Муштра на плацу делает свое дело. Идущий в ногу не может выпасть из строя. Но уже в нем. Но каждый индивидуальность. Все разные. Из разных республик, разных городов. У солдат разное образование, разные семьи, но они одинаково подчиняются как стадо. Это не врожденное. Появляются в части они все разные, но через несколько недель они превращаются в материал. В то, из чего позже лепят малодумающих, исполняющих любой приказ солдат. Может быть, солдат и должен не думать, а только выполнять, но он же все равно должен оставаться человеком со своими мыслями, желаниями, индивидуальными потребностями. Не может быть, чтобы сержантские полоски наводили на них страх и ужас. Но ведь это имеет место быть, значит что-то не то в психике и душе солдат. Хотя кого тут волнует их психика и тем более душа?"
Конечно, моя жизнь не обходилось без нарядов по штабу полка, куда меня любили ставить дежурным. В один из таких прекрасных, солнечных дней, я стоял внутри помещения штаба полка и наблюдал через решетчатое окошко в двери за разводом офицеров полка.
– Товарищи офицеры, – обращался к командирам майор Егорин. – Мне приятно перед лицом всего офицерского состава поздравить майора
Катушкина с присвоением ему очередного воинского звания майора и пожелать дальнейшей доблестной службы… куда бы его ни послала
Родина. Товарищ майор, Вам уже дали дальнейшее распределение?
– Решают, – нехотя, как бы боясь сглазить, ответил новоиспеченный майор.
– Зайди ко мне потом, Николаич, поговорим, – по-свойски сказал начштаба. – Товарищи офицеры! Вольно. Разойдись.
Офицерский строй мгновенно развалился. Кто-то пошел в направлении казарм, кто-то поднимался по ступенькам в здание штаба полка. Я широко открыл дверь и вышел наружу, приложил в преддверии доклада руку к фуражке:
– Товарищ гвардии майор, – обратился я к начштаба. Он остановился, поднимая руку к козырьку. Следом за ним замерли все офицеры части. "Как дети малые", – подумал я. – За время моего дежурства происшествий не произошло, дежурный по штабу полка гвардии сержант Ханин.
– Вольно, – опустил руку майор.
– Э, дневальный, – крикнул я внутрь помещения, опережая начштаба.
– Почему окурки около штаба?
Окурки только что накидали сами офицеры, до их прихода все было чисто. Егоркин усмехнулся и двинулся мимо меня. За его спиной все сразу пришло в движение. На полшага за начштаба шел майор Катушкин.
– Поздравляю, товарищ майор, – я был откровенно рад за начальника связи.
– Спасибо, спасибо, – заулыбался он. – А скажи-ка мне, Ханин, полковник Ханин, начальник отдела кадров Московского военного округа, он тебе случаем не родственник?
Такой вопрос мне задавали всю мою жизнь. Сначала интересовались родственными связями с врачом в районной поликлиники, потом с профессором института, после с каким-то партработником, и вот очередной однофамилец. Не заметив, что все офицеры перестали разговаривать, и даже начштаба притормозил в коридоре, чтобы услышать ответ, я не сильно задумываясь о возможных последствиях ляпнул:
– Товарищ майор, какая разница? Родственник – не родственник, дядя – не дядя. Я солдат, службу тащу, все, как полагается, – и повернувшись внутрь вновь крикнул. – Дневальный, я долго буду наблюдать мусор на улице?
– Ааа… – протянул майор, проходя в штаб. – Ну-ну.
Я четко отдал честь и повернулся к уже выскакивающему солдату:
– Живо давай, чтобы порядочек был.
В караулы я ходить не любил. Целые сутки: отбой-подъем, подъем отбой. Каждый раз после караула внутри имелось ощущение, что наелся тухлых яиц, и проходило оно только к утру следующего дня. Моего желания никто не спрашивал, и роспись в получении боеприпасов против графы "Разводящий" я ставил регулярно. Проведя личный инструктаж со сменами своих постов, я не занимался ерундой типа:
– Стой, кто идет?
