– Норматив… – начал вспоминать Басюк.
– Сорок семь секунд, – закончил я.
– Так ты быстрее сделал…
– Мой личный рекорд – двадцать две секунды.
– Только разборка? – уточнил Швыдко.
– Нет. Разборка и сборка. На городских соревнованиях.
– А чего ты тогда писарем сидел?
Вопрос был праздный.
Через три часа, я свободно разбирал и собирал не только пулемет
Калашникова и снайперскую винтовку, но и станковый пулемет, устанавливаемый на БМП, мог заряжать, разряжать орудие самой машины, а также знал прицельную "сетку" и все клавиши, которые должны быть подняты после того, как я залезал в башню. Больше всего мне понравилось водить БМП. Много кататься мне не дали, заведя предварительно боевую машину, но три кружка по полю я, довольный как ребенок, которому досталась большая игрушка, успел накрутить.
"Птичка" – руль управления боевой машины пехоты, слушался легкого нажатия, и мне было очень приятно, что я могу управлять такой огромной, тяжелой, бронированной техникой.
– Покатался и хватит, – остановил меня Басюк. – Сейчас посмотрим, как ты стрелять умеешь. Все по правилу "сильной руки". Правая кнопка
– орудие, левая – пулемет.
– А если я левша?
– Не выпендривайся, шлем надевай.
К вечеру мы вернулись в часть. Шли мы все одной ровной шеренгой, время от времени перескакивая, чтобы не сбиваясь идти в ногу.
Дембеля перестали подкалывать и подшучивать надо мной, признав, что могу я не только на машинке стучать, да буквы выводить.
– Чего вернулись? – встретил нас вопросом комбат. – Домой расхотелось?
– А все! – хлопнул по стенке довольный Швыдко. – Приказы выполнен, я пошел чемодан паковать. Здравствуй, мама, вот я и вернулся…
– Куда ты пошел? – прищурив глаз, переспросил комбат. – Ты хочешь сказать, что он отличать научился БМП от танка? – ткнул майор в меня пальцем.
– Он спец круче нас, – обиженно ответил Басюк. – Мы ему передали все знания полученные в боях и сражениях, больше нам его учить нечему.
Фраза была напыщенная и скорее смахивала на цитату из фильма, но майор на это не повелся.
– А я же сказал, что проверю! Швыдко, в штаб полка. Бегом. Скажи комполка, что я прошу машину на два часа, на "директрису" съездить.
– Товарищ майор, – сглотнул слюну Швыдко, – может лучше завтра?
На свежую голову.
Швыдко понимал, что ночные стрельбы куда тяжелее дневных и, если я "проколюсь", то придется нам всем сидеть "в поле" до конца недели.
– Ты чего приказа не понял? Бегом! – рявкнул комбат, и старший сержант, быстро перебирая ногами, засеменил в сторону штаба полка.
– Выучился значит? – посмотрел на меня комбат. – Ну-ка, скажи, по какому правилу ведется стрельба из боевой машины пехоты?
– По правилу "сильной руки".
– Верно. А какая вместимость магазина у автомата Калашникова?
– Тридцать патронов. У пулемета сорок пять.
– Я тебя про пулемет не спрашивал. А у СВД?
– Десять.
– А сколько человек экипаж БМП?
– Первой или второй?
– Ладно, не важно, – ответил майор. – А вот и УАЗик. Садись.
Мы забрались в машину.
– Только подведи, – ткнул меня кулаком в бок Швыдко.
– Если ты мне сейчас ребра не сломаешь. Не ссы, прорвемся, – парировал я, и мы покатились по пыльной дороге в сторону начавшего садиться солнца.
Когда мы приехали, солнце уже село, и только фонари, прожекторы и луна освещали поле и будку операторов.
– Стрельба ночью отличается от дневной стрельбы тем, что ты стреляешь по направлению, – пояснял сам комбат. – Если лампочка мигает – то значит пулемет, если горит ровным желтым светом – то значит тяжелая техника, стреляешь выстрелом. Усек.
– Усек.
– И не ищи "много маленьких бээмпешек".
– Это как?
– Назад посмотри.
Я обернулся. Окна пробегавшей мимо электрички светили тусклым желтым огнем.
– У меня во взводе, чурка башню повернул. Видит электричку в триплекс и спрашивает в микрофон: "Товарищ командир, вижу много маленьких бээмпешек. Разрешите огонь", – влез Швыдко.
– Не у тебя это было, а у меня, – загорланил Басюк.
– Рты закройте, – спокойным, но очень уставшим голосом остановил их комбат. – В общем, понял? Башня все время смотрит "в поле".
Флажки справа и слева – ограничение поля. Сейчас оператор красные лампы зажжет – за них башню не поворачивать, а то нас с вышки снесешь. Готов?
