" явиться не могло - даже в начале XIX столетия оно оставалось явлением совершенно чуждым и изолированным.
Большое значение для исследования "Слова" имело открытие и изучение новых памятников древнерусской литературы и особенно новгородских берестяных грамот, чрезвычайно расширивших представления о живой древнерусской речи. Они дали сторонникам "Слова" в России и за рубежом дополнительную лингвистическую аргументацию. Мнение филологов о "Слове" с этого времени более или менее солидарно. А. Мазон до Дж. Феннела оставался единственным крупным специалистом среди сторонников теории подлога.
Когда на Западе дискуссия о "Слове" на время прекратилась - или в связи с потеплением международной обстановки из нее ушло идейное ожесточение, - в СССР с критикой "Слова" выступил видный историк-источниковед А. А. Зимин, крупный специалист по истории XIV-XVI веков. Размышляя вслед за Мазоном над соотношением "Слова" и "Задонщины", а также версий "Задонщины" между собой, он пришел к выводу, что первое создано на основе второй в XVIII столетии, среди других его источников были Ипатьевская летопись и "История Российская" В. Н. Татищева, а также народная поэзия. Автором же слова был Иоиль (Быковский); А. И. Мусин-Пушкин внес свой вклад в работу над текстом, в частности - цитату из выходной записи псковского "Апостола". Свои выводы Зимин подкрепил, как ему представлялось, текстологическим анализом, но не смог квалифицированно опровергнуть уже достаточно развитую со времен книги Мазона лингвистическую аргументацию в пользу подлинности памятника. Создание поэмы, по мнению Зимина, было связано с историческими событиями 1760-1780-х годов, в частности с Русско-турецкими войнами в Северном Причерноморье.
Дискуссия по первому варианту книги Зимина о "Слове" прошла в отделении истории Академии наук СССР в 1964 году. Выступления многих его коллег-оппонентов (а оппонентами выступили практически все ведущие историки и филологи) были выдержаны в научном ключе, но общие обстоятельства и последствия дискуссии придали ей характер "проработки". Работа Зимина не была опубликована до начала XXI века. Впрочем, отдельные ее части он затем издавал в виде статей и его точка зрения на "Слово" получила широкую известность. Зимин продолжал работать в Московском государственном историко-архивном институте, где под его руководством сложилась крупная научная школа, но большая часть подготовленных им монографий вышла лишь посмертно (как было сказано, двумя десятилетиями ранее в США спор о "Слове" стоил Якобсону кафедры, но с публикацией своих трудов он проблем не испытывал).
Выступление А. А. Зимина придало актуальность новым исследованиям "Слова" в советской и мировой науке. Среди специалистов, приводивших доказательства в пользу средневековой принадлежности памятника, были крупнейшие исследователи древнерусской истории и литературы В. П. Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев, Б. А. Рыбаков, О. В. Творогов.
Г. Н. Моисеева рассмотрела историю псковского "Апостола" 1307 года и установила, что А. И. Мусин-Пушкин не имел возможности ознакомиться с текстом "Апостола" в начале 1790-х годов, как утверждал Зимин. Вместе с тем в теории последнего этот вывод имел важное значение, поскольку позволял объяснить уникальную параллель "Слова" с записью Домида.
Советские лингвисты также внесли лепту в поддержку подлинности "Слова". В течение 1940- 1970-х годов особое внимание уделялось тюркским элементам в поэме. Обобщающее исследование на эту тему принадлежит Н. А. Баскакову, пришедшему к выводу, что "Слово" - памятник домонгольской эпохи.
Исследованием соотношения "Задонщины" и "Слова", а также текстуальной историей самой "Задонщины" занимались в 1960-х годах Р. О. Якобсон совместно с американским ученым Д. Уортом, а также многие советские ученые. Итогом работы последних стали несколько коллективных исследований и статейс выводами: соотношение редакций "Задонщины" не свидетельствует против "Слова"; кирилло-белозерский список "Задонщины" не содержит древнейшую редакцию (противоположное утверждение лежало в основе гипотез Мазона и Зимина); зависимость от "Слова" ощутима во всех версиях "Задонщины", ее вторичность не подлежит сомнению.
