– Вольно! Сер'жантский состав, в канцеляр'ию, – прокартавил старлей.
– Новый ротный, – шепнул мне Сашка. – Говорят, что он своих подставил, сдал, когда они лес воровали, и на этом поднялся до ротного. Пошли, потом расскажу.
И мы, тихо переговариваясь, отправились в канцелярию роты.
Очевидное-невероятное
– Товарищи сержанты, – сразу с места в карьер начал Дрянькин, как только за нами закрылась дверь канцелярии. – Учебный процесс отменяется. Рота срочно укомплектовывается, и ближайшие три недели мы проводим в учениях к показательным выступлениям.
– На какой сцене выступать будем, товарищ старший лейтенант?
– Умникам я потом объясню. А для остальных: будет показ для высшего командования сухопутных войск. Показ будут записывать на пленку и, может быть, вас покажут в передаче "Очевидное-невероятное".
– Где? – обалдел Самсонов.
– В "Мире животных", Самсон, – пихнул его в бок Сашка Денискин.
– Да иди ты, – обиделся Самсонов. – Чего тут невероятного?
– Так называют воскресное "Служу Советскому Союзу". Видел, как танки летают и чмошники с парашютом прыгают? Вот оттуда.
– Отставить разговоры, – прервал наши пояснения ротный. – Завтра утром рота выходит на гору для первого "отстрела". Личный состав подготовить. Сейчас все свободны.
"Отстрелом" называлось мероприятие, которое каждый солдат обязан был пройти перед принятием присяги. Подразумевало оно трехкратное нажатие на спусковой крючок автомата Калашникова, установленного на режим "одиночная стрельба". За нажатием предполагалось, что из ствола автомата вылетают три пули по направлению к несменяющимся мишеням, что и являлось "отстрелом". Проделавший это несложное упражнение сразу считался годным к защите Родины и мог смело принимать присягу, чтобы иметь полное право закрывать грудью дзоты и доты на просторах страны, даже если он относился к строительным войскам, и его руки первый и последний раз держали автомат.
– Рота, подъем! Строиться. Сегодня у вас ответственный день.
Сегодня вы первый раз за свою службу в армии получите возможность пострелять.
– Я умею стрелять, товарищ сержант.
– Сигареты у товарищей? Вот и продемонстрируешь свое умение на стрельбище, где, предупреждаю, курить строго запрещено…
Никакой демонстрации солдатского умения, конечно, не было и быть не могло. Рота пришла на гору, вернее, на маленький холм, который по исторически сложившейся традиции называли "горой". Несколько человек развернули принесенные с собой плащ-палатки, на которые аккуратно уложили пять автоматов. У стоящего поодаль стола Самсон и такой же младший сержант Шилов заполняли магазины по три патрона. Офицеры проводили инструктаж по технике безопасности. Все было тихо и спокойно.
– Первая смена, получить боеприпасы. Ложись. Заряжай.
Приготовиться. Пли!
– Разряжай. Оттянуть затворную раму. Показать ствол. Спуск.
Оружие положить. Встать. Кругом. Встать в строй. Следующий.
Смены сменяли одна другую. Сержанты стояли около своих взводов и скучно наблюдали за процедурой становления солдатами призывников.
Я стоял чуть сзади стреляющих и наблюдал, чтобы все было в порядке на огневом рубеже. Солдаты лежали на плащ-палатках и целились. Куда они могли целиться, мне было все равно, лишь бы пули летели в направлении сложенных бревен, к торцам которых и были прикреплены мишени.
– Товарищ сержант, товарищ сержант, – среднеазиат с узкими глазами начал поднимать автомат, – у меня не стреляет, – продолжал он, поворачивая оружие в мою сторону и приподнимаясь на колено, нажимать на спусковой крючок.
– Ствол положи, урюк, – я ударил по автомату, который выпал у солдата из рук и выстрелил в сторону мишеней.
