За спиной у Рязани в XIV столетии встала Москва. Однако московские Даниловичи и их потомки не только не оказывали Рязани помощи в борьбе с Ордой, но и сами не прочь были отхватить что-нибудь из ее земель. Так потеряли рязанцы в самом начале XIV века Коломну, а позднее Лопасню - обширную волость, расположенную по берегам одноименной речки, левого притока Оки.
Между ордынским "молотом" и московской "наковальней" был выкован сильный характер князя Олега Рязанского. Его необычайная политическая увертливость происходила не от слабости или трусости. То была гибкость стального клинка.
Еще будучи "млад", он в 1354 году заявил о себе дерзким и удачным набегом на московские земли, целью которого был возврат Лопасни. Десять лет спустя возмужавший Олег отважно вступил в сражение со вторгшимся в его владения "князем ордынским" Тагаем. "И бысть им бой и брань зело люта и сеча зла", - сообщает летопись (17, 5). Грабитель был побежден "и едва в мале дружине убежа". Это была первая крупная победа русских над татарами. Эхо битвы "под Шишевским лесом" разнеслось по всей Руси.
Осенью 1370 года Олег послал рать на помощь осажденной Ольгердом Москве. За это ему было обещано возвращение Лопасни, которая вновь перешла к москвичам. Однако, когда Ольгерд ушел, Дмитрий Московский не дал Олегу желанной волости, ссылаясь на то, что рязанское войско не вступило в бой с литовцами, а только "стояло на меже". Олег воспринял это как обман и силой захватил Лопасню. В ответ Дмитрий послал на него большую рать. В декабре 1371 года Олег был разбит московскими воеводами в битве на Скорнищеве и изгнан из Рязани. Однако уже через год он вернул себе княжение.
В 1373 году на рязанскую землю обрушились татары из Мамаевой Орды. Московские князья Дмитрий и Владимир, оберегая от татар свои собственные владения, все лето простояли с полками на левом берегу Оки, глядя, как дымится пожарами и истекает кровью рязанская земля.
Но и после погрома 1373 года Олег продолжал быть одним из сильнейших русских князей. Подобно тверскому и нижегородскому князьям, он самочинно присвоил себе титул "великий". Ранее им мог пользоваться только тот, кто имел ярлык на Владимирское княжение.
Об авторитете Олега говорило и то, что московско-тверской договор 1375 года отводил ему роль третейского судьи в случае конфликта между договаривающимися сторонами.
В 1378 году именно в рязанской земле Дмитрий Московский разгромил Бегича. Можно думать, что Олег помогал ему в этом походе. Вскоре последовала месть Мамая: посланная им новая рать дотла разорила рязанскую землю.
Накануне Куликовской битвы Олег, наученный горьким опытом, решил прибегнуть к хитрости. Заверив в своей преданности всех участников конфликта - Дмитрия, Мамая и Ягайло, он уклонился от участия в войне. Эта дипломатия Олега имела определенный успех: Дмитрий, идя навстречу Мамаю и возвращаясь назад, запрещал своим воинам грабить рязанские села.
Тот же прием Олег решил применить и во время нашествия Тохтамыша. Уехав в Брянск, он ожидал там окончания войны. Однако на сей раз хитрость Олега принесла совсем иные, плачевные результаты. Рязанское княжество разорил вначале сам Тохтамыш, возвращаясь из похода на Москву, а затем и московское войско. От этого карательного похода "злее ему стало и татарскиа рати", - сообщает летописец (17, 81).
Олег был не из тех, кто забывает обиды. Накопив силы, он решил отомстить. 25 марта 1385 года, в день Благовещения, он скрытно подошел к Коломне и, воспользовавшись праздничным весельем воевод, неожиданной атакой захватил город. Не надеясь удержать Коломну, Олег вскоре вернулся в Рязань с богатой добычей и толпой пленных.
Набег рязанцев вызвал немедленный ответ. Князь Дмитрий послал на Рязань большое войско во главе с Владимиром Серпуховским. В походе принял участие и служивший Дмитрию литовский князь Михаил Андреевич, внук Ольгерда. Наступление шло не только на Рязань, но и на Муром. Туда была послана другая московская рать.
Предвидя тяжелую борьбу, Олег также позвал на помошь литовские отряды. Бой был ожесточенным. Московские летописи стыдливо умалчивают о его результатах. Из этого можно сделать вывод: Владимир Серпуховской потерпел от Олега одно из немногих в своей жизни поражений.