– Как Гагарин и Титов.
– Дошутишься ты, Ханин. Если он две мишени из десяти положит, то… Ладно, там видно будет.
– Давай, Санек, отпусти домой дедушек, – закатил глаза Швыдко.
– Отходить нельзя! За тобой Москва! – начал ржать Басюк.
– Все на вышку! – дал команду майор. – Ты в машину! Пристегнуться не забудь,- и он протянул мне шлем.
Я надел мягкий с большими наушниками танковый шлем с висящим хвостом проводов. Подошел к рычащей бронированной машине. Чувствуя себя героем фильма, спасающим весь мир, я вскочил на броню и прыгнул в открытый люк. "Первый, второй, третий, пятый тумблеры, – вспоминал я. – Пристегнуться, значит, присоединить шлемофон. Есть. Закрепить микрофоны. Готово".
– Вышка, вышка, я первый.
Голос комбата отдавался эхом в наушниках.
– Первый, я вышка. Готовность?
– Готов.
– Вперед! – голос комбата в наушниках был услышан и водителем, машина дернулась и пошла по песчаному брустверу.
Ветра почти не было. Я не стал брать упреждения, когда увидел мигающий огонек вдали. Большим пальцем левой руки я легко нажал на пуск. Пулемет дернулся, отдаваясь в руке тяжелыми рывками. Лампочка погасла, и тут же зажглась другая, но уже ровным, желтым цветом.
"Тяжелая техника", – вспомнил я, нажимая на ручку управления башней.
"Сетка" в прицеле начала подниматься, и лампочка замигала в перекрестье. Нажатие правой кнопки тряхнуло БМП. В кабине запахло газом.
– Право десять, ближе двадцать – раздалось в наушниках.
Механик-водитель, смотря за полетом выстрела, давал поправку.
Дернув ручку, я выбросил пустую гильзу и вставил заряд. Следующий выстрел погасил лампочку.
Выстрелы раздавались, лампочки гасли, запах гари и дыма не давал дышать и щипал глаза, но я не отрывал голову от прицела. Наконец машина замерла. Я дернул ручку, закрывающую вход выстрела в орудие вниз. Щелкнул замком пулемета, ленты в пулемете не было. Передернув затвор, я нажал на спусковой крючок и прохрипел в микрофоны, прижимавшиеся к горлу:
– Вышка, я первый, стрельбу закончил.
– Оружие? – последовал вопрос.
– Вышка, я первый. Оружие разряжено.
– Разрешаю возвращаться. Не забудь башню в поле повернуть.
Машина бежала назад. Я не помнил, сколько лампочек погасло, но, даже зная, что лампочки гаснут после определенного временного периода, был уверен, что хотя бы пару раза я попал. Дембелей я не боялся, но мне очень не хотелось подводить людей, уже приготовившихся к гражданской жизни.
– Товарищ гвардии майор, – приложил я руку к шлему. – Гвардии сержант Ханин стрельбу закончил.
– Ханин, твой отец военный? – комбат смотрел на меня с удивлением.
– Никак нет. Инженер на заводе. А что?
– Ты раньше с БМП стрелял?
– Так точно. Сегодня днем три раза.
– Я тебя не про сегодня спрашиваю.
– Никак нет.
– Ты уничтожил все мишени и две из вновь поднятых. Ты сам стрелял?
– Сам. Это, наверное, случайно, товарищ майор.
– А мы сейчас проверим.
– Швыдко, шлем мне. Я еду в параллельной машине. Ты руководишь стрельбами. Стрельба на ходу. Вперед.
На ходу стрелять было тяжелее. Машину трясло. Я не успевал настроить орудие, когда машина трогалась. Палил в белый свет, как в копеечку, но, как оказалось, три или четыре мишени сбить все-таки успел.
– Силен, – подытожил комбат.
– Это мы. Мы его так научили, – гордо, подойдя переваливающейся походкой, сказал улыбающийся Швыдко. – Теперь и на дембель пора.
– Так за день не научишь! – ответил майор.
– Экзамен сдан, товарищ майор, – понимая, что их снова надувают, обратился Басюк. – Вы же обещали, товарищ майор.
– Утром разберемся. В УАЗик.
– Но, товарищ майор…
– Утром, утром, – и повернувшись ко мне добавил. – Завтра начнешь принимать новобранцев. Замок. Пока взводного нет, ты исполняющий обязанности командира третьего взвода.
И УАЗик покатил нас обратно в часть. Мои руки пахли порохом, гимнастерка пропахла гарью и потом, но я был доволен. Теперь было не стыдно возвращаться домой, мне было, что рассказать. Хоть раз за всю службу, но я участвовал в стрельбе из БМП. И не просто так, а ночью.