– Разводящий со сменой.
– Пост сдал.
– Пост принял, – и всем прочим, чего неукоснительно требует устав караульной службы. Еще на подходе к посту я, завидев стоящего солдата, махал ему рукой. Часовой уходил с поста, догоняя нас, уже поворачивающих более короткой дорогой к следующему посту, а на его место бежал сменный часовой. При возвращении к караульному помещению следовало положить автомат на специальный стол, показать часовым, как разряжается автомат, и по команде дать им возможность разрядить автомат. Солдаты были сонные, сержанты на них орали и регулярно происходил случайный выстрел. Начальник караула старался избегать огласки, и кого-то из замкомвзводов посылали в роту искать патрон с идентичным номером. Мне все это ужасно не нравилось, и я упрощал процедуру, командуя на подходе к караулке:
– Магазины снять, в подсумок положить.
– Сняты.
– Никто пулю от страха не загонял?
– Нет.
– Штык-нож снять, в ножны.
– Ага.
– Автоматы в шкаф, и спаааать. А меня не будить, не кантовать, при пожаре выносить первым.
В один из таких караулов, когда ночь легла темной простыней на городок, и мы дружно видели очередной сон, нас разбудил грохот вытаскиваемого из шкафа оружия и пищащий сигнал от часового из охраняемого парка машин. Часовой задержал кого-то в парке. Это было событие. Находясь в карауле, мы неоднократно рассказывали друг другу услышанные байки о том, как кто-то когда-то задержал нарушителей.
Самой популярным был рассказ о том, как солдат Кантемировской дивизии, охраняя парк, попросил молодых людей, решивших снять на фоне караульной вышки, не делать это. Любой армейский объект в СССР считался секретным, и действия солдата были верные. Любители острых ощущений послали служивого куда подальше, и тогда солдат расстрелял из калаша их машину. Молодых людей препроводили в первый отдел дивизии, а караульный получил самое большое, что мог заработать солдат – отпуск. Услышав сигнал из парка, разводящий собирался было уже побежать туда со сменой, когда выяснились новые обстоятельства – часовой задержал командира второго полка подполковника
Шахдрахманова. Начальник караула вскочил, поправил кобуру и крикнул:
– Помначкара за меня. Смена за мной, – убежал в темноту.
Не было их минут двадцать. Так как до конца смены часового оставалось не так много времени, то начкар решил отличившегося вернуть в караулку от греха подальше. Спать мы ему, конечно, не дали, требуя рассказа. Происшедшее нас порадовало.
Третий батальон проводил заключительные учения, делая многокилометровый марш-бросок на боевой технике. Что-то у них не складывалось, и Шахмадрахманов решил приехать и проверить лично.
Командирских УАЗиков на месте не было, но за комполка значился БТР.
За ним-то он и побежал, имея ключи от бокса, где стоял готовый выдвинуться в любую секунду бронетранспортер. Дежурный по парку, как положено, дремал в будке, и подполковник пробежал мимо него к боксу.
Но тут на посту оказался часовой:
– Стой, кто идет? – крикнул он по уставу.
– Подполковник Шахдрахманов.
– Стой, стрелять буду!! – продолжил часовой.
– Сейчас как дам тебе по башке! – взревел комполка вставляя ключ в пазы замка. – Не видишь, что ли кто перед тобой?
Солдат точно видел, кто перед ним, но устав позволял ему пропустить на пост только своего разводящего, помощника начальника караула или начальника караула. Это он помнил точно и передернул затвор, загнав патрон в патронник:
– Руки вверх, стрелять буду!!! – тонким голосом закричал солдат, наставив заряженный автомат Калашникова на Шахдрахманова.
– Ты идиот? – тихо выдохнул подполковник, понимая, что по всем статьям солдат прав.
На крики уже выскочил дежурный по парку и его помощник.
– Стой, кто идет? – снова крикнул солдат.
– Да не идем мы, стоим за чертой, – ответил старлей. – Чего творишь-то?