Война с Рязанью, а тем более столь неудачно начавшаяся, резко противоречила всем тогдашним планам Дмитрия Ивановича. Поскольку с обеих сторон в нее оказались втянутыми и литовские князья, она грозила расстроить наметившийся в 1384 году союз Дмитрия с Ягайло.
Была и еще одна, крайне опасная особенность создавшегося положения. Поражение, нанесенное москвичам Олегом Рязанским, ободрило новгородцев. В 1385 году они отказались выплачивать Дмитрию внеочередную ордынскую дань - "черный бор", а также подчиняться митрополиту как высшей инстанции в области церковного суда. Новгородские ушкуйники устремились на Волгу, разбойничали во владениях московского князя. Восстановить пошатнувшийся престиж Москвы можно было только большим походом на Новгород, подобным походу на Тверь в 1375 году.
Однако до тех пор, пока Москва находилась в состоянии войны с Рязанью, Дмитрий не мог заняться новгородскими делами. Олег связывал ему руки, постоянно угрожая Московскому княжеству с юга. А между тем хан Тохтамыш был нетерпелив. Задержка с выплатой "черного бора" могла стоить Дмитрию великого княжения.
В этой обстановке Дмитрий не захотел еще раз испытывать судьбу, посылая на Рязань новое войско. Он отправил к Олегу послов с предложением мира. Однако рязанский князь хорошо понимал, что Дмитрию мир куда более необходим, чем ему. И потому он "набивал цену", выдвигал унизительные для Дмитрия условия. Переговоры зашли в тупик. Казалось, не сегодня-завтра вновь засвистят стрелы, зазвенят мечи, польется кровь…
Вот тогда-то московский князь и решил прибегнуть к помощи Сергия Радонежского.
Среди несчастий, которые омрачают вечер жизни инока, едва ли не самое большое - потеря друзей и "сопостников". Конечно, смерть монаха надлежало рассматривать как его переход в "лучший мир", где душу его примут ангелы. И все же мог ли Сергий без горечи переносить расставание со своими духовными детьми?
В конце мая 1384 года умер троицкий келарь Илья, "добрый, послушливый, живыи святым житием в послушании у святого старца" (18, 149). А год спустя, 6 мая 1385 года, ушел туда, "идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание", келейник Сергия Михей.
Старики умирали, а на смену им с криком являлись в мир младенцы, требуя и себе достойного места под солнцем. 29 июня 1385 года, в самый Петров день, в семье князя Дмитрия родился сын, нареченный Петром. Сергий был приглашен в Москву крестить младенца. Время было выбрано удачно: митрополит Пимен, возведенный на кафедру по воле князя Дмитрия осенью 1382 года, после изгнания из Москвы запятнавшего себя бегством в Тверь Киприана, 9 мая 1385 года отбыл в Константинополь. Радонежский игумен, по-видимому, не желал встречи с Пименом. Этот незадачливый честолюбец не мог вызывать у него почтения, а лицемерить Сергий не умел.
Вероятно, уже тогда Сергий говорил с князем о рязанской войне. Вскоре им пришлось вернуться к этой теме. Вот как повествует об этом летопись: "Месяца сентября князь великий Дмитрий Иванович иде в монастырь к живоначальной Троице, к преподобному игумену Сергию, в Радонеж; и молебнаа совершив Господу Богу и Пречистой Богородице, и святую братью накорми и милостыню даде, и глаголаше с молением преподобному игумену Сергию, дабы шел от него сам преподобный игумен Сергий посольством на Рязань ко князю Олгу о вечном мире и о любви" (17, 86). Игумен согласился исполнить просьбу Дмитрия.
Что заставило Сергия, которому исполнился уже 71 год, отправиться почти за три сотни верст, в Рязань?
Очевидно, в московско-рязанском споре "старец" увидел нечто большее, чем рядовой военный эпизод. Это была затяжная и кровопролитная княжеская усобица. Она тянулась, то затухая, то разгораясь, еще с 70-х годов XIV века и грозила превратиться в своего рода "хроническую болезнь" Великороссии. Русские убивали и брали в плен своих же, русских. Повторялась история московско-тверской войны конца 60-х - первой половины 70-х годов XIV века. Судя по успехам Олега, конца кровопролитию не было видно. Подобно тому как прежде князья вовлекали в свои усобицы татар, теперь они звали на помощь литовцев.