– Встать! – взводный, стоящий на передовой и мгновенно подскочивший к нам был вне себя. – Встать, солдат!
Короткий удар в челюсть был хорошо поставлен. Солдат упал.
– Встать, урод!! Ты решил своих товарищей положить, чудила? Тебя мама стоя рожала, и ты головой о бетонный пол ударился? Встать!!
Солдат поднялся и получил второй удар в живот.
– Пшел в строй, дебил. Два наряда вне очереди. Не слышу.
– За что?
– За то, что ты чуть сержанта не убил, баран безрогий. В строй!!
Ротный и взводные еще долго отчитывали солдата, который так и не понял, почему же у него заклинил автомат и за что его ругают.
Других приключений в этот день у нас не было.
Вечером мы получили новую партию новобранцев. Большинство призывников были славянами. Мы выбили возможность набрать их, а не положенных нам среднеазиатов, которых в неограниченных объемах присылали в московский округ военкоматы, исключительно благодаря намечающимся учениям. Вместе с другими ко мне во взвод попал грузин из Тбилиси. Гия Сандашвили выглядел старше и, главное, солидней всех призывников. Он как бы случайно забрел из другого мира к нам в пехоту.
– Солдат, встань ровно, – попросил я его. – Подними подбородок.
– А почэму я должэн говорить Вам "Вы", а Вы мнэ нэ должны?
– Ты хочешь на Вы? Будет на Вы. Без проблем. Заступаете в наряд по роте. С первого же дня.
Мыть туалет Гия отказался. По новому указанию Дрянькина (новая метла, как известно, по-новому метет) никто его заставлять не стал, а был Сандашвили отправлен на беседу к ротному.
– Ты почему сержантов не слушаешься, солдат? Ты не в армии?
– Я Вам не ты, – твердо и спокойно ответил Сандашвили.
– Хорошо, товарищ солдат, Вы. Но это не отменяет сути.
– Вы, товарищ старший лейтенант, про Кавказ слышали? Про мужчин слышали? Зачем издеваться? Зачем смеяться? Я что, мальчик?
– Умный что ли? Умные нам нужны. Ты кто по специальности?
Вместо ответа Сандашвили взял у ротного со стола чистый лист бумаги, вынул из коробки, стоящей на столе, остро отточенный карандаш и, молча, вышел в коридор.
– Солдат, ты куда? – опешил ротный.
Не отвечая, Гия подошел к кровати с лежащим солдатом и за три минуты создал фото в графике, после чего молча вернулся к ротному в канцелярию и положил рисунок на стол.
– Ты рисовать умеешь? – ротный вертел в руках рисунок, который мог бы украсить стены его кабинета. – Где учился?
– Тбилисская академия художеств.
– Какой курс?
– Окончил с отличием в прошлом году.
– Молодец. А заголовок к "Боевому листку" сможешь написать красиво?
– Смогу.
– Я тебя позову, когда нужно будет. Иди.
Долго у нас Гия не продержался. Дня через три Сандашвили во время работ вышел из части, о чем мы, конечно, не знали.
– Ханин, твоего солдата поймали, – встретил меня дежурный по роте, когда я вернулся из санчасти, куда водил стерших ноги молодых солдат.
– Где поймали?
– Около реки.
– Вот это "задница"… Есть же приказ, чтобы солдаты не приближались ближе ста метров к воде… Кого поймали-то?
– Сандашвили.
– А чего он там делал?
– Ребята из патруля рассказали, что они шли вдоль реки, вдруг видят – солдат сидит. "Воин, ты приказа не слышал?". А оттуда тишина в ответ. Решили, может плохо солдату. Спустились. Смотрят – сидит, на воду смотрит. "Солдат, ты чего тут делаешь?" – "На воду смотрю, мне вдохновение нужно". "Чего тебе нужно?" – "Вдохновение". "У тебя хотя бы увольнительная есть?" – "Зачэм увольнительный? Мне вдохновение нужно". Вязать его не стали. Старший патруля видит, что солдат не пацан, уговорил его пойти вместе с ними и привел его к дежурному по караулам. А тот уже задумываться не стал, влепил твоему бойцу пять суток ареста. Так, что мыль задницу. Тебе как и.о. взводного достанется.
