Опровержения или выволочки не последовало. Слегка журчащий двигатель славословия в считанные дни набрал максимальные обороты. И наш "правдолюбец" поплыл… Внутренние "предохранители" выброшены за ненадобностью и больше не блокируют избыточную экстравагантность и самоуверенность, не компенсируют недостаток культуры и образования.
Результаты не заставили себя ждать: карибский кризис, чуть не доведший до атомного противостояния; острейшая нехватка не только мясных продуктов, но и хлеба; расстрел демонстрации в Новочеркасске; и на этом фоне – объемная "бескорыстная помощь дружественным народам"…
В свое время сталинского наркома иностранных дел Вячеслава Молотова мировая пресса называла "мистер "нет"" (потом эту кличку унаследовал брежневский министр Андрей Громыко). Характеризуя деятельность Н. Хрущева как первого лица партии и страны, его смело можно называть "товарищ "но"". Его хорошим намерениям постоянно сопутствовали грубые ошибки, а стиль руководства без натяжки можно обозначить словами известного выражения: слон в посудной лавке.
Противоречива оценка эффективности перехода на территориальный принцип управления экономикой (организацию совнархозов). Они довольно много дали "столичным" городам, в частности, Перми, но нарушили целостность общесоюзной системы.
Желая накормить народ, поднять деревню, Н. Хрущев отменил "крепостное право" на селе (крестьянам стали выдавать паспорта). Побывав в США, "положил глаз" на кукурузу, как перспективную сельскохозяйственную культуру. Решил увеличить посевные площади за счет освоения целинных и залежных земель… А дальше пошли "но".
Протеже "дяди Сэма" не желала давать богатые урожаи в северных широтах, капризничала из-за низкой агротехники и отсутствия удобрений.
"Раскрепощенным" крестьянам не давали кормиться с приусадебного участка, держать домашний скот.
Ничего, кроме неразберихи, не принесло деление обкомов КПСС на промышленные и сельские.
В благородном намерении увеличить объемы строительной продукции Хрущев стал искоренять "архитектурные излишества". Явно вне пределов здравого смысла.
"Оттепель" в искусстве быстро сменилась заморозками. Лавры "искусствоведа" Сталина теперь не давали покоя Хрущеву, который с тем же слоновьим изяществом лично взялся за руководство литературным и художественным процессом в стране…
В порядке компенсации переживаемых трудностей советскому народу было обещано, что через двадцать лет ему предстоит жить при коммунизме.
Я ранее писал о постоянном своем настрое: "Наша – лучше!". Я хотел жить в стране, которая лучшая в мире, которую возглавляют самые мудрые и передовые люди. Исходя из этого, я с воодушевлением воспринимал все положительное, что исходило от Н. Хрущева. Более того, "инстинкт самосохранения" долго приглушал не очевидные его ляпы, трактовал спорные сюжеты в его пользу. Но когда на фоне нехватки хлеба пошло хвастовство и обещания светлого будущего, убогие по содержанию и форме "экспромты" в адрес внутренних "всяких там умников", стук ботинком в ООН, повторение пройденного – присуждение себе Ленинской премии мира и геройских званий, все иллюзии о "прогрессивном Хрущеве" безвозвратно исчезли. Появлялось раздражение, злость.
Подобная (не очень афишируемая) реакция возникала во всех слоях общества. Народный фольклор незамедлительно на это реагировал.
Вопрос армянскому радио: "Может ли Хрущев пробежать 100 метров быстрее 10 секунд?"
Ответ: "Может, если увидит товарища Сталина".
Дедушка с внуком листают энциклопедию.
– Дедушка, это кто?
– Это дедушка Ленин.
– А он хороший или плохой?
– Хороший, хороший.
– А этот дядя с усами?
– Это товарищ Сталин.
– А он хороший или плохой?
– Плохой. Очень плохой.
– А этот дядя-колобок?
– Это, внучек, Никита Сергеевич Хрущев.
– А он хороший или плохой?
– Вот умрет, узнаем.
Реакция на присуждения звания Героя Советского Союза египетскому президенту Г. А. Насеру:
Лежит на солнце, греет пузо
Полуфашист, полуэсер,
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель
На нас Насер.
Ленинская премия мира Н. Хрущеву была присуждена почти одновременно с присуждением "просто" Ленинской премии создателям документального фильма "Наш дорогой Никита Сергеевич".
Вопрос армянскому радио: "За что наградили Ленинской премией Никиту Сергеевича Хрущева?"
Ответ: "За исполнение главной роли в фильме "Наш дорогой Никита Сергеевич"".
