Большинство моих ровесников (сужу по себе) не сразу "делали вид". Они верили в эти преимущества. И если и доходили до истины, до понимания ущербности плановой СИСТЕМЫ, то не сразу, мучительно.
Моя научная проблематика за сорок лет неоднократно претерпевала изменения: специализация металлургического производства, технический прогресс на предприятии, региональная экономика… Но один момент присутствовал всегда: нацеленность на перспективу, учет при принятии решения сегодня того, что может возникнуть завтра. А завтра – это стратегия развития.
Еще в начале 1970-х мне попала информация об экономике Финляндии. Проштудировав ее, впервые, наверное, задался вопросом: в чем причина того, что некогда не самая лучшая провинция царской России, несмотря на два поражения в войнах, дала фору нашей экономике? Может быть, дело в национальных особенностях, в традициях народа? Но, сравнивая статистику, а затем побывав в ГДР, почувствовав атмосферу зависти восточных немцев к западным, понял, что дело не в этносе, а в разных экономических системах. Позднее это еще нагляднее подтвердилось при сравнении экономического развития южной и Северной Кореи.
Я задавал себе вопрос: почему мы так бездарно профукали тяжело добытые на тюменском севере миллиарды нефтедолларов? Почему у нас существует непонятный всему остальному миру показатель "освоено капитальных вложений", а число недостроя, незавершенки растет с каждым годом, несмотря на все постановления ЦК КПСС и Совмина СССР? Почему до революции мы экспортировали зерно, а сейчас тратим на его закупку десятки миллиардов долларов?
В 1980-е годы ЦК КПСС и общество "Знание" ввели новое идеологическое направление – контрпропаганду. С грифом "для служебного пользования" на места высылалась литература, раскрывающая недостатки капитализма, рыночной, стихийной экономики. Изучение этой литературы прояснило то, что уже давно будило сомнения: советская, плановая экономическая система оказалась, увы, бесперспективной… И чем дальше ее строили, тем оказывалось себе дороже.
Чего же не хватало в суперсистеме "плановая социалистическая экономика"? Что обрекло ее на проигрыш в мирном, как тогда писали, соревновании двух систем?
Если по-крупному, то отсутствие в ней "блока" под названием "конкуренция".
Предвижу контраргументы: у конкуренции тоже масса недостатков, в том числе уродливых; многие страны (если не большинство) имеют рыночную экономику и, вроде бы, конкуренцию, но весьма далеки от счастья.
Все это правда. Более того, эту правду мы уже испытали на себе, вступив с 1 января 1992 года в бурные, далеко не кристальной чистоты воды рыночной экономики. И, тем не менее, я не отказываюсь от приведенного выше вывода.
Напомню популярное высказывание У. Черчилля о том, что демократия – вещь дрянная, но лучшего человечество пока еще не придумало. При чем здесь демократия? При том, что и ее стержнем является конкуренция. Именно она делает демократию и рынок, при всех их издержках, несравненно лучше, жизнеспособнее, чем монополия в экономике, политике.
В последние года три мне повезло встретить двух своих закадычных друзей школьных и институтских лет. Жизнь развела нас по разным краям СССР на долгие пятьдесят лет. Первые годы изредка переписывались, а потом прервалась и эта ниточка. И вот теперь, уже в качестве пенсионеров, у нас появилась возможность пообщаться вдоволь, не торопясь.
По итогам этих встреч я сделал для себя одно открытие: чем чаще встречаешься с человеком, чем больше с ним говоришь о жизни, тем меньше хватает времени для общения, тем больше появляется тем, которые хочется обсудить. И наоборот: чем продолжительнее была пауза, тем меньше остается общих тем, одинаково интересных тебе и твоему собеседнику.
Этому, на первый взгляд, парадоксу имеется, как минимум, два объяснения.
Во-первых, при редких встречах оказывается мало общих знакомых, о которых остались воспоминания, о судьбе которых хотелось бы узнать и, что греха таить, посплетничать. Школьные, институтские друзья… и все.
Подобным же образом обнаруживается недостача, а то и отсутствие интересных событий, участниками которых мы оба были, которые бы сегодня можно было вместе (!) вспомнить, обсудить, "сверить часы". Не глобальных событий, мирового или союзного масштаба, а относительно небольших, в которых мы были не только зрителями, но и играли хотя бы эпизодические, но роли.