– Дальше дембеля не просидим… Ладно, придет, разберемся.
До конца ареста Гия не досидел. На второй день он нарисовал на стене гауптвахты что-то очень красивое и начальник гауптвахты, желая выслужиться, тут же сообщил об этом коменданту гарнизона. На третий день Сандашвили пришел в роту.
– Наслышаны, наслышаны, – встретили его в роте. – Нашел вдохновение?
– Нэт, нэ нашел, – серьезно ответил художник. – Нэт его здэсь.
– Значит, будем служить?
– Будем, я за вэщами.
– За какими вещами?
– Я в штаб дивизии перехожу. Минэ послали вэщи свои забрать. До свидания.
Гию Сандашвили, прослужившего меньше недели, забрали в отдел художников дивизии. Мечты о красивых дембельских альбомах, так нежно вынашиваемых сержантами, рухнули в тартарары. В моем взводе еще были три солдата, учившихся или окончивших художественные училища, но художник такого уровня был один на всю дивизию.
Утром рота отправилась на склад, где хранились боеприпасы, чтобы получить запас для дальнейших тренировок. Гранаты, цинки (жестяные вытянутые ящики) с патронами, взрывпакеты, дымовые шашки и прочую атрибутику выписывал старый, строгий старший прапорщик. Считал он ответственно и каждую коробочку аккуратно записывал в толстом журнале.
– Кольца от гранат сдать обязаны. Все кольца. Не сдадите – будет хищение боеприпасов, – бубнил он.
Не обращая внимание на то, что мы несколько раз предупреждали солдат, несмотря на множественные плакаты о строгом запрете курения в районе склада, кто-то зажег сигарету. Я, Самсонов и лейтенант
Путилов стояли рядом со столом прапорщика. Вдруг он бросил все и выскочил на улицу. Солдат стоял в стороне, на платформе, куда подъезжали в случае разгрузки-погрузки снарядов грузовики. Грузный прапорщик в два прыжка подскочил к солдату и с левой руки влепил ему между зубов так, что сигарета влетела в рот.
– Я… – начал было отлетевший в сторону от удара солдат, но вторая оплеуха по шее сбила его с ног, и любитель табака слетел с платформы.
– Все нах отсюда! – громким голосом прокричал начальник склада. -
Все за забор, суки!! Вы хотите внуков деда лишить? Читать не научились?
Несмотря на неуставные взаимоотношения, по сути прапорщик был прав. Одной искры могло хватить, чтобы мы все взлетели на воздух.
Взлетели из-за глупости одного-единственного солдата, а таких вокруг было не мало.
Для подготовки к показательному мероприятию нам выделили отдельное поле, где были выкопаны траншеи. В отдалении были построены из красного кирпича стены разной высоты как декорации города, а в центре поля стояло несколько рядов колючей проволоки и противотанковых заграждений. Полторы сотни солдат должны были наглядно демонстрировать, на что способна Красная Армия.
Ко мне подошел один из солдат:
– Товарищ гвардии сержант, у меня автомат не стреляет.
– А где ты его взял?
– В оружейке. На нем номер, который мне в военный билет записали.
– Дурак, я же сказал брать только с первых трех шкафов.
– Но ведь он мой, его на меня записали, а командир роты сказал, что надо брать свое оружие.
Спорить с глупостью, даже вполне логичной, не хотелось. Я взял автомат из рук солдата. Затвор не хотел даже шевельнуться. Автомат был настолько загажен, что чистить его было бесполезно. Крышка затворной рамы тоже не снималась.