Реальные успехи в космосе, полет Ю. Гагарина временами перекрывали эти минусы в настроении людей, но не надолго.
Летом 1964 года я досрочно представил к защите свою кандидатскую диссертацию. Он прошла обсуждение на кафедре экономики черной металлургии и была рекомендована к защите на Ученом совете в январе 1965 года. В сентябре я сдувал с нее последние пылинки и не торопясь готовился к финишной процедуре. Разнообразие в этот размеренный процесс внес звонок заведующего выпускающей кафедрой и председателя Ученого совета, декана Аркадия Степановича Осинцева:
"Женя! Свердловский совнархоз поручил нам проверить выполнение условий соревнования Новокузнецким металлургическим комбинатом (НКМК). Сталеплавильщиков будет проверять Леопольд Коновалов, доменщиков – Витя Н., а вот прокатчиков у нас нет. Выручи!".
Как бы вы отнеслись к просьбе выручить, поступившей от председателя Ученого совета накануне вашей защиты?
Я – как к подарку судьбы. В положенное время я был в Свердловске, получил все инструкции и в составе нашего трио отбыл в Новокузнецк. В Новокузнецке нас поселили в гостевом коттедже. Мы втроем занимали двухкомнатный люкс. В проходной, но более просторной комнате расположились мы с Леопольдом, в дальней – Виктор. Все мы после вуза отработали на заводах: Леопольд – на металлургическом, Виктор – на машиностроительном, который входил в систему МВД. Из-за длительного пребывания на режимном объекте или из-за особенностей характера, но был Виктор каким-то чрезмерно бдительным, зажатым, "не юморным", что давало нам повод слегка над ним подшучивать.
Утром 16 октября я проснулся раньше всех – в семь утра. Решив сделать зарядку, тихонько, чтобы не будить соседа, включил радио. После музыкальных позывных объявили сообщение о внеочередном пленуме ЦК КПСС и снятии Хрущева. В 7.30, когда сообщение повторяли, я разбудил Леопольда. А к восьми мы уже подготовили наш, прямо скажем, довольно злой розыгрыш, за который мне стыдно до сих пор. Минут за 10 до очередного повторения эпохальной информации мы сделали вид, что только что встали и делаем зарядку. Отжимаясь и приседая, мы сначала громко обменивались не очень лестными мнениями о руководстве НКМК, затем от него плавно перешли к личности такого же раздолбая… Никиты Хрущева. Виктор сначала делал вид, что не слышит. Затем, показывая пальцем в потолок, посоветовал нам заткнуться. Видя, что его совет не принят к исполнению, выматерился, встал и закрылся в туалете. Через пару минут вновь зазвучало включенное на полную мощность, радио… Вышел он из своего убежища растерянным и страшно бледным.
"Так вы все знали?.. Гады!"
Только теперь до нас дошло, что ему пришлось пережить в эти 5–6 минут: память о стукачах сталинских времен была свежа, как только что сорванная с куста ягода…
Развенчание Хрущева прошлось катком по судьбе Виктора. Диссертация, которую он завершал и должен был защищать к следующему лету, была посвящена… экономическим преимуществам совнархозов. Совнархозы "ликвидировали как класс" немедленно после смещения их инициатора. Писать новую диссертацию у Виктора не оставалось ни времени (аспирантура заканчивалась), ни моральных сил. Так и не защитив, он вернулся домой в Челябинскую область и, говорят, спился.
Теперь понятно, почему я не привел его фамилию.
Случай с диссертацией Виктора привел меня к важному выводу: в серьезных масштабных проектах не западай на привлекательные сегодня, но не надежные во времени варианты. Исключение одно: если риск осознан.
Позднее первую беседу с каждым из своих аспирантов я начинал с того, что рисовал овал – забор предприятия. Три квадратика внутри – само предприятие. Далее следовало указание: что бы ты ни сочинял, но за этот забор "выходить" не вздумай. Внутри все вечно: себестоимость, производительность труда, продукция, новая техника. За забором какой только ерунды ни напридумывают, а тебе отдуваться…
Свержение Хрущева в октябре 1964 года для большинства людей оказалось неожиданным, но логичным, справедливым событием. Среди моих знакомых не могу припомнить никого, кто бы пожалел об этом.
Еще раз повторю: как хорошо все начиналось!
В учебниках истории двадцатилетний период руководства Брежнева – Черненко не беден на масштабные события.
