Рота, подъем! - Александр Ханин 2 стр.


– Так вы идите, идите, – заволновалась пожилая женщина, преподаватель ВУЗа, помнящая сталинские времена.

– А экзамен как же?

– Давайте ваши зачетки, давайте.

В момент, когда она ставила нам зачет, в комнату влетел тот, кто говорил из-за двери.

– Простите, ребята, слышали, всех срочно собирают в отделе?

– Слышали, зачетку давай.

– А он с вами? – уточнила кандидат наук.

– Он наш главный, – лицо Клима растянулось в умиротворяющей улыбке.

– Тогда давайте скорее и Вашу зачетку. Всего доброго ребята. До свидания.

– До свидания,- выпалили мы, выскакивая из комнаты и сдерживая на ходу хохот.

– В отдел-то идем? – спросил Клим, когда мы отхохотались, отойдя на приличное расстояние от комнаты, где принимался экзамен.

– А чего еще делать?

И мы отправились в районное отделение МВД.

Неоднократно нас, как дружинников, посылали помочь в детскую комнату милиции, где я познакомился с Екатериной. Молодая, симпатичная девушка училась в педагогическом институте Ее большие зеленые глаза и стройная фигура вызывали во мне бурные мужские желания. Наши отношения переросли из дружеских в близкие, и мы понимали друг друга не только как влюбленные, но и как оперативник – оперативника.

Наступило время Андропова, и вместе с девушками из отдела мы отлавливали тех, кто прогуливал школу или ПТУ.

– Внимание, проверка, я прошу всех предъявить документы, – кричал кто-то из нас, когда мы входили в кинотеатр.

– Стоять! Стоять, я сказал! – орал я, несясь по весеннему

Ленинграду за молодым перепуганным пареньком. Подсечка, залом руки, голову назад – задержание произведено быстро и чисто.

– Кто такой? Почему бежал? – допрос был быстрым и коротким.

– Я из ПТУ, – утирал разбитый нос пацан. – У нас практика.

– Почему не на практике?

– У нас вторая смена.

– Тогда зачем бежал-то?

– Испугался…

– Дурак, я ведь мог тебе и руку сломать… Вали отсюда.

Мы проверяли задержанных через центральный адресный стол информационного центра МВД, элементарно получая суточный оперативный пароль.

– Алло, дежурненький, куда едем?

– Киев.

И я "ехал" в Киев, называя этот пароль служащей девушке из ИЦ.

– Добрый день…

– Санек, привет.

– Как ты меня узнала?

– А ты единственный в городе, кто даже в три часа ночи говорит

"Добрый день".

– Для нас и ночь – день добрый. Справочку дашь?

– Тебе я не смогу отказать. Диктуй.

Среди тех, кто дежурил вместе с нами, были и отслужившие в армии, вернувшиеся домой и вгрызшиеся в гранит науки. Их рассказы были солью наших посиделок. Ну как можно было пропустить рассказы Сережи о службе в дивизии Дзержинского в Москве или рассказы Олега о службе в штурмовой бригаде? Мы, салаги, сидели, открыв рот, и не предполагали, что в скором времени многим из нас предстоит надеть кирзовые сапоги.

Родителям мое времяпровождение не нравилось, несмотря на то, что я не пил и не курил, как многие сверстники. Они считали, что еврей и мент могут сидеть только по разные стороны стола, но поделать ничего не могли. Никакие уговоры, никакие объяснения на меня не действовали, и я снова пропадал в ночных рейдах, на тренировках по рукопашному бою и собраниях внештатников, проводимых прямо в отделе и, конечно, у Екатерины, которая часто ночевала в бабушкиной квартире на Мойке.

– Не надо сегодня. Ну, зачем тебе это надо? – обычная защита советской девушки в постели, чувствуя рядом с собой неутомимого мужчину.

– Я люблю тебя.

– Я тебя очень люблю, но, может быть, мы сегодня поспим?

