Бабоныко снова сунулась в гардероб, и хотя она пробыла там не больше секунды, выглянула оттуда словно другая женщина - которая ничего не знает и ни в чем не уверена:
- Анюнечка, у меня нервы сдают… Это ужас, сколько здесь муравьев.
- Может, они решили в твоих платьях сделать муравейник?
- Му-ра-вей-ник? Но так же нельзя! - Бабоныко чуть не плакала. - Я же должна носить платья. Что-то надо предпринимать! У меня крепдешин… Что делать? Анюня, вас же учат всяким таким вещам. Что можно сделать?
- Залить все платья керосином, - сказала, подумав, Нюня.
- Керосином? Но как же я их потом носить буду? Они же могут вылинять!
- А можно еще сжечь дом, - с воодушевлением сказала Нюня, вспомнив рассказы Фимы о том, как покидают деревни, спасаясь от муравьев, несчастные люди.
- Сжечь? Как же так?! - заволновалась Бабоныко. - А жить мы где будем? И потом это же не наш дом, а государственный.
Она вылезла из гардероба, подумала и пошла к Тихой, и Нюня тоже пошла с нею.
Они постучали в дверь к бабушке Тихой, но ответа не услышали. Что ж, ничего удивительного в этом не было. Тихая частенько не считала нужным отвечать на вопросы или на стук. Но они толкнули дверь, и она оказалась незапертой, а это уже было удивительно: бабушка Тихая всегда запиралась. В приоткрывшуюся дверь они увидели Тихую, которая сидела на кровати, подобрав ноги, как путешественник на плоту. Тихая видела, что они приоткрыли дверь и смотрят на нее, но ничего не сказала. Ничего она не сказала и тогда, когда они шире открыли дверь и вошли в комнату.
Четыре ножки кровати, на которой сидела бабушка Тихая, были поставлены: в ведро с водой, в шайку с водой, в миску с водой и в кружку с водой. Теперь они увидели, что Тихая на них и не смотрит, а смотрит то на ножки своей кровати, помещенные в посудины с водой, то на половики, по которым шныряют целыми полчищами муравьи.
Видно, это зрелище ей совсем не нравилось, потому что она вдруг соскочила с кровати и начала энергично повязывать косынку.
- Вы хотите заявить в милицию? - робко спросила Бабоныко.
- А што ж? Дойду и до милиции, если словлю Ехвимку, - загадочно сказала Тихая и поглядела на Нюню, словно говоря: "Беги, докладывай своему дружку".
- А при чем здесь Фима?! - удивилась бабушка Матильда.
- При том - при чем! - непонятно, но энергично сказала Тихая. - Пойду на саму пидстанцию.
- На саму… на санэпидстанцию! - догадалась Бабоныко.
- А нет, так и до прокурора дойду! - отрезала Тихая, вытолкала их из комнаты и навесила на дверь замок.
- Фима, а Фима! - окликнула Нюня, когда Тихая ушла, и, хотя он не отвечал, сказала: - Фима, знаешь что? Бабушка Тихая ушла на саму… на санэпидстанцию… из-за муравьев… что они везде ползают… У нее кровать в тазах и кастрюлях с водой стоит, могла бы и спать спокойно, так нет, побежала. И слышишь, Фима, она сказала, что "как поймаю Ехвимку, в милицию заявлю…" Она, не смотри, что старенькая, она быстро бегает…
Прошла секунда или две, и Фима вдруг ответил нежным своим голосом:
- Спасибо за информацию… Иди спокойно домой… Я приму меры…
Нюня даже заробела от таких взрослых слов. Она села на подоконник и стала смотреть на муравьев. Сначала их стало вроде бы даже больше. Потом в воздухе запахло чем-то кисловатым. Впрочем, этим летом в доме вообще все время пахло чем-то кисловатым. Однажды даже Тихая решила, что у бабушки Матильды в столе что-то скисло, и полезла проверять. Бабоныко ужасно оскорбилась тогда.
- Я ведь, кажется, не сую нос в ваш стол, - сказала она.
- Ешшо как суешь! - нахально обругала ее Тихая и весь их стол пронюхала, но ничего такого не нашла.