Западный мир с опаской всматривался в нацеленные на него ядерные боеголовки и готовые к броску танковые армады. Что это не шуточки, показал август 1968 года, поверженная за считанные дни юная чехословацкая демократия. Затем некоторое потепление – Хельсинки, потом заморозок – Афганистан…
В те годы был заложен фундамент нашего нынешнего нефтегазового благополучия. Цены на нефть то повышались, то резко падали, и это ощущалось на содержании прилавков магазинов.
По-прежнему стартовали космические корабли. В 1980-м в Москве состоялись Олимпийские игры.
Игра под названием "мы делаем вид…" продолжалась в полном объеме, но без прежнего энтузиазма обеих сторон.
Хотя политические "сидельцы" не переводились, народ расслабился, осмелел. По крайней мере, по мелочи. Выражение "мы живем в стране непуганых идиотов" было перебором и насчет идиотов, и насчет отсутствия пугливости, но доля правды в нем была.
Неумолимое время делало свою черную работу. Лидеры старели, маразм крепчал, но симптомы его были все те же: взаимный обмен любезностями, орденами, званиями… И три траурные церемонии у кремлевской стены.
В моей личной жизни за эти годы произошло много событий. В 1965-м я защитил кандидатскую диссертацию, начал преподавать, а спустя двадцать лет был уже уважаемым профессором, заведующим кафедрой и даже дедом.
Я попытался вычленить из "внешней среды" тех лет какие-то новые явления, события, характерные именно для лет "застоя". События, которые бы по-большому скорректировали мою жизнь, работу, поведение. Ничего из этого не получилось: таких событий я вспомнить не смог.
Правдоподобной была бы версия, что к этому времени я в основном сформировался как личность, как работник, стал более "толстокожим", менее поддающимся деформации под влиянием "внешней среды".
Версия правдоподобна, но не более того. Более вероятна другая.
Застой есть застой. К этому времени все устоялось, стабилизировалось. Хорошее и плохое. К тому и другому уже подобраны "ключи": способы, приемы, минимизирующие незначительное вредное влияние на тебя "внешней среды" или, наоборот, усиливающие положительное ее воздействие.
Но все эти "ключи" сразу выходят из строя, как только во "внешней среде" происходит что-то реально новое, существенное. Это подтвердило резкое изменение судеб миллионов людей как следствие перестройки, развала СССР, становления новой России. Увы, изменение далеко не всегда в лучшую сторону.
В те романтические годы
В октябре 1995 года пермяки провожали в Москву начальника Пермского областного УВД Валерия Федорова, назначенного заместителем министра внутренних дел России. На прощание я срифмовал ему несколько строк:
В те романтические годы
На самом сквозняке свободы
Фундамент пермской демократии
Такая заливала братия…
Далее шло перечисление той самой братии…
Ключевыми словами этого четверостишия, как и моей "внешней среды" времен Горбачева – Ельцина, были "романтические годы", проведенные иногда "на сквозняке", а, бывало, в эпицентре "урагана" свободы.
На предыдущих этапах моего жизненного пути влияние "внешней среды" ощущалось как-то опосредованно: где-то далеко наверху аукнется, смотришь – и у меня внизу откликнется. "Сквозняки" и "ураганы" романтических лет подняли меня довольно высоко. Теперь даже незначительные изменения в верхних слоях российской политической и экономической атмосферы отражались на моей жизни довольно ощутимо, нередко в реальном масштабе времени. По этой причине в этот период мои "внешняя" и "внутренняя" среды довольно часто сливались воедино. Что не могло не найти отражения в содержании этого раздела.
Избрание М. С. Горбачева генеральным секретарем, первым лицом страны, особых ураганов не предвещало. Просто потянуло свежим ветром. Вместе с ним появлялось чувство приятного удивления.
Радовало, что и нашей страной может руководить не маразматик, а здоровый нормальный человек. Оказывается, Генеральный секретарь КПСС может пытаться что-то изменить По-крупному. А как приятно убедиться, что у генсека "мозги повернуты" в ту же сторону, что и у меня, что у него хорошо смотрится жена. Даже некоторые минусы (не те ударения, непривычная для нас активность Раисы Максимовны) пока работают на "плюс". Ты сам убеждаешься, что за рубежом на нас уже не смотрят, как на прокаженных. "Горбачев", "перестройка", "гласность"… Эти русские слова не требуют перевода в любой стране мира так же, как "Гагарин" и "спутник" в начале шестидесятых.
Запомнился приезд в Пермь члена Политбюро ЦК КПСС Александра Яковлева. Он присутствовал на отчетно-выборной областной партийной конференции, на которой в отставку ушел партийный патриарх, первый секретарь обкома Борис Коноплев. Бразды правления принял вернувшийся из Москвы заведующий отделом ЦК КПСС Евгений Чернышев. Через пару лет ему предстоит войти в историю Пермской области в нелестном качестве последнего первого секретаря обкома.