Немалый вклад в раскрытие "темных мест" "Слова" внесли исследования в области древнеславянской культуры и мифологии. Виднейшие специалисты в этой области В. В. Иванов и В. Н. Топоров использовали "Слово" как источник для реконструкции славянских мировоззренческих представлений и мифов, демонстрируя его согласие с другими данными, в том числе лингвистическими.
Выступление А. А. Зимина способствовало также оживлению дискуссии и изучения "Слова" за рубежом. В поддержку Зимина выступили английский филолог Дж. Феннел и его итальянский коллега А. Данти. Первый, в частности, попытался доказать, что название реки "Каяла" в "Задонщине" - ошибочное написание "Калки", однако не сумел убедительно объяснить странного совпадения этой описки с Ипатьевской летописью. С другой стороны, подлинность "Слова", помимо Якобсона и Уорта, признавали и другие западные историки и филологи, в том числе итальянский лингвист Р. Пиккио.
В целом к концу XX века в мировой науке более или менее утвердилась точка зрения на "Слово" как на памятник Средневековья. Правда, попытки выдвинуть новые доказательства подлога время от времени повторялись. Так, в 1970-х годах австрийские исследователи К. Трост и М. Хендлер тщились обосновать принадлежность "Слова" перу Н. М. Карамзина, однако их позиция не нашла широкой поддержки даже в среде скептиков, поскольку противоречила всему, что известно о Карамзине и его тщательном, временами гиперкритичном отношении к историческим источникам.
В 2003 году в дискуссию включился американский историк Э. Кинан, прославившийся попыткой оспорить авторство и датировку переписки Ивана Грозного с князем Курбским. Г. Н. Моисеевой был установлен факт знакомства с рукописью "Слова" видного деятеля чешского романтизма и национального возрождения Й. Добровского, учителя В. Ганки и одного из первых апологетов "Краледворской рукописи". Всё это позволило Кинану выдвинуть гипотезу об авторстве Добровского, тем более что уже Сенковский и Мазон заподозрили наличие в языке "Слова" западнославянских черт. Гипотеза Кинана - самое последнее достижение скептиков - ставит "Слово" в контекст национально-романтических движений в славянском мире. Его работа практически сразу собрала критические рецензии.
Выход книги Кинана и посмертная публикация итоговой версии работы А. А. Зимина подвигли сторонников подлинности поэмы на подтверждение и обновление своей аргументации. В этом смысле этапной и итоговой, отвечающей современному уровню науки, является фундаментальная монография крупнейшего отечественного языковеда А. А. Зализняка. В ней показана полная органичность "Слова" с точки зрения средневекового языка-в объеме, недоступном для любой реконструкции XVII или XVIII века; продемонстрировано наслоение на первоначальную основу диалектных черт, связанных с Северо-Западной Русью (вспомним псковский "Апостол"); выявлен языковой и сюжетный параллелизм "Слова" с летописными источниками, а не с татищевской "Историей Российской". Наконец, Зализняк убедительно опроверг предположение Кинана об авторстве Добровского - грамматика и орфография "Слова" противоречат лингвистическим теориям чешского ученого.
Подводя итог спору о подлинности "Слова", можно суммировать аргументы в его защиту.
1. Язык "Слова" - язык средневековой Руси. Среди специалистов, занимающихся изучением древнерусского языка на основе всех имеющихся источников (литературы, надписей, берестяных грамот), нет противников подлинности "Слова".
2. "Слово" являлось частью богатой письменной и устной традиции домонгольского времени. Оно перекликается не только с памятниками фольклора и литературы позднейших веков. Известно "Слово о князьях" XII столетия, содержащее идейно пересекающееся с укорами "Слова" осуждение княжеских распрей. Известно "Слово о погибели земли Русской" XIII века, которое не только имеет стилистические и сюжетные пересечения со "Словом о полку Игореве", но и выполнено в том же жанре поэтической элегии. После публикации этих памятников стало неуместно говорить об идейном и жанровом одиночестве "Слова о полку Игореве" в литературе XII-XIII столетий. Типологически, в том числе по богатству метафорами, языческой символике, эти памятники схожи с германской и кельтской дружинной поэзией IX-XII веков, еще почти неисследованной в России ко времени обнаружения "Слова".