Без этого живого участия события, которые когда-то представлялись очень важными, "усохли" во времени, потеряли для тебя былую остроту, а то и вовсе забылись.
Об этом парадоксе я вспомнил, когда попытался определить перечень событий, которые лично для меня наиболее ярко характеризуют "внешнюю среду" эпохи "от Хрущева – до Черненко". За бурные тридцать с лишним лет таких оказалось не так уж много.
В хронологическом порядке, да и по эмоциональному восприятию, первым таким событием является знакомство с докладом Н. Хрущева на ХХ съезде КПСС, посвященным разоблачению культа личности Сталина.
Весной 1956 года я вместе с другими пятикурсниками работал над дипломным проектом. Нашему потоку (четырем группам) был выделен большой чертежный зал в металлургическом учебном корпусе УПИ, каждому – персональный кульман и время – с девяти до девяти.
Однажды всех комсомольцев (а "неохваченных" среди нас не было) пригласили в актовый зал, где при закрытых дверях был зачитан тот самый "закрытый" доклад Н. Хрущева. Произвел он на нас ошеломляющее впечатление. Как будто при движении автомобиля на полной скорости кто-то не притормаживая воткнул заднюю передачу.
Когда мы вернулись в свой рабочий зал, первые тридцать минут стояла мертвая тишина. Обмениваться мнениями на такую скользкую тему? От этого все были отучены всерьез и надолго.
Вдруг сзади кто-то произнес: "Хлопцы!"
Я обернулся. Ребята листали небольшую книжку, которая давно лежала вместе со справочной литературой и на которую до сих пор никто не обращал внимание. На обложке красовалось: "Песни о Сталине и мире". А потом кто-то из них тихо, почти шепотом, запел:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет.
"Солиста" так же тихо поддержали. Однокурсники, и я в том числе, не торопясь подходили к поющим, пристраивались поудобнее и подтягивали. Подглядывать слова нужды не было: мы их знали наизусть со времен "нашего счастливого детства".
Дальше – больше:
На дубу зеленом
Да над тем простором
Два сокола ясных
Вели разговоры.
А соколов этих
Люди все узнали:
Первый сокол – Ленин,
Второй сокол – Сталин.От края до края, по горным вершинам,
Где горный орел совершает полет,
О Сталине мудром, родном и любимом
Прекрасную песню слагает народ.Сталин – наша слава боевая!
Сталин – нашей юности полет!
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идет!
Ни тогда, ни сегодня я не могу сказать, сколько времени продолжалось это стихийное пение, что оно значило для каждого из нас, лично для меня. Поминальную песню по низложенному кумиру? Протест? Громоотвод – выход эмоций?
В память врезался финал: перекинута последняя страница, хлопок уже закрытой книжкой по доске кульмана – и все так же медленно расходятся по своим местам.
Без комментариев!
Внезапное, без анестезии, развенчание Великого Сталина не прошло бесследно.
Первый вывод почти библейский: все проходит. Даже дело Сталина.
Второй: ВЕЛИКИЕ – функция переменная.
Третий: незаменимых – нет!
Понимаю, что каждый из этих выводов при большом желании можно опровергнуть убедительными примерами. Особенно третий. И все же 50 лет спустя могу сказать, что при аккуратном, не "упертом" использовании эти выводы рано списывать в утиль. В том числе – третий.
За свою "руководящую" жизнь от мастера до министра мне не однажды приходилось ставить точку в остром разговоре с подчиненным следующей фразой: "Без товарища Сталина не пропали, не пропадем и без тебя (вас)". Эта тяжелая артиллерия пускалась в ход, когда мне "качали права" или ставили ультиматум: будешь (будете) настаивать на своем "неправильном" поручении – подам заявление на увольнение.
Не было ни одного случая, чтобы ссылка на "заменимого" вождя не сработала. Дело, конечно, было не столько в вожде, сколько в обоснованности некомфортного поручения или в пресечении попытки проверить начальника на прочность. И все же вывод, сделанный в далеком 56-м, в основе своей оказался верным.
Второе "событие" от первого отделяет восемь лет. Называется оно "свержение Хрущева".
Напомню предложенное выше определение "события": точка на карте истории, в которых условная кривая, описывающая ход истории, меняет свой характер. На отрезке времени 1956 – октябрь 1964-го "кривая прогрессивности", в моем восприятии резко взлетевшая вверх в начале кипучей деятельности Никиты Сергеевича на посту первого лица страны, сначала плавно, а затем крутой горкой ринулась вниз. Соратники по ленинскому Центральному Комитету прервали его руководящее скольжение у самого подножья.