Да еще и сбил несколько мишеней. И вместе со мной стрелял комбат. И не только стрелял, но и хвалил. А это вам не "хухры-мухры".
"Духи"
Новобранцев, которых доставляли из разнообразных городов и сел нашей необъятной Родины в ковровскую дивизию, сначала, не разбираясь, размещали в спортзал. Политработники всевозможных уровней и командиры взводов направлялись туда, отбирая солдат в части, батальоны или напрямую в роты и батареи. Тех из них, что поступали к нам в подразделение, мы со старшиной встречали, сверяли документы, не всегда совпадающие с личностью, переписывали данные каждого солдата. Новоиспеченному бойцу, выдавалось максимально подходящее по размеру обмундирование, после чего солдат насильственно сажался в ленинской комнате для написания первого письма родителям о начале службы.
Дня через три-четыре дневальный позвал меня к ротному.
– Товарищ капитан, – приложил я руку к пилотке, – сержант…
– Вольно. Старшина в отпуск уходит, а казарма без старшины, как клетка без обезьяны. Ты назначаешься исполняющим обязанности старшины роты официально.
– Но ведь…
– Если ты хочешь что-то сказать, то лучше молчи. Свободен.
Солдаты поступали не ежедневно и не всегда большими партиями.
Слухи из спортзала распространялись мгновенно, а уж о земляках и подавно.
– Ханин, ты слышал, твоих питерских привезли?
– Шутишь?
– Беги в спортзал. С тебя "чепок".
Упустить такого момента я не мог и помчался со всех ног туда, где могли быть те, с кем я встречался в многомиллионном городе. Надежда, что найдется кто-то знакомый, теплилась у меня в груди.
– Где тут питерские? Где? – доставал я дежурных по спортзалу сержантов.
– В дальнем углу посмотри.
Там, куда указал дежурный, на двухъярусных койках, сидело десятка два коротко стриженых новобранцев. Когда я подошел все притихли.
– Откуда, орлы? – в ожидании радостного момента спросил я.
– Из Ленинграда, – ответил тихо рыженький пацан.
В груди екнуло. Любой житель города на Неве, будь он даже из самого дальнего района города, обязательно называл бы любимый город
Питером. "Поребрик" – означавший высокий бордюр, "Финбан" – как называли Финляндский вокзал, "Сайгон" – небольшое кафе на Невском проспекте, "Климат" – так величали выход из метро на канале
Грибоедова из-за постоянного тепла даже снаружи, "Маяк" – сокращенное название станции метро Маяковская и другие специфические сленговые слова и выражения были неизменной атрибутикой тех, кто родился и вырос в городе трех революций. От коренного петербуржца крайне редко можно было услышать в армии современное, коммунистическое название города. "Я из Питера", – придавало гордость и ответственность говорившему это.
– А точнее?
– Ромбов. В смысле, Ораниенбаум.
– А я из Пушкина.
Ребята были из области. Я не имел ничего против призывников из
Ленинградской области. Скорее всего это были очень хорошие ребята, но я не чувствовал чего-то родного, питерского, того, к чему должно тянуть. Ничего не сказав, я развернулся и пошел в роту.
В роте меня ждала очередная группа представителей Средней Азии и
Азербайджана. Коротко стриженные, низкие и высокие, они казались на одно лицо. Часть новобранцев была одета в длинные халаты и тюбетейки, напяленные на короткостриженные головы. Вокруг ходили сержанты роты.
– Опять чурки, – встретил меня Саша Денискин.
– А куда нам от них деться?
– Еще и айзеры есть… В какой взвод?
– Давай по всем. И нам проще, и никому обидно не будет. Всем по чуть-чуть. Где военные билеты?
Пока будущие солдаты мотострелкового полка стояли, перетаптываясь и не отходя от места, где им сказали стоять, в расположении роты, мы рассматривали мелкие фотографии на собранных военных билетах.
– Смотри, какая рожа. Борода до пят.
– А ты видел кого-нибудь с бородой?
– Не видел, но это же бандит. Настоящий бандит, "душман". С гор, небось, за солью спустился. Его и взяли. И фамилия соответствующая
Махмед-оглы. Себе такого бери! – не мог успокоиться Сашка. – Я с таким чуркой воевать не хочу.
– Возьму, в чем проблема? И в компенсацию мне вот этого, с совсем детской мордашкой. Как его – Казылбеков?
– Тут айзеров шесть. На пять взводов не делятся. Чего с шестым делать будем?
– А давай его мне, я потом разберусь. Пошли, обрадуем "духов".
Мы вышли в коридор. Группа новобранцев уже расползлась, кто-то сел на табуретку, кто-то уселся на кровать.
– Товарищи призывники, – обратился я к ним мягким, спокойным голосом. – Сейчас мы распределим вас по взводам, где вы будете проходить дальнейшую службу.