Пока Нюня сидела на подоконнике и вспоминала все это, муравьи стали куда-то пропадать. А потом она услышала, что калитка скрипит и скрипит крыльцо; вошла большая женщина с большой бутылкой, а за ней семенила бабушка Тихая.
- Ну, показывайте, где у вас миллионы насекомых! - распорядилась большая женщина.
Бабушка Тихая поглядела вокруг себя и невнятно забормотала. Большая женщина заглянула туда, сюда и укоризненно сказала:
- Вы, бабушка, если не знаете, что такое много муравьев, зайдите к вашим соседям по улице.
Потому что муравьи, конечно, были в доме, но так, немножечко, от нашествия и следа не осталось.
Тем не менее большая женщина потребовала ведро, и Тихой ничего не оставалось, как принести его. Женщина развела в ведре черную вонючую жидкость и начала обрызгивать все вокруг, велев вынести во двор съестное.
Бабоныко, выглянув и увидев такое, заперлась у себя в комнате и из-за двери сказала:
- Нет-нет, благодарю вас, нам брызгать не надо, у нас их и нет вовсе, мы не нуждаемся.
- Вот, учитесь у сознательных старушек, - сказала большая женщина бабушке Тихой.
На стук большой женщины в Фимину дверь никто не отозвался, хотя Нюня знала: Фима никуда не уходил.
Глава 17
Всякие очень большие числа
Самое многое через месяц после этих происшествий и недели за полторы до исчезновения Фимы Нюня и куклы повидали такое, что, вздумай они кому-нибудь рассказать, никто бы не поверил. Но они и не думали рассказывать. Во-первых, разведчики умеют хранить тайну. Во-вторых, - и это главное - Фима понял их и подружился с ними. А Мутичку даже полюбил. Сам сядет за микроскоп, а ее рядом посадит и растолковывает что-то.
Нюня придет, окажет:
- Мутичке уже кушать пора!
Фима засмеется:
- Пора - значит, бери.
Но Нюне хочется поговорить.
- Мутичка - очень умная кукла, - скажет она.
А Фима опять смеется:
- Как ты, да?
Но не обидно смеется.
- Я ведь тоже не такая глупая, как ты подумал тогда, в зоопарке, - скажет Нюня. - Если я говорила "уничтожить", думаешь, я уж правда такая злая? Это я просто не знала тогда, что насекомые умные.
- Развитые, а не умные - так будет вернее, - снова станет серьезным Фима.
- Фимочка, а может быть так, что человек добрый, но глупый?
- Это если не доброта, а сюсюканье. А если настоящая доброта, то это все равно что ум. Ну, вот посуди сама, - Фима выпрямится во весь свой маленький рост. - Ты без нужды веточку не сломишь, букашку просто так не раздавишь, птице поможешь, зверя обережешь. Вроде ты животных сохраняешь - и всё. А оказывается, что не только животных, но и человека, человечество. Потому что не будет муравья или птицы - не будет и леса. А леса или водорослей не будет - не будет ни хлеба, ни воды, ни воздуха. Ты любуешься листом или букашкой и думаешь, что это просто доброта, а это - ум! Вот!
Он много еще что говорил, но Нюне так нравилось слушать его речи, что она могла прослушать внимательно не больше трех фраз, а дальше начинала мечтать и уже ничего не слышала. И после спроси ее, о чем говорили, а она уже не помнит. Помнит, что что-то замечательное, а что - неизвестно.
Хорошо запомнила Нюня только разговор на груше.
Она подошла, когда Фима уже сидел на дереве и о чем-то очень думал. Нюня потопталась и тоже полезла, но на всякий случай уселась на самой нижней ветке. Однако Фима не только не рассердился на нее, а даже заговорил.
- Нужно, - сказал он задумчиво, - уметь подняться выше и посмотреть широко.
Что ж, выше так выше. Нюня поднялась еще на две ветки и уселась почти рядом с Фимой. Но так как широко все равно не было видно, то она встала и начала озираться.
- Ну, так и столкнуть недолго, - сказал Фима, но все-таки очень не рассердился, а продолжал говорить: - Как ты думаешь, сколько на небе звезд?