Кто научил женщин этим вопросам, на которые нельзя дать вразумительный ответ? Где был Фрейд, когда утверждали, что в СССР секса нет? Почему молодым людям надо было всего добиваться экспериментальным путем проб и ошибок? На эти ответы зарождающаяся в

Советском Союзе наука психология не спешила дать ответы.

При таком образе жизни было естественно, что в момент выбора летнего трудового лагеря в институте, я выбрал городской оперотряд, куда меня с радостью утвердил не только институтский комитет комсомола, но райком. Призыв

Мама с сестренкой отдыхали в небольшом санатории на острове под

Ленинградом, а я, выполняя обязанности командира оперотряда центра города, бегал во время каникул после окончания первого курса, на

Невском проспекте, фанатично стараясь избавить город от спекулянтов и валютчиков. Ночные рейды стали частью моей жизни, и родитель, и так не часто наблюдавший меня дома, совсем перестал лицезреть мою личность в родных пенатах в квартире с камином, расположенной в старинном доме построек времен Петра Первого между Марсовом Полем и

Эрмитажем.

Наши оперотрядные мероприятия не всегда выглядели культурно, с учетом того, что любой даже самый мелкий валютчик знал, что мог получить срок от трех лет. Мы не только патрулировали улицы центра города в команде, но и оформляли задержанных, передавали их патрулям, отчего знали все милицейские машины в районе. Горком комсомола устраивал дополнительный мероприятия под своим началом. В таком рейде я познакомился с корейцем Юрием Кимом, командиром подобного нам отряда соседнего, Невского района.

– У тебя ксива с собой?

– С собой.

Отсутствие удостоверения у Кима было необычным явлением для оперативника, но кореец не дал мне сильно задуматься.

– Пойдем с тобой в паре. Приводить будем не к вам, а в оперчасть гостиницы.

Мы вышли на перпендикулярную Невскому проспекту улицу, идущую мимо гостиницы Европейская к памятнику Пушкину, за которым стоял

Русский музей.

Ким сразу встал около двери туристического автобуса. В темном салоне через тонированные стекла виднелся известный всему району валютчик, разговаривающий с водителем.

– Будем брать.

– С чем ты его брать будешь? Он никогда так не будет брать баксы.

– Не важно с чем. За приставание к иностранцам.

– Там и иностранцев-то нету.

Валютчик начал спускаться по лестнице из автобуса. Ким, не слушая меня, быстро приблизился к двери.

– Предъявите Ваши документы.

– А ты кто такой?

– Милиция. Покажи ему удостоверение.

Я достал удостоверение внештатного сотрудника милиции, уже предчувствуя неладное.

– Да пошли вы оба, – валютчик, чувствуя, что за ним в этот раз ничего нет, дернул рукав, за который ухватил кореец.

– Со мной! – опять потянул на себя руку Юрий.

– Пошел ты, – парень резко дернул руку и встал в стойку.

Кореец последовал его примеру, и шоу, на которое нельзя было бы достать билеты ни за какие деньги, началось. Таких спаррингов я не наблюдал ни на одной тренировке. Валютчик ударил, Ким поставил блок и нанес встречную серию ударов руками и ногами, но спарринг – партнер свободно от них ушел. Резко развернувшись, валютчик, вяло переставляя ногами, побежал, Ким бросился за ним, в этот момент убегавший резко оттолкнулся от земли и постарался ударить корейца ногой в живот, попав в жесткий блок. Сунув удостоверение в карман, я подбежал к ним.

– Ты что сделать хочешь? – спросил я корейца, стоящего в стойке каратиста.

– Задержать.

– А чего тогда ногами машешь?

Валютчик не стал дожидаться ответа и развернулся к нам спиной. Я тоже не стал ждать ответа и сделал резкий шаг вперед, перехватив уходящую назад в беге правую ногу. Дальше сработал автомат – удар под коленку, болевой на руку, зажим головы. Валютчик, упав на колено, свалился на грудь и рявкнул под болевым приемом. Я держал так, как учили и как неоднократно было отработано не только в спортзале. Но моего веса явно не хватало. Парень начал поднимать меня на мышце.