На конференции Яковлев выступил с умной и нетрадиционно честной речью. Он говорил о болезнях нашего общества, о необходимости коренных перемен в партии, в государстве. Произвел он на меня колоссальное впечатление. Если такие вещи вслух говорит член Политбюро, можно надеяться на лучшее!
В разгар перестройки стало очевидно, что без реальной экономической заинтересованности коллективов, отдельных исполнителей ничего путного не получится. Рыночные отношения для плановой системы – это было "слишком" отчаянно. Но теплилась надежда, что средством решения экономических проблем может оказаться хозрасчет.
Не был забыт и региональный хозрасчет. Для Урала было решено параллельно разрабатывать два варианта концепции регионального хозрасчета.
Разработкой одного в качестве заведующего Пермским отделом Института экономики УрО АН СССР руководил я, другого – старший научный сотрудник челябинского отдела нашего института, а потом депутат, федеральный министр, сенатор Александр Починок. Эта работа требовала постоянных рабочих контактов не только с областным, но и союзным руководством и оказалась хорошей школой – не столько познаний в экономике, сколько искусства бюрократии.
В те же годы в экономический отдел ЦК КПСС был переведен из Челябинска мой давний коллега, профессор Геннадий Празднов. По старой памяти он иногда приглашал меня к себе – посоветоваться, посмотреть свежим "провинциальным" взглядом на тот или иной проект документа. Однажды, общаясь с кем-то из руководства Пермского обкома, он порекомендовал официально оформить институт консультантов экономического отдела обкома, назвав меня в качестве одного из них.
Месяца через три на бюро обкома в этом качестве были утверждены трое или четверо (среди них профессор университета Р. Коренченко). Нам были вручены удостоверения с красными корочками, изготовленными из натуральной кожи с надписью "Пермский обком КПСС". Подобно партийным билетам Владимира Ильича Ленина и Леонида Ильича Брежнева, номер моего удостоверения был "001". Корочки обеспечивали беспрепятственный доступ в горком, обком и даже ЦК КПСС.
Но не только. Теперь на законных основаниях я посещал обкомовскую столовую (благо, она была в ста метрах от месторасположения моего отдела на Комсомольском проспекте). И это еще не все! Во время командировки в Москву к концу рабочего дня в цековском буфете можно было раздобыть палку финского сервелата и упаковку кубиков растворимого бульона. Мелковато? Что поделать: как настоящему марксисту, "ничто человеческое мне не было чуждо".
Явлением стали первые в истории послереволюционной России истинно демократические выборы 1989 года. Это были выборы народных депутатов СССР. Вот где были откровения и романтика! Во-первых, мы реально увидели, что, действительно, практически любой советский гражданин может не только быть выдвинут кем-то, но и сам себя может предложить в кандидаты. Последнее особенно было непривычно нашему поколению, которому всю жизнь талдычили о вреде личной нескромности, имея в виду рекомендацию "не высовываться".
Более того, ранее мало кому известные люди конкурировали на этих выборах с первыми секретарями обкомов, с промышленными "генералами" и зачастую… вышибали их.
То же самое происходило и на следующих выборах – в народные депутаты РСФСР весной 1990 года.
Во вторых выборах я принимал участие уже как кандидат. После я прошел еще три избирательные кампании: две – в областное Законодательное собрание (1994 и 1997) и одну – в Государственную думу (1999). Сравнивая их, с уверенностью могу сказать, что "перестроечные" были на порядок демократичнее и… наивнее. Их можно было выиграть, не имея богатых спонсоров, почти задаром, практически "нераскрученному" кандидату. Может быть, не самому достойному. Может быть, демагогу. Но – истинно сильнейшему, уловившему, чем дышит избиратель, какие сладкие (и не всегда правдивые) слова ласкают его слух.
Особенно мне запомнилась встреча с избирателями на обойной фабрике Пермского бумажного комбината весной 1990 года. Собралось человек сорок, большинство – молодые, симпатичные женщины. Я им добросовестно рассказывал не только о светлом рыночном будущем, но и об огромных трудностях, которые придется преодолеть на пути к нему. Как водится, пошли вопросы. Их тон был предельно доброжелательным. И, когда уже следовало закругляться, чуть ли не самая молодая из работниц не спросила, а просто сказала:
– Вот вы, наверное, правду нам говорите, я вам верю, но правда-то грустная.
Вы что-нибудь сегодня можете нам пообещать хорошего?
– Могу, но тогда придется соврать.
– Ну и соврите!