3. "Слово" содержит ряд данных о древнерусской культуре и верованиях, неизвестных в момент его издания. Так, на момент публикации "Слова" еще не были изданы другие источники, называющие среди славянских языческих богов Дива и Трояна. Если Див мог хотя бы быть домыслен на основе невнятных, явно вторичных по отношению к "Слову" пассажей "Задонщины", то Трояна мы там не встречаем. По поводу статуса этих персонажей славянской мифологии до сих пор идут споры, однако в любом случае сам факт наличия параллельных свидетельств не позволяет считать их пустым вымыслом какого-либо мистификатора, тем более что исследования в XX веке существенно расширили знания об обоих мифологических именах. Див встал в целый ряд обозначений мифологических существ в поверьях разных славянских народов, а мотив его падения на землю истолковывается в контексте индоевропейских мифов о богах луны. Последнее хорошо проясняет метафору "Слова", непонятую и потерянную в "Задонщине": Див "вверху древа" - луна в небе, на вершине Мирового древа; "свергнулся на землю" - заход луны. Троян, причем именно в таком произношении, оказался персонажем не только восточно-, но и южнославянской мифологической традиции. Восходит он, очевидно, действительно к римскому императору Траяну, но переосмысленному в славянских мифах как враждебный и грозный бог потустороннего мира. Он трехлик, как западнославянский Триглав или подземный бог на восточнославянском Збручском идоле, держащий землю. Едва ли какой-нибудь автор XVII-XVIII веков мог провидеть все эти аллюзии и параллели.
4. Множество мелких генеалогических и исторических деталей "Слова" проясняется исследованиями, никак не относящимися ко времени его публикации. Приведем только один, но убедительный пример. Поражение Игоря рассматривается в "Слове" как месть за хана Шарукана: "Готские красные девы… лелеют месть Шаруканову". Но в XVIII веке ни одному даже самому сведущему в русской истории ученому мужу не было известно, что победитель Игоря хан Кончак - внук Шарукана, потому что в русских источниках сведений об этом нет и Ипатьевская летопись ограничивает родословную Кончака его отцом Отроком. О том, что Отрок (Атрак) был сыном Шарукана, сообщают лишь грузинские летописи, свидетельства которых стали известны в России только в XIX столетии.
5. "Задонщина" - памятник вторичный по отношению к "Слову". Для иллюстрации приведем два примера. Если в "Слове" Див, "кличущий" вверху древа, а затем "свергнувшийся" на землю, - ясный образ, то в "Задонщине" - явно не понимаемая подражателем метафора предшественника: "диво кличет под саблями татарскими", а потом опять же "свергается". Вспомним и упоминание в "Задонщине" реки Каялы, которую поэт XIV века отождествил с Калкой, местом поражения русских князей от татар в 1223 году. Кроме "Слова" и "Задонщины" Каяла упоминалась единственный раз в Ипатьевской летописи как место поражения Игоря. Однако никаких свидетельств знакомства автора "Задонщины" с Ипатьевской летописью нет, как нет и других упоминаний Каялы в древнерусской литературе. Трудно представить и причины, которые побудили бы его упомянуть безвестную Каялу вместо хорошо известной Калки, если только он не имел дело с уже сложившимся метафорическим употреблением этого названия, которое мы и находим в "Слове".
6. Эрудиция предполагаемого мистификатора потрясает. Он должен был не только провести детальное исследование, к примеру, генеалогии русских княжеских домов по неопубликованным пока летописям (например Ипатьевской), но и быть знакомым с немалым числом также неопубликованных до XIX, а то и до XX века памятников древнерусской литературы; причем некоторые, как "Задонщину", он брал за основу всего построения своего небольшого произведения, а из других заимствовал одно-два слова (например, "бебряный [рукав]" - из перевода "Иудейской войны" Иосифа Флавия). Не иначе как он располагал "библиотекой Ивана Грозного"! Кроме того, он неплохо знал фольклор, прежде всего ритмику и метафоры народной поэзии. И вместо того, чтобы предать эти сокровища огласке и навеки прославиться, он использовал их для написания небольшой поэмы-стилизации… Фантастическая картина. Не проще ли признать, что никакого мистификатора не было?