В этот момент, Шахдрахманов, решив, что все обошлось, двинулся снова к боксу:
– Стой, стрелять буду, – завизжал солдат. – Руки на стену, ноги в стороны!!!
Шахдрахманов, послушно выполняя приказ, встал в указанную позу:
– Ну? Делай что-то дальше, дурак! – злясь, приказал он часовому.
– Насмотрятся голливудских фильмов, а потом играют в ковбоев, блин.
– А чего надо дальше делать, товарищ подполковник? – вдруг сник часовой.
– В караулку позвони, твою мать!!
– А мне до телефона не дойти, он на заборе. А вдруг Вы убежите?
– Дежурный по парку! – крикнул Шахдрахманов смеющемуся старлею. -
Хватит ржать, позвони в караулку через дежурного по полку, а то этот дурак меня так будет до утра держать.
Через десять минут начкар со сменой влетел в ворота парка.
– Стой, кто идет? – радостно приветствовал их часовой.
– Начальник караула со сменой, – твердо ответил начкар.
– Освети лицо, – приказал часовой, счастливый оттого, что все заканчивается. – Начальник караула ко мне, остальные на месте.
Когда начкара подошел к нему, солдат повесил автомат на плечо и радостно доложил:
– Товарищ гвардии старший лейтенант, а я подполковника
Шахдрахманова поймал.
Старлей не разделил его радости:
– Ну и дурак. Вот в роту вернемся… там ты у меня…
– Ладно, начкар, оставь. Действовал парень по уставу, все, как положено, – прокомментировал действия часового Шахдрахманов и повернулся к солдату, приложив руку к фуражке. – За бдительное несение службы, объявляю Вам благодарность!
– Служу Советскому Союзу! – улыбаясь, отчеканил часовой.
– А теперь откройте мне ворота, я свой БТР выкачу. Закроете ворота, ключ дежурному по парку, и пусть не спит.
Мы посмеялись над часовым, дежурным по парку и подполковником.
Обсудили, что сам Шахдрахманов человек порядочный и жаль только, что он является командиром второго полка, а это значило, что он является командиром полка только в случае объявления военного положения, и пошли спать.
Солдат, рискнувший задержать кэпа был абсолютно прав в своих действиях. Во-первых, сержанты роты регулярно устраивали проверки молодым солдатам по проверке их бдительности на посту, то пробегая через пост, а то пытаясь выловить прикорнувшего часового, вырвать у него автомат и придумать ему страшное наказание за нарушение устава караульной службы. Я в таких аферах не участвовал, отказываясь, как только мог. Мне очень не хотелось получить случайную пулю по глупости проверяющих или дури часового. Сержантские проверки молодых закончились, как только кто-то из молодых часовых дал короткую очередь убегающим дедам, но, слава Богу, ни в кого не попал.
Замполиты провели беседы, два сержанта просидели по десять суток на гауптвахте, и бессмысленный риск превратился.
Во-вторых, действуя таким образом, солдат имел явный шанс получить десять суток заслуженного краткосрочного отпуска, но поймал он именно того, кто имел право предоставить данное поощрение, и только это было причиной не получения оного.
После очередного караула, когда вся рота поднималась в казарму, а сержанты, куря, еще стояли на улице, к нам подошел начальник караула, командир одного из взводов роты, старший лейтенант Крылов.
– Ребята, вы роту "отобьете" сами? Без меня справитесь?
– А куда же нам деться?
– Ну и ладненько, а я тогда по бабам.
– Куда? – переспросил я.
– По бабам, – спокойно повторил старлей.
– Зачем? – опять я влез с вопросом, зная, что у Крылова миниатюрная, симпатичная, любящая его жена. – У вас же жена есть, и весьма симпатичная.
– Да она у меня лучше всех! – твердо сказал взводный. – Но как я это смогу знать, если не буду постоянно иметь подтверждение? А как еще подтверждать, если не через сравнение?
И он ушел от казармы. Я повернулся к Сашке, сержанту из роты, где мы служили.
– Сань, это правильно?
– А я знаю? – пожал он. – Мне-то какое дело. Меня никто не ждет.