Нюня вспомнила разговор в зоопарке - может, Фима хочет проверить, правильно ли она сказала, что умеет, как муравей, звезды днем видеть? Но ничуть она и не соврала: стоило ей подумать о звездах, и она тут же их увидела - много, очень много, лишь вокруг солнца их не было.
- Миллион! Их - миллион!
- Ученые насчитывают на небе полтораста тысяч звезд, - уточнил Фима и опять спросил: - А как ты полагаешь, сколько на Земле видов насекомых? Я подчеркиваю: не особей, а видов!
Сказал так сказал! Разве был на улице еще такой мальчик, который бы мог сказать "подчеркиваю"! Еще мог бы, пожалуй, что-нибудь подчеркнуть в тетрадке и то, наверное, криво. Но сказать! Она так восхитилась, что чуть не забыла ответить. Потом спохватилась:
- Насекомых? Полтораста тысяч!
- Ошибаешься! Более двух миллионов на земле видов насекомых!
Так и сказал: "более"!
- А миллион больше, чем тысяча, да? - уточнила для себя Нюня.
- Ты понимаешь, что такое вид? - продолжал Фима. - Тараканы - это вид. И муравьи - это вид. И комары - вид. И клопы. И пчелы. И осы. Более двух миллионов только видов! А сколько особей еще в каждом виде! По сравнению с насекомыми звезды - это так, горсточка. Во всяком случае, видимые.
Больше Нюня на небо смотреть не стала, а принялась думать о насекомых. А потом оказалось, что она уже не о насекомых думает, а о том, что, наверное, ни за что не успеть человеку за жизнь обо всем подумать: и того тысячи, и того миллионы, а голова-то у человека одна.
- А как ты полагаешь, - снова умно спросил Фима, - имеет значение у насекомых каждая особь? Ну, каждое насекомое?
Нюня представила, что ее укусил комар, так ярко представила, что у нее тут же зачесалась нога, почесала ногу и ответила убежденно:
- Имеет.
- Нет. Не больше, чем клетка в твоем теле! А теперь скажи, сколько времени существуют насекомые и сколько человек?
- Фимочка, а есть такое насекомое - оно живет один день. А человек до самой старости!
- Я говорю о жизни вида и класса, а не о жизни особи, - сказал Фима сурово. - Так вот, двести миллионов лет существуют насекомые, а человечество в сто, а то и в двести раз меньше.
- Ой, Фимочка! - с послушным восхищением сказала Нюня, а Фима продолжал:
- На что уж промышленность! И, однако же, вес только одной стаи саранчи, перелетевшей через Красное море в начале нашего века, больше веса всех цветных металлов, которые за всю свою историю выплавило человечество!
- Фимочка! Если они такие, ну, миллионные, как же ты ими командуешь? Они вон какие, сам говоришь, а тебя слушают!
- Это разве слушают?! - вздохнул Фима.
- Ты как волшебник, - сказала подхалимно Нюня.
- Познавать надо, - задумчиво откликнулся Фима. - По-зна-вать! Вот тогда ого-го! - можно сильнее любого волшебника стать!
- Разве их всех узнаешь, - вздохнула в свою очередь Нюня, - их вон сколько… миллионов, даже обо всех миллионах не успеешь подумать!
- Эх, Нюня-манюня, - сказал Фима. - Считать надо уметь! Звезд - сто пятьдесят тысяч на небе, так? Насекомых сколько? Два миллиона видов. А в каждой - подчеркиваю: в каждой! - голове до шестнадцати миллиардов нейронов сообразительных клеток. Да ведь и не каждую же звезду или насекомое нужно знать! Да и не каждая же голова все-все должна знать - ты вот, к примеру, еще ни о чем почти не думала…
- Я думала!
- У человечества вон сколько мозгов. Только плохо, когда люди забывают, что каждый должен думать!
Тут Нюня задала один вопрос - только один вопрос, только об одном невероятном происшествии из многих, которые видели за последнее время ее дочери-куклы, но Фима, вместо того чтобы ответить на вопрос, задумался, глядя прямо в лицо Нюне.