– Чего смотришь, вторую руку возьми.

Юрий перехватил вторую руку и зажал ее своими лапищами. Я поднял голову и увидел вспышки фотоаппаратов иностранцев, которыми буквально была забита улица.

– Идиот ты, брат. Пошли.

Мы подняли валютчика и привели его в опорный пункт гостиницы, где сразу посадили в кабинет начальника.

– Пойду я, прогуляюсь, – сказал я и вышел на улицу.

– Я все видел, все видел, – крикнул по-русски какой-то мужик с фотоаппаратом. – И все заснял. Я на Вас.

– Стоять! – я кинулся за ним.

Мужик побежал по Невскому, время от времени выкрикивая спасительное "Милиция". Мы добежали до канала Грибоедова, где стоял, как статуя свободы, страж закона в сержантских погонах.

– Товарищ милиционер, товарищ милиционер, – кинулся к нему фотограф, прячась за спину сержанта – Я видел… Он меня… Товарищ милиционер…

– Привет, Сань, – протянул мне руку сержант. – Чего случилось?

– Привет, Сереж. Снимал оперативное задержание.

– Я…

– Сам пленку отдашь или помочь? – спокойствие сержанта не давало места для возражений.

– Сам, сам.

Мужик быстро вынул катушку и, выдернув из нее пленку, протянул сержанту.

– Себе оставь. Мне мусор не нужен. Свободен.

– Я буду жаловаться.

– Ваше право. Будь, – хлопнул мне по руке сержант. – Будут проблемы, мы на посту.

Я вернулся в опорный пункт. На подоконнике перед входом в оперпункт сидели и курили Ким и задержанный валютчик.

– Ким, что тут происходит?

– Разобрались. Это же Васильев-младший, чемпион Европы по боксу.

Мы с ним однажды на тренировке встречались. Вот разобрались. Чего своих-то задерживать?

– Но ты силен, братан, – покручивая плечо правой руки, сказал

Васильев. – Рука до сих пор болит. Профессионально.

Я не стал отвечать, считая ниже своего достоинства принимать знаки внимания или уважения от валютчика, даже чемпиона Европы. О братьях Васильевых уже многие знали в центре. Они держали под своим контролем всех спекулянтов и валютчиков. Тем более было бессмысленно задерживать человека, который не брал в руки ни от водителей, ни от туристов деньги. Оценить все произошедшее я смог только минут через десять, когда рассказал друзьям о случившемся. Если бы Васильев дотянулся до меня своей левой, то я бы не сидел за столом, а пытался бы подняться с асфальта с помощью врачей скорой помощи.

Невский проспект был местом, притягивающим не только иностранцев и профессиональных валютчиков, но и простых любителей, готовых получить банку пива, жвачку или значок от представителей не советской цивилизации. Молодые люди старались добиться с помощью своего английского или немецкого языков знаков внимания, что называлось милицейским выражением "приставанием к иностранцам".

Старались подходить в подземных переходах, где плотность потока людей увеличивалась и был слив, куда в случае необходимости можно было сбросить валюту. В таком месте мы с моими закадычными друзьями

Сергеем Сергейчуком и Климом, решили задержать двух молодых людей, явно пристававших к иностранцам с целью купить валюту. Прижав обоих к стене и предъявив им удостоверения, мы повели ребят к себе в помещение. Когда один из парней был уже заведен внутрь, второй, скинув с Сергейчука очки на землю, попытался вырваться. Серега схватил его за голову и прижал резко к земле, закрывая противнику рот и нос одновременно. Парень замолотил руками, стараясь избавиться, и Сергейчук схватил нарушителя за растягивающийся свитер. Парень постарался выскочить из свитера, но получил подсечку и рухнул в невысохшую грязную лужу на давно не чинившийся асфальт двора. Я выскочил на улицу и, схватив парня за руку, резко вывернул ее за кисть назад.

– Дернешься, я руку сломаю.