– Набей магазин патронами, – дал я команду солдату, ударяя ногой по ручке затворной рамы, которая с трудом, двигаясь по миллиметру, но опускалась с каждым ударом.
Когда рама отошла настолько, позволила вставить патрон, я загнал его в автомат и такими же ударами сапога привел затворную раму в первоначальное положение. Только молодецкая дурь позволила мне нажать на спусковой крючок, не задумавшись о том, что ствол может разорвать. Видать на небе за мной смотрели, и мой ангел-хранитель, наверное, сплюнув в очередной раз, меня спас. Ствол не разорвало.
Пуля ушла в небо, прочистив ствол.
– Рожок, – и солдат протянул мне магазин от автомата Калашникова, набитый тридцатью боевыми патронами.
– Учись, сынок, – и я залихватски загнал магазин в автомат.
Автомат задрожал в моей тощей руке, жавшей на спусковой крючок.
Пули очередью ушли в небо. Гильзы посыпались к сапогам.
– Сержант, что происходит? – голос приближающегося замполита роты чуть умерил мою радость.
– Прочистил оружие.
– Ты идиот? Могло ведь ствол разорвать.
– Так не разорвало же. Лучшее оружие в мире. Даже в воде делает один выстрел. Держи, солдат. Вечером, когда приедешь, почистишь с маслом, будет как новое. Свободен.
– Он вечером почистит, а ты сейчас иди со мной, – позвал меня старлей. – Ты со всем личным составом взвода знаком?
– Ну, с большинством.
– Иваненков откуда?
– Из какой-то деревни Рязанской области. А что?
– Ты знаешь, что у него нашли за коркой военного билета?
– Шифр?
– Какой шифр?
– Американской разведки. Он шпион?
– Дошутишься у меня. У него там молитва!
– Какая молитва?
– Вот! А говоришь, что работаешь с личным составом. А сам не знаешь, что у советского солдата листок с молитвой в военном билете.
– Так то у него же в военном билете, а не у меня. Я чужие военные билеты не шмонаю. Не в моих правилах по карманам лазать.
– У твоего солдата, – лейтенант сделал ударение на указании принадлежности, – с собой в армии молитва. А он, между прочим, комсомолец. Может быть, он еще и в бога верит?
– Во-первых, не у моего солдата, а у солдата Советской Армии. А во-вторых… Да пусть хоть в черта верит. Мне-то что? Солдат служит, службу "тянет", а во что он верит – это по Вашей, товарищ старший лейтенант, части.
– Я с тобой в роте поговорю. И по поводу автомата тоже. Понял?
Держи молитву и иди, разбирайся с солдатом.
– Есть,- и я пошел искать Иваненкова.
– Иваненков, чего там у тебя нашли?
– Будете беседу проводить, товарищ гвардии сержант? Ну, понятно,
Вам по должности положено.
– Не буду я ничего проводить. Этим пусть замполит занимается, ему положено. Мне интересно.
– Я даже не знал, что там молитва лежит. Наверное, бабка положила, когда я в армию уходил. Бабка верующая. А я… Я же не вытаскивал военный билет из корочки.
– А откуда старлей узнал?
– Собрали все военные и комсомольские билеты. Наверное, деньги искали.
– А что в молитве-то?
– А Вы не открывали?
– А оно мне надо?
– Я и сам не читал. Давайте прочту.
Я протянул ему бумажку. Солдат, сбиваясь, начал читать старославянский текст.
– Понятно, – прервал я его. – Охранная молитва на случай войны.
Ну, у нас войны тут не предвидится. Если так важно тебе – запихни куда подальше. А если нет – бабке назад отправь, скажи, что у тебя замполит должность попа выполняет, а все священные молитвы в уставе написаны.
– Спасибо, товарищ гвардии сержант, – обрадовался непонятно чему
Иваненков.