Как хорошо все начиналось!
Реабилитация жертв политических репрессий.
"Оттепель" в искусстве, явившая нам другого И. Эренбурга; А. Солженицына и его "Один день Ивана Денисовича", первую правду о ГУЛАГе из уст и со страниц воспоминаний других "сидельцев"; раннего В. Астафьева; "лейтенантскую прозу"; "Живых и мертвых" К. Симонова, в которых впервые без парадного барабанного боя и глупых немцев перед нами предстала трагическая правда войны. А "Летят журавли" и "Карнавальная ночь"? Такие разные, но объединенные свежим ароматом раскрепощения…
В эти годы пермские "направления" стали преобразовывать в дороги с твердым покрытием. Роль твердого покрытия выполняла брусчатка – блоки из доменного шлака чусовского завода. В начале 1960-х брусчаткой мостили объездную дорогу Закамск – Нижняя Курья, создаваемую с нуля автомобильную трассу Чусовой – Лысьва. Последнюю я запомнил особенно хорошо: не раз на субботниках-воскресниках чусовские металлурги принимали участие в вырубке просек под будущий "автобан".
В конце 1950-х в районные города теперь уже не Молотовской, а Пермской области впервые пришло телевидение. Всего лишь один черно-белый канал, но он в разы приблизил периферию к Москве. Отлично помню, как девушки-легкоатлетки, которых я тренировал в Чусовом, со знанием дела почти в режиме реального времени обсуждали последний "крик моды" со ссылкой на новый туалет московского диктора, совсем молоденькой Валентины Леонтьевой.
В активе Н. С. Хрущева имеется еще один поступок, который на фоне "созидательных" действий его предшественника вполне можно назвать подвигом. Сталин воздвиг прочнейший "железный занавес" между обычным советским человеком и всем зарубежным, особенно "западным", миром. Хрущев совсем немного, но раздвинул этот занавес, обустроил узкую щелочку под названием "иностранный туризм".
Мне повезло попасть в число первых, воспользовавшихся этой щелочкой. В сентябре 1960 года за мои спортивные достижения комитет профсоюза Чусовского металлургического завода премировал "инженера, комсомольца, спортсмена" Сапиро путевкой в круиз вокруг Европы на теплоходе "Победа". После этой поездки туризм вообще и иностранный в том числе на три десятилетия стал любимой формой отдыха сначала для меня, а после женитьбы, после того, как подрос сын, – всей нашей семьи. Это была единственно доступная для нас форма отдыха с высоким уровнем сервиса. На современном рекламном языке: почти европейское качество за советские рубли.
Но не только, а, может быть, не столько этим определялась ценность иностранного туризма. Возможность регулярно бывать за рубежом позволяла пусть неглубоко, но окунуться в иную политическую и экономическую атмосферу, увидеть своими, а не чужими глазами то, что можно и что нельзя, без чужой подсказки взвешивать "за" и "против". И, задумываясь над полученным результатом, делать выводы. Подчас горькие.
Еще из школьных уроков истории мне запомнилась одна из версий превращения благополучных офицеров-аристократов в революционеров, бунтарей-декабристов. Прежде всего – они были патриотами своей Родины, защищали ее, "не жалея живота своего". Побывав в Европе в качестве победителей, увидев жизнь побежденных, они поняли, что их Родина достойна лучшего, что возможно совсем другое отношение к собственному народу.
Не знаю, насколько быстро и безболезненно приходили к таким выводам давние и современные декабристы. Думаю, что долго и трудно. Потому что и те, и другие любили свою Родину. А как не хочется замечать даже малейших изъянов в объекте твоей любви! Но если ты убедился, что они существуют, то естественно появляется желание избавить ЛЮБИМУЮ от них. Сначала наивно веришь, что можно ограничиться "примочками и витаминами" (научной организацией труда, электронно-вычислительной техникой, "Знаком качества", бригадным и региональным хозрасчетом…) Потом, уже осторожнее, возлагаешь надежды на "клизму" (андроповское наведение дисциплины). И только после многолетних сравнений и колебаний приходишь к неутешительному диагнозу о порочности всей системы, излечить которую можно лишь хирургическим вмешательством, пересадкой жизненно важных органов.