7. Давно отмечено, что, судя по выпискам Н. М. Карамзина из "Девгениева деяния", этот текст в сборнике переписывался тем же писцом, что и "Слово". Или "Слово" представляло собой стилизацию под "Деяние", выполненную на уровне современной филологии, или "Слово" и "Деяние" - действительно творения одного писца. Если этот писец - фальсификатор XVIII века, то и "Деяние" является его подделкой. Однако это не так - в XIX столетии были обнаружены другие его списки.
8. Одним из решающих аргументов против критиков "Слова" является их неспособность согласиться с доводами друг друга. Скептики за 200 лет так и не сформулировали единой точки зрения не только на авторство "Слова", но даже на доказательства его подложности. Что все-таки "не так" с языком "Слова" - "галлицизмы" в нем, "германизмы", "полонизмы"? Почему критики расходятся во мнениях? Почему, к примеру, авторство Быковского абсолютно принимается одними и столь же безоговорочно исключается другими? Не потому ли, что мы имеем дело с индивидуальными "оригинальными теориями", а не со стройной, приемлемой для научного мира системой доказательств? Между тем основания для признания подлинности "Слова" никогда не пересматривались, а только дополнялись новыми разысканиями. Такое обычно случается, когда в научной полемике одна сторона стоит на прочных основаниях, а другая развивает альтернативу "из принципа", порождая всё новые аргументы и концепты взамен разгромленных старых, при этом новые прямо противоречат старым. Не логичнее ли признать свою неправоту? Стремление некоторых критиков подлинности "Слова" записать в свои сторонники приверженцев средневековой, но более поздней даты его создания (так, к единомышленникам Сенковского или Мазона были несправедливо причислены Каченовский и Леже) также свидетельствует не в их пользу.
9. "Слово" резко отличается содержанием от наиболее известных мистификаций XVIII-XIX веков. И для "Песен Оссиана", и для "Краледворской рукописи", и для российских подделок А. И. Сулакадзева ("Песнь Бояна" и др.) характерны переплетение воспринятых из первоисточников сюжетов с авторскими, далекий уход от оригиналов и по стилистике, и по сюжетике. Существенно, что они имеют дело с "непроверяемым" легендарно-мифологическим прошлым, "Слово" повествует о реальных исторических событиях и добросовестно воспроизводит их ход, отраженный и в летописи. В литературный контекст XVIII века, вопреки всем противоположным утверждениям, "Слово" поставить невозможно, в литературный контекст XVII века - крайне маловероятно.
Итак, принадлежность "Слова" к средневековой русской литературе и к подлинной древней традиции можно на сегодняшний день считать доказанной. Однако это, конечно, не значит, что все загадки памятника решены. Одним из много дискутирующихся в науке, а еще более в исторической публицистике является вопрос об авторе "Слова". Заинтересованные энтузиасты - чаще всего непрофессионалы - примеряли "Слово" на самых разных исторических персонажей эпохи. Была перебрана едва ли не вся семья князя Игоря, включая его самого; пытались приписать авторство поэмы дочери киевского князя Святослава Всеволодовича Болеславе. Все эти остроумные догадки могут пробуждать любознательность - но вывести их за пределы вольной игры ума не получается. Сторонникам единого авторства "Слова", как правило, требуется весьма тщательно выявлять даже цель и смысл написания поэмы. Из нее в первую очередь почти невозможно понять, одобряет или осуждает певец предприятие князя.
Поэтому академическая наука с крайней осторожностью относится к отождествлениям автора с каким-то историческим лицом. В свое время академик Б. А. Рыбаков предложил считать автором киевского боярина Петра Бориславича, с личным творчеством которого связывал и значительную часть Киевской летописи. Эта концепция, однако, имела вес лишь в связи с авторитетом ее создателя и не получила поддержки в научных кругах. Б. И. Зотов видел автором "Слова" крупнейшего церковного писателя XII века Кирилла Туровского, однако подавляющее большинство специалистов оснований для этого не нашли.