- Я знаю, - сказал он, - ты наблюдаешь за мной. Я сначала сердился на тебя, а теперь не сержусь. Я уважаю в людях любознательность. Может быть, ты станешь великой ученой или великой писательницей.
Нюня широко открыла глаза, а Фима продолжал:
- Есть даже такое выражение: "Он вырвал тайну у природы". Но человек имеет право на тайну. Во всяком случае, до тех пор, пока он не проверил все, что нужно. Я знаю, тебе известна очень важная часть моей тайны.
- Позавчера!.. - сказала Нюня и сжала и даже поджала губы, чтобы показать, что большего она не сказала бы и под пытками.
- Я знаю, ты не такая болтушка, как некоторые другие девчонки.
- Ой, Фимочка, да честное ленинское, честное пионерское, честное октябрятское…
- Дай просто честное слово. Если человек не умеет держать просто честного слова, то он и другого слова не выполнит.
- Да честное… честное-пречестное слово!
- И если ты узнаешь даже больше, я верю, ты и тогда не проболтаешься. Так нужно, Нюня!
Медленно и спокойно он стал слезать с дерева, и за ним, немножко торопясь, но все-таки стараясь не наступать на голову и руки, стала спускаться Нюня.
Вечером она собрала всех кукол вокруг себя.
- Что ты знаешь о Фиме? - опрашивала она и, выслушав, говорила: - А теперь запомните - разведчик должен уметь держать просто честное слово! И вообще человек имеет право на тайну.
Только Мутичку она даже слушать не стала:
- Я знаю, тебе известна очень большая Фимина тайна. Но ты настоящая разведчица и не проболтаешься, пока… пока он не узнает все, что нужно… Сколько на небе звезд, Мутичка? Не тысяча, а больше! А насекомых? Это ты даже еще не учила! Но мозгов у человека больше, чем насекомых и звезд. Только надо уметь думать…
Глава 18
Крик из зоопарка
В то время как Нюня все это вспоминала и крепилась изо всех сил чтобы быть достойной Фимы и не выдать его тайны, хотя она очень (очень-очень!) боялась за него и все думала, что Людвигу Ивановичу, может быть, и можно бы немного рассказать, - в это время Людвиг Иванович все делал и делал свои следственные дела. Никак он не мог поверить, чтобы Фима никому и ничему не доверил свою тайну.
Коль в бега идет мальчишка,
кто-то должен это знать:
не злодей же он из книжки
в голове свой план держать,
бормотал Людвиг Иванович, а сам еще и еще раз просматривал все полки, все ящики в поисках какой-нибудь записки, какого-нибудь намека. Нет ничего не было. Из криминалистической лаборатории сообщили, что те три слога с хвостиком - "ма не бе…" написаны не позднее двенадцати часов дня, но ведь это была неоконченная записка!
Людвиг Иванович прошел через дорогу к полному, одышливому мужчине Тихону Харитонову, который действительно рассказал ему обо всем, что происходило сегодня на Зоологической улице с пяти часов утра: как приезжала мусорная машина, а мусорщик не подобрал грязных бумаг, выпавших из нее, - грязный газетный лист и сейчас лежал у забора недалеко от Фиминого дома. Как в семь часов, когда открылся продуктовый магазин, на пустыре собрались заросшие, неумытые мужчины и потом послали одного, поприличнее, уговаривать продавщицу отпустить им вино, а сами стояли за сараем. Как скакала по улице девочка через веревку и упала и разбила правое колено, но плакать не стала, а приложила подорожник. Когда Людвиг Иванович окончательно убедился, что Тихон Харитонов знает все, что делается на улице, он задал ему прямой вопрос:
- А мальчик в патронташе или с патронташем не проходил?
И Тихон Харитонов истово ответил:
- Нет, такого не было, и не только сегодня, но за весь последний год.
- А показывался ли сегодня на улице Фима Морозов?
- Нет, Фима Морозов сегодня на улице не был.
- А вы его хорошо знаете?
- Ну как же! Серьезный мальчик. Только вот что я вам скажу… - Тихон Харитонов приблизил лицо и, переведя тяжелое дыхание, сообщил: - По-моему, Фима… спекулянт.