К этим выводам я шел по трудно преодолимой, извилистой тропинке около тридцати лет. Ориентируясь при этом не на красивые (или страшные) теории, а на уже имеющийся реальный опыт других стран. Опыт противоречивый, показывающий, что при одном и том же капитализме могут существовать вальяжный австрийский порядок и простодушный мексиканский бардак. Как бы то ни было, но политические и экономические перемены, инициированные М. Горбачевым и реализованные Б. Ельциным, я встретил психологически и профессионально подготовленным. За это, следуя традициям церемонии вручения "оскаровских" премий, я хотел бы низко поклониться:
– советским профсоюзам и "Интуристу" – за путевки;
– научно-преподавательской деятельности – за возможность оплачивать (за полную стоимость) дорогостоящее удовлетворение собственной любознательности;
– лично Никите Сергеевичу Хрущеву – за почин…
Это сейчас слово "хрущевка" произносится снисходительно, "через губу". А в начале 1960-х это был желанный продукт социальной революции. Право на отдельную, благоустроенную, пусть небольшую квартиру получили не только представители элиты, а миллионы рядовых тружеников. Когда в 1964 году, не без финансовой помощи родителей, мы купили маленькую кооперативную "двушку", то оказались единственными из нашей молодой преподавательской компании обладателями не коммунальной (!) квартиры или комнаты в общежитии.
Это не могло случиться без еще одного "хрущевского" нововведения: жилищно-строительных кооперативов. Высшему руководству всех мастей: от партийной до военной, от профсоюзной до академической – давали государственные или ведомственные квартиры. То же самое относилось и к дачам. Правда, полученная квартира оставалась навсегда, а конкретная дача была крепко-накрепко привязана к определенной должности.
По существующим тогда нормам жилой площади, при наличии у родителей малометражной трехкомнатной квартиры отдельная государственная квартира аспиранту Сапиро никак не светила. Появление кооперативов сделало "сказку былью".
Формально жилищные кооперативы (почти частная собственность!) существовали еще до войны, но они были уделом тончайшей прослойки высокооплачиваемой творческой интеллигенции: работников искусства, науки. Позволялось им иметь и собственные дачи. Но лишь при Хрущеве все это стало доступным советскому массовому "среднему классу".
И еще одно доброе дело сделал Никита Сергеевич для народа страны Советов. Он дал ему СОБСТВЕННЫЙ автомобиль. Теперь этим благом цивилизации по своему усмотрению имел право пользоваться любой житель страны победившего социализма. Хотя от "права" до массовой "возможности" оставалась дистанция огромного размера, запертые до сих пор ворота были открыты. Запретный ранее процесс пошел!
К концу правления Хрущева было осуществлено еще одно важное социальное начинание – пятидневная рабочая неделя.
Если не скупиться на число "событий", то реальный поворот жизни советских людей в сторону частной собственности, выполненный под руководством Н. С. Хрущева, обоснованно может претендовать не только на "событие", но и на "явление", которое, слава Богу и КПСС, оказалось необратимым. Мы не станем его обособлять по одной причине. Надгробный памятник Никите Сергеевичу работы Эрнста Неизвестного выполнен в мраморе двух цветов: белого и черного. Чтобы не нарушать этого, точно подмеченного скульптором единства противоположностей, и мы не станем отделять "черное" от "белого".
Не знаю, как в других странах, а в послесталинском СССР, в России точнейшим индикатором системных глупостей, совершаемых руководством страны, является лавинообразное появление анекдотов, обнажающих эти глупости и их авторов.
Не прошло и двух лет, как Н. Хрущев, развенчавший культ личности Сталина, сам попался на ту же наживку под названием "лесть". Так как "песни о Сталине" еще звучали в моих ушах, я очень внимательно наблюдал, как менялся "уровень скромности" нового лидера партии в СМИ. Вначале робкие попытки "лизнуть" лично Хрущева довольно резко им пресекались. Заслуживающие внимания комплименты, успехи переадресовывались КПСС, ЦК КПСС. Потом градус сопротивления подхалимам понизился: стали проскакивать фразы лишь о "переоценке" личных заслуг. Обобщенный подхалим сделал стойку. И вот наступил желанный момент: при трансляции встречи Хрущева с какой-то делегацией храбрейший из подхалимов произнес еще не забытое: "Только благодаря Вашему мудрому руководству…".