– Не за что. Дуй на обед, а то не достанется. В кругу друзей
"таблом" не щелкай.
Нас разделили на группы. Моя группа в количестве дюжины человек должна была демонстрировать выход отделения из траншеи и проход через собственное заграждение, состоящее из колючей проволоки.
– Надо бы продумать, как им проходить сквозь проволоку, – обсуждали, стоя на бруствере окопа, майор с подполковником, ответственные за показ.
– Надо "проходы" сделать, проволоку разрезать, – предложил майор.
– Если все в один "проход" пойдут, некрасиво получится. Надо, чтобы досками пользовались и шинелями…
– Товарищ полковник, а давайте Казылбекова положим. Он длинный и будем по нему переходить, – пошутил я.
– Это тоже вариант, – серьезно принял мою шутку подполковник. -
Во время боевых действий, если товарищ погиб, то его спина используется для того, чтобы скорее пройти проволоку, так сказать, исполняет свой последний долг.
– Да ладно, – испугался я за казаха. – Хороший парень, пусть живет.
– Пусть живет, но с "проходами-то" что делать будем?
– Товарищ полковник, а если мы три "прохода" откроем, чтобы солдаты пройти могли, а рядом положим шинель, доски, бревно и ведущий будет рассказывать, что все это можно использоваться.
– Молодец! Голова! – обрадовался подполковник. – А чтобы натуральнее было, надо, чтобы напалм горел.
– Может не надо напалм? – засомневался майор.
– Надо. Я поговорю с саперами, как сделать. У вас гранаты есть?
– Есть, но…
– Вот и хорошо. Гранаты и взрывпакеты самое то.
– …
– Вы нам покажите, чему отделение подготовили. Пройдем все с самого начала.
– Отделение, становиться. Слушай постановку задачи, – ляпнул я вместо "Слушай мою команду". Ляпнул не потому, что хотел выпендриться. Для меня не было существенной разницы между этими двумя фразами. Но ответственный товарищ был на чеку.
– А это ход! – обрадовался подполковник. – Кто из солдат сможет поставить задачу?
Вопрос старшего офицера был ударом ниже пояса. Из дюжины солдат десяток являлись представителями очень Средней Азии. Когда я за несколько дней до этого раздал всем листочки для заполнения личных данных, то получил следующий усредненный вариант: после фамилии, имени и отчества, у большинства стояло: мама – доярка, папа – тракторист, социальное положение – аристократический интеллигент, место жительства – Колхоз XXVI съезда партии. При этом вариантов обозначения данного колхоза было три: Колхоз имени 26-го съезда партии, колхоз имени съезда партии номер 26, колхоз партии двадцать шесть в Узбекистане. Кто надоумил этих детей колхозного поля написать в графе социальное положение аристократический интеллигент, я так и не смог выяснить. Но бланки пришлось переписывать.
– Тарасюк. Тарасюк, – позвал я солдата, который, несмотря на украинскую фамилию, имел запись в военном билете "эстонец". -
Сможешь поставить задачу?
– Неа, – признался солдат.
– А дать мне команду "Постановку задачи ставит курсант Ханин" сможешь?
– Смогу.
На том и порешили. Постановку задачи учил я. Поменявшись с
Тарасюком формой, отдав ему свою с погонами и значками, я должен был, получив "приказ на постановку задачи" от него, рядового, временно исполняющего мои сержантские обязанности, декламировать минут на пять ориентиры, расстояния, как и в каком направлении должно будет выдвигаться отделение и какие героические цели перед нами поставлены. Текста, составленного с помощью и при указании офицеров, было много, нарвался я на это сам, и приходилось учить.
– Отделение, слушай постановку задачи, – читал я по памяти написанный и уточненный десятки раз текст. – Направление северо-западное… Ориентиры… Выдвижение… Прохождение через заслоны…
После прослушивания совершенно непонятного для многих солдат текста я давал команду:
– Вперед!!