Любой другой человек на месте Людвига Ивановича удивился бы, может, даже рассмеялся, усмехнулся хотя бы: "Ну, это вы уж…" Но Людвиг Иванович был следователем и если и любил поговорить, то только в перерывах между следствием - на следствии же он слушал и слушал, слушал и задавал вопросы, задавал вопросы и слушал. Он так и сказал:
- Я вас слушаю…
А Тихон Харитонов показал на новый большой дом:
- Посмотрите - аптека. Го-ме-о-па-ти-ческая. Я сам там беру лекарство от астмы. Вы видели когда-нибудь го-ме-о-па-ти-че-ское лекарство? На них наша химия не разорится, даю вам честное слово, даже если полгорода будет их принимать восемь раз в день. Они крохотные, эти таблетки, и пьешь их, пьешь, а им и конца не видно. И твоей болезни тоже не видно конца. Я не отвлекаюсь, я строго по логике. Мальчик Ефим Морозов, мы говорим о нем. Но и о го-ме-о-па-тии. Потому что спросите, часто ли в эту аптеку хожу я, пенсионер-астматик? А теперь спросите меня, сколько раз за лето бывал в этой аптеке мальчик-пионер Ефим Морозов?
- У него, кажется, что-то не ладится с ростом…
- Ха-ха, тогда бы он за это лето успел стать гигантом! Так нет же, мальчик бегает в аптеку чуть не каждую неделю, а ростом не прибавил и на миллиметр! Вы понимаете? Он был орудием в чьих-то руках, им направляла преступная шайка!
В аптеке, когда туда пришел и задал вопросы Людвиг Иванович, поднялся маленький переполох, потому что получалось, что они в самом деле многовато выдали мальчику лекарств, хотя лекарства были такие крохотные, что Людвигу Ивановичу даже странно показалось, как их могло быть выдано слишком много…
Людвиг Иванович в который уже раз прозвонил по постам, и вокзалам, и больницам, и скорым помощам - но нигде никто не видел двенадцатилетнего пионера маленького роста с нежным голосом и с отцовским патронташем без патронов. Никто. Нигде.
Все это время Нюня ходила за Людвигом Ивановичем, и он не прогонял ее, наоборот, каждый раз, как поиски Фимы заходили в тупик, смотрел на нее выразительно: мол, видишь, а ты не хочешь помочь. Нюня мрачнела и опускала глаза, но молчала и продолжала ходить за Людвигом Ивановичем.
Наступил вечер. Еще днем наползли тучи, а сейчас шел реденький, несильный теплый дождь. Со стороны зоопарка вдруг раздался сильный крик какого-то животного, похожий одновременно на рев трубы и на призыв "помогите", - такой страх и мольба слышались в этом зверином крике.
Людвиг Иванович, вздрогнув, прислушался, да и все вздрогнули и прислушались, но Людвиг Иванович думал в это время над версией: куда и как исчез мальчик. Вот почему крик из зоопарка только ненадолго отвлек его от этих мыслей.
Итак, прежде всего выходило, что с этой весны Фимка стал портиться: копил для чего-то деньги, брал в аптеке лекарств больше, чем ему требовалось, срезал цветы у Тихой и у соседей, наконец, взял без спроса отцовский патронташ - и все это в тайне. А когда мать потребовала вернуть патронташ, Фимка исчез. Исчез из запертой комнаты. Он не поворачивал ключ в замочной скважине, не снимал решетку на окне, не взламывал пол. Судя по поведению служебной собаки, Фимка даже не вышел (разве что его вынесли) из комнаты. И все-таки он исчез. Он не прошел мимо матери и мимо кухни, не появился ни в саду, ни на улице. И все-таки в комнате его не стало. И не только его, но и патронташа, и секретной тетради, и фонарика.
Людвиг Иванович потер лоб и поднял глаза на Нюню, которая терпеливо сидела напротив него. Личико ее показалось Людвигу Ивановичу испуганным и усталым.
"Да, - подумал он, - единственное существо, которое что-то знает, - это Нюня. Но она, верно, запугана Фимкой или втянута им в свою тайну, в свой замысел, и пока не найден ключ к сердцу и совести девочки, ничего узнать не удастся".