Такое задержание прошло бы на ура, если бы нарушитель не оказался сыном одного из отцов города. "Телега" быстро прикатила в горком комсомола, и меня с Сергейчуков вызвали на ковер к ответственному за оперотряды секретарю комсомольской организации города-героя Ленинграда.

Попасть на ковер мне не довелось. Забежав на пять минут домой, чтобы перекусить, и уже стоя в дверях, я был пойман громкой трелью телефонного звонка.

– С Вами говорит майор Сидоркин. Вы Александр?..

– Он самый, – ничего не подозревая, радостно ответил я.

– Вы студент? Верно?

– Студент.

– У нас начало июля, мы даем студентам отсрочки, а Ваша почему-то не оформлена. Вы можете зайти завтра в военкомат к 9 часам утра?

– Могу, а сколько времени это займет? Мне к 12:00 надо быть в горкоме комсомола.

– Всего полчаса, и Вы свободны.

Вечером я застал дома отходящего ко сну отца:

– Меня завтра в военкомат вызывают…

– Они тебя через три дня в армию заберут.

– В какую армию? У меня оперотряд, вызов в горком комсомола, совещание в райкоме в пятницу…

– В красную армию. Иди спать…

– У меня рейд, – не придал я значение его словам.

Утром в военкомате я уверенно подошел к прапорщику, который стоял при входе. Его внешний вид и знаки отличия демонстрировали, что он тут давно и, чувствуя себя царем, любое обращение будет рассматривать, как индивидуальную просьбу к нему лично, и еще подумает ответить ли. Я решил обратиться к нему на армейский манер:

– Товарищ гвардии прапорщик.

– А?

– Доброе утро, мне к майору Сидоркину. Он мне звонил вчера домой.

Где оформляют отсрочки студентам?

Прапорщик, уловив, что майор звонил лично, указывая пальцем в сторону дальнего окна коридора военкомата, произнес:

– А вон он идет по коридору.

Подходя к майору и пропустив мимо ушей его ругать в отношении парня со сломанной рукой, я вновь обратился, как учили на уроках по

НВП:

– Товарищ майор, Вы мне вчера звонили, я пришел оформить отсрочку. Чего надо сделать?

– Молодец, что пришел. Здоров? Жалоб нет? Пробеги медосмотр, это десять минут, не больше. И ко мне за отсрочкой быстренько.

Минут через сорок, я стоял перед седым капитаном медслужбы, который, зачеркнув мою приписку в ВДВ, заключил:

– Годен. Танковые войска.

И назвал мне номер команды, которая должна была дать мне путеводительный лист дальше.

– Танковые? Я же высокий, товарищ капитан…

Капитан, взглянув не то в графу национальность, не то в только ему известные записи и грубо кинул:

– Высокий? Обрежем!!

Я не стал выяснять, что собирается обрезать капитан и, будучи уверен, что отсрочка не за горами, ретировался в ожидании дальнейшего.

Прождав еще час, мы все, кто пришел, сидели в актовом зале военкомата. Майор и сидящий с ним помощником капитан восседали за столом президиума, покрытым желто-серой с неотстирывающимися пятнами от времени скатертью.

– Сейчас мы будет давать отсрочки. Не всем, не всем. Будут и те, кто пойдут служить в Красную Армию. А, может быть, и не пойдут. Кто не хочет служить в Красной Армии? Поднимите руку. Говорите, не бойтесь, я удовлетворю это желание. Обещаю.

– Я! Я не хочу, – вскочил сияющий паренек.

– Иди сюда, сынок. Если человек не хочет в армию, я это понимаю и слово свое сдержу: В Морфлот!!! – закончил он свою речь, и лицо майора заплыло в улыбке.

На пареньке не было лица. Он обхватил голову руками и присел.

– Три года?? Три… – стонал паренек.

– Распишись, матрос. Послезавтра придешь сюда к десяти утра и не опоздай. На флоте точность нужна. Кто-нибудь еще не хочет в Красную

Армию? – обратился майор к залу.