– Но его же жена из Афгана дождалась…
– Главное, что тебя твоя ждет, а за чужих пусть чужая голова болит. Пошли, сейчас поверка начнется.
Ждет ли меня кто-то, я уже не был уверен. Я, веря обещаниям
Катерины, данным мне в постели, отгонял от себя дурные мысли и надеялся, что она продолжает ждать, но переставшие приходить письма свидетельствовали об обратном. С этими мыслями я поднялся на этаж, где строилась рота.
Ежедневная поверка проводилась перед отбоем. Личный состав роты выстраивался вдоль всего расположения в две шеренги, и старшина роты или исполняющий обязанности старшины зачитывал поименный список личного состава, на который каждый, чье имя называли, должен был громко и внятно ответить "Я!" Если военнослужащий отсутствовал, то замкомвзвода или командир отделения называл место отсутствия.
– Иванов.
– Я!
– Кузымов.
– В санчасти.
– Хаченков.
– Я!
– Заместитель командира второго взвода, гвардии старший сержант
Басюк…
В этот момент взвод, заранее выдрессированный "дедушкой советской армии" Басюком, громко выкрикивал:
– Двенадцать!!
И заходился громким смехом. Молодых было много, но Басюк все равно выделил конкретного солдата, который каждое утро отрезал от портняжного метра сантиметр, а взвод вечером называл оставшееся до приказа о демобилизации количество дней.
– Хватит ржать, кони! – рычал через усмешку старшина. – Смирно!
Смотрим на стенку. Хари на стене напротив своих рож видим?! Вот, чтобы смотрели на эти хари влюбленным взглядом. Подбородочек тянем и смотрим.
На стене видели в рамках портреты глав партии и правительства.
– Повторяю: заместитель командира второго взвода, гвардии старший сержант Басюк.
– Я!
Во время поверки сержанты ходили между строем, пинали "потерявших нюх" солдат, равняли ряды кулаком на вытянутой руке, хлопали по карманам, проверяя, что в них нет хлеба или писем недельной давности. Причины почему нельзя хранить письма не говорились, но разрешалось носить с собой не больше одного, последнего письма из дома.
– Рота!! – командовал старшина. – Равняйсь, смирно!! Вольно.
Командирам отделений, замкомвзводам проверить наличие мусора в карманах. Завтра баня, чтобы все лишнее было на помойке.
– Смотри, как это делается, – позвал меня замкомвзвода Швыдко, здоровенный хохол из-под Минска. Именно в его взводе я значился, а теперь реально должен был исполнять обязанности командира третьего отделения. – Взвод!!
Взвод замер в ожидании следующей команды.
– Всем поставить перед собой табуретки, время пошло.
Тридцать человек сорвались с места, выполняя приказ. Еще несколько секунд, и грохот ставящихся табуреток заставил старшину обернуться.
– Швыдко, будет грязная "взлетка" – уберешь лично.
– Не беспокойтесь, товарищ прапорщик, все будет чистэнько. Взвод, положить пилотки, и все из карманов вывалить туда же. Я хочу наблюдать через минуту пустые карманы.
Нехотя солдаты вытаскивали блокноты, письма, значки, бумажники, военные и комсомольские билеты. Чем только не набиваются внутренние и внешние карманы солдаткой гимнастерки?..
– Это шо у тебя? А? Шо это у тебя, урод? – рука старшего сержанта указывала на черствый кусок черного хлеба. – Тебя, шо плохо кормят, зачем ты хлеб воруешь?
Солдат молчал.
– Ты, урод, решил отравиться? – кричал ему прямо в лицо Швыдко. -
Ты хочешь, чтобы твоего командира на дембель не пустили? Ты командиру яму копаешь, падло?!
– Никак нет, это не… – мямлил солдат.
– Съесть хлеб!! Тридцать секунд. Время пошло!!
Солдат, давясь, начал кусать уже сухой кусок хлеба.
– Быстрее, быстрее. Тебя подгонять надо? Взвоооод!
Взвод напрягся, понимая, что сейчас последует.