– Я с братом хочу, – крикнул кто-то из узбеков.
– С братом и будешь, – так же мягко, как ребенка, заверил я его.
– Вы теперь все братья по оружию и служить будете в нашей третьей роте наводчиков-операторов. Так сказать, плечом к плечу. А сейчас постройтесь в две шеренги, сынки. Бегом!!!
Команда "Бегом!" была резка, и громкий, отработанный командирский голос разлетелся по всему расположению, пугая сидящих на потолке мух и "духов".
– Вы призвались сюда, чтобы стать специалистами высокой квалификации. Понятно?
Неровный гул голосов скорее походил на блеяние баранов, чем на ответ.
– Не слышу! Громче!!
– Понятно.
– Еще громче!!!
– Понятно!
– Молодцы. Запоминайте: сержант для вас – царь и бог. Вы подчиняетесь приказам любого сержанта роты. Невыполнение приказа приведет к… Ну, об этом позже. Сразу, чтобы стало понятно: любой вышедший из строя без команды получит наказание. Садиться на кровать не в часы сна – запрещено. Понятно?
– Понятно.
– В армии отвечают: Так точно.
– Понятно?
– Так точно.
– Не слышу.
– Так точно!
– Не слышу!
– Так точно!!! – хор голосов звучал уже одноголосно.
– Слушай распределение по взводам…
Когда я дошел до Махмед-оглы, то, вспомнив фотографию бородатого
"душмана", начал искать глазами того, кто мог бы быть на него похож.
Медленно поднимающий руку и переминающийся с ноги на ногу маленький азербайджанец никак не мог на него походить.
– Ты чего? В туалет хочешь?
– Я.
– Что ты?
– Я Махмед-оглы.
– Ты??
Смех Саши заставил мои губы растянуться в улыбке.
– А чего на фото рожа такая бородатая?
– Биль. Сказали: армия нельзя. Я сбрить.
– Понятно. Казылбеков.
– Я.
Голос говорившего шел у меня над головой. Я поднял глаза выше и увидел казаха с совершенно плоским лицом, маленьким, почти не видимым носом и, как на фотокарточке, абсолютно детским выражением лица.
– Я Казылбеков.
– Сегодня у нас день чудес.
Через пять минут оказалось, что половина азиатов не говорит по-русски. Надо было как-то разобраться.
– Все, кто понимают по-русски, встать у меня за спиной в две шеренги.
Новобранцы, похватав свои пожитки, начали передвигаться. Я подошел к оставшимся.
– Фамилия. Как тебя зовут?
– Карим.
– Значит, говоришь по-русски?
– Немножко.
– Встать в тот строй. Следующий. Как фамилия?
Солдат, вылупив черные глаза, смотрел не моргая.
– Как зовут?
Тишина.
– Ты чего совсем по-русски не понимаешь?
– Нет.
– А как вопрос-то понял, чурка?
– Я не чурка.
– Ты не чурка, ты боец доблестной многострадальной Советской
Армии. Встать в тот строй, урод!
– Я стройбат хочу. У меня там брат.
– Все твои хотелки дома остались. Тут нет "хочу". В армии существует только "надо". Встать в строй. С вопросами обратишься вечером к замполиту.
Через пару минут остались три "духа", так и не сумевших или не желавших дать вразумительные ответы на простые вопросы. Отправив их в сушилку и заперев там, я отправил остальных на обед. После обеда
"арестованные" вернулись к своим товарищам.
– А мы? – спросил меня один из молчальников.
– Что вы?
– Нас кормить будут?
– Так ты по-русски говорить научился?
– Я говорить немножко.
– Вот и славненько. Ты у меня смотри: я где нормальный, а где и беспощаден. В строй.
К вечеру остался только один упорно нежелающий выражать свои мысли на общепринятом для всего народов многонационального
Советского Союза языке. Не то воин не знал о Ленине, в честь которого стоило выучить русский, не то действительно в его ауле не говорили на этом языке, но ротный, подстраховавшись, перевел молчаливого бойца в соседний батальон водителей БТРов, где почти все солдаты и сержанты являлись выходцами из Средней Азии, и могли объясниться с вновь прибывшими на их родном наречии.
Тем же вечером, пока новоиспеченные солдаты не отправили свою гражданскую одежду родным, сержанты батальона решили повеселиться и создать серию фотографий для будущих дембельских альбомов. Я наводил более тесные контакты с солдатами продуктового склада и не знал о начавшемся новом увеселительном мероприятии. Когда я поднимался на свой этаж, то заметил, что на каждом пролете, как истукан стоял молодой русскоязычный солдат.
– Воин, чего стоишь? Отстань от стены, она не упадет.
– Мне сержант Врагин приказал.
– А сам где?
– В третьей роте.