Зал сидел тише воды, ниже травы. Никто не хотел потерять три года вместо двух.

Майор продолжил:

– Итак, существует особая команда. Это специально отобранные люди. Я сейчас назову номер, и они выйдут ко мне сюда.

Я не ожидал услышать так быстро номер своей команды, и, первое, что сделал, поглядел на часы. "Все нормально, в горком, успеваю", – пролетело у меня в голове, и я услышал голос майора:

– Чего встал? Иди сюда, на, распишись здесь.

И майор подвинул мне листок, почему-то закрытый другим листком так, чтобы я не видел текста. Не обратив на это внимания, решив, что просто у военкома на столе много таких листков, и чиркнул свою размашистую подпись. Аналогичное повторили все трое членов моей команды, и тут раздалось, как гром среди ясного неба:

– Завтра утром, в четыре часа, с вещами! Я ожидаю вас всех тут без опозданий. Кто опоздает, попадет под статью. Свободны.

Удар был настолько сильным, что я не мог переварить услышанное, стоял как столб. Когда случившееся стало до меня понемногу доходить, я задал глупый вопрос:

– А когда же я сдам учебники? Ведь у меня учебники и методички из институтской библиотеки остались…

– Раньше надо было думать, ты сюда пришел, чтобы Родине долг отдать, – грубо сказал военком и пихнул мне повестку в руку.

Ничего не соображая, понимая только то, что сволочь – майор меня подставил, я поехал домой, собирать учебники. В горком комсомола ехать уже было бессмысленно. Хуже мне все равно не сделают, а за два года много воды утечет.

Сборы

Учебников и методичек оказалось так много, что мне пришлось взять рюкзак, в котором мы с отцом возили с дачи картошку и яблоки.

Сознание отказывалось мне подчиняться, и только руки автоматически складывали книги в торбу.

Институт был недалеко – минут двадцать пешего хода от дома, но я опоздал. Библиотека была закрыта. Пришлось приложить все мое обаяние и придумать приказ военкома, который якобы послал меня срочно сдать все книги в институт и пообещал, что если последние откажутся принять мои учебники, то будут иметь дело с первым отделом ВУЗа. Как я ни старался, чтобы сдать все, а пару методичек не смог обнаружить.

Молодая девушка в библиотеке отказывалась принять у меня книги без методичек, но, услышав мое обещание, просто вывалить книги на пол, так как мне, мол, все равно, согласилась. Секретарь деканата без эмоций приняла у меня заявление с просьбой отсрочки обучения по причине призыва, и я выбежал из корпуса, понимая, что счет моей свободе идет уже на часы.

По дороге домой я зашел в опорный пункт. Там были четверо-пятеро

ОКОДовцев, командиром которых я значился:

– Всем привет.

– У нас проблема, мы задержали двоих…

– Ребята, меня в армию забрали.

– Как забрали?

– Быстро. Завтра в четыре утра с вещами, так что в ночной рейд я с вами уже не пойду.

– А, может быть, наоборот, пойдешь и… – начал Туплейчук.

– Погибнешь смертью храбрых, – продолжил Наргейчук.

– Шутники, блин, самих скоро заберут. Миш, тебя когда? – обратился я к первому "чуку".

– Через пять дней. Десант.

– А меня в танковые почему-то переписали, – начал я фокусироваться. – Фиг с ними, там разберемся. Ладно, я пошел. Пишите письма.

Выйдя из опорного и сообразив, что моя шевелюра совершенно не соответствует армейской прическе, которая больше тяготеет к лысине, чем к модельным стрижкам, я направился в солидный парикмахерский салон, находящийся в самом центре города. Я знал точно, что это салон около известного Пассажа. Неоднократно проходя мимо, я видел, что там подстригались люди имеющие средства, а сам ходил в ближайшую парикмахерскую, которая в эти дни была на ремонте. Увидев огромную очередь, я, даже не спрашивая о крайнем, обошел сидящих и сказал вышедшему мне навстречу мастеру:

– Срочно! Приказ военкома!!

Назад Дальше