– Взвод, упор лежа принять! Отставить!! Упор лежа принимается в падении. Принять! Отжимаемся. Раз, два. Раз, два. Солдатик, они будут отжиматься, пока ты не доешь. Ты понял? Раз, два.
– Давай быстрее, урод. Все из-за тебя. Ночью ты свое получишь, – сыпались угрозы с пола.
– Рты позакрывали. Раз, два.
Солдат пихал в себя куски хлеба. Вот последний кусок впихивается за щеку, и еще жующий солдат поворачивается к замкомвзвода, демонстрируя, что приказ выполнен.
– Взвод, встать! Посмотрите на этого урода с набитыми щеками.
Из-за него вы отжимались. Из-за его обжорства вам… Взвод, смирно!
– вдруг остановился Швыдко. – Построение взвода на улице через тридцать секунд, время пошло, осталось двадцать.
Тридцать солдат наперегонки кинулись к двери, расталкивая друг друга локтями, оставив все свои вещи на табуретках.
– Глянь в окно. Свисни как построятся, – сказал мне замкомвзвода.
Взвод строился, как стадо баранов, толкаясь, выравниваясь, снова путаясь.
– Взвооод! – дал я команду сверху. Голос разносился над плацем многократным эхом. – Взвод, равняйсь, смирно!! Коль, – я повернулся.
– Стоят.
Швыдко пряжкой армейского ремня переворачивал валяющиеся в пилотках вещи. Не найдя ничего интересного или запрещенного, он буркнул:
– Ну и гони их наверх. Отбой!
– Взвод!! – повторил я команду. – Строиться в расположении. Бегом!!!
Солдаты, демонстрируя желание выполнить приказ так, чтобы не получить очередного нагоняя, побежали наверх в расположение. Когда они вбежали, то по выражению лица солдата, у которого был найден хлеб, было очевидно, получение не одного пинка за время спуска и подъема. Именно на этом воспитывалась в солдатах взаимную ненависть, гарантирующая сержантам и офицерам подчинение.
– Взвод!! Вольно, отбой!!
Ночью меня разбудил топот ног. Взглянув на часы я опешил. Стрелки показывали три часа ночи. Солдатская часть роты в полном составе стояла в трусах и майках, с вещевыми мешками за плечами и в касках на головах, держа в правой руке комсомольские билеты. Но не это было главное. Главное было то, что рота стояла на подоконниках и, приставив левую руку ко лбу в виде козырька, как один, смотрела в даль. Швыдко сидел в середине расположения на тумбочке и громко спрашивал:
– Рота!! Что видим??
Дружный хор, вдохнув побольше воздуха, ответил:
– Дембель дедушки Коли идет!!
По-видимому, Швыдко добился ожидаемого ответа в один голос, потому что крикнул:
– Рота, отбой!!
Солдаты, покидав на табуретки вещевые мешки и положив сверху каски, чертыхаясь и бурча, полезли под одеяла.
– Рота! – не унимался замкомвзвода. – Спокойной ночи!
– Спокойно ночи, товарищ гвардии старший сержант, – ответила неровным строем голосов рота.
– Речевку!!
– Масло съели – день прошел. Старшина домой ушел, – слышны были не дружные голоса. – Дембель стал на день короче, всем дедам спокойно ночи.
– Спите, милые деды, – не удержался я и, поднимая голос, продолжил. – Нам ваш дембель до…
Окончание фразы говорили не все, но слышно было хорошо.
– Шо?! – взревел Швыдко. – Рота, подъем!! Строиться!!!
– Коль, Коль. Хватит, а, – я поднял голову от подушки. – Ну, хватит, дай поспать.
– Нефиг им.
– Не им, а тебе.
– Слушай ты, ты из "духарской" службы выскочил и радуйся. Когда будешь дембелем, будешь то же самое делать.
– Не буду.
– Почему не будешь?
– Потому что, чем тупее, тем больше издеваешься. А я себя тупым не считаю.
– Шо?? Рота, отбой! И всем спать. Вставай, пошли в каптерку, поговорим.