Положение в 1385 году стало настолько угрожающим, что Сергий решил вмешаться и попытаться исцелить эту незаживающую рану. "Тоя же осени в Филипово говение (Рождественский пост, длившийся с 15 ноября по 24 декабря. - Н. Б.) преподобный игумен Сергий Радонежский сам ездил посольством на Рязань ко князю Олгу Ивановичю Рязаньскому, от великого князя Дмитриа Ивановичя Московьскаго о вечном мире и о любви, и с ним старейшиа бояре великого князя. Преже бо того мнози ездиша к нему, и ничтоже успеша и не возмогоша утолити его; преподобный же игумен Сергий, старец чюдный, тихими и кроткыми словесы и речми и благоуветливыми глаголы, благодатию данною ему от Святого Духа, много беседовав с ним о пользе души, и о мире, и о любви; князь велики же Олег преложи сверепьство свое на кротость, и утишися, и укротися, и умилися велми душею, устыдебося толь свята мужа, и взял с великим князем Дмитрием Ивановичем вечный мир и любовь в род и род. И возвратися преподобный игумен Сергий с честию и с славою многою на Москву, к великому князю Дмитрею Ивановичю, и достойно хвалим бысть и славен и честен от всех" (17, 86–87).
Миссия Сергия послужила началом длительному миру между Москвой и Рязанью, скрепленному браком дочери Дмитрия Софьи и сына Олега Федора в 1387 году.
Какими "тихими и кроткыми" словами Сергий достиг своей цели? Вероятно, это были все те же, известные в ту эпоху каждому евангельские наставления. "Старец" призывал к смирению и единомыслию, советовал Олегу подумать о спасении души, не стремиться на зло отвечать злом. Эти привычные слова в устах Сергия обретали новую силу, ибо он засвидетельствовал их осуществимость всей своей жизнью.
И быть может, князь Олег внезапно ощутил на себе эту таинственную власть без насилия, власть кротости и доброты. Он был захвачен величием смирения, которое открыл перед ним Сергий, и сам захотел хоть на миг уподобиться тому, кто требовал - "любите врагов ваших" (Лука, 6, 35). Не забудем, что Олег был человеком Средневековья - времени, когда расстояние от чувства до поступка было значительно короче, чем в наши дни.
Неспокойно было в Великой Руси во второй половине 80-х годов XIV века. В Твери князь Михаил перестраивал крепость - "около валу рубиша кожух и землею насыпаша. Того ж лета (в 1387 году. - Н. Б.) и ров копаша глубже человека". Готовясь к возможному нападению, он тайно закупил "в немецкой земле" пушки и привез их в город.
На рязанскую землю летом 1387 года внезапным набегом нагрянули татары и чуть было не захватили в плен самого князя Олега.
То тут, то там вновь появлялась грозная тень "черной смерти". В 1387 году в Смоленске после ее посещения "во граде осталося точию десять человек" (17, 93). На другой год чума посетила Новгород и Псков.
Вновь, как и в 60-е годы, началась усобица в Суздалъско-Нижегородском княжестве. Сыновья умершего в 1383 году Дмитрия Константиновича воевали со своим дядей - Борисом Константиновичем. Москва вмешалась в споры суздальских князей, поддержав Дмитриевичей.
Повсюду царила тревога. Порой люди, теряя разум, начинали уничтожать друг друга с нечеловеческой жестокостью. Смоленский князь Святослав Иванович в 1387 году отправился в поход на отнятый литовцами Мстиславль - древний город смоленской земли, расположенный в сотне верст к югу от самого Смоленска. Войдя в литовские владения - жители которых, конечно же, были русскими - смоляне принялись творить такое, что потрясло даже бесстрастного летописца. "И много зла, идуще, учиниша земле Литовской, воюя землю Литовьскую. Иных литовьских мужей смоляне, изымавше, мучаху различными муками и убиваху; а иных мужей и жен и младенцов, во избах запирающе, зажигаху. А других, стену развед храмины от высоты и до земли, меж бревен рукы въкладываху, ото угла до угла стисняху человеки; и пониже тех других повешев, межи бревен руки въкладаше, стисняху такоже от угла до угла; и тако висяху человеци; такоже тем образом и до верху по всем четырем стенам сотворяху; и тако по многым храминам сотвориша и зажигающе огнем во мнозе ярости. А младенци на копие возтыкаху, а другых, лысты (ноги. - Н. Б.) процепивше, вешаху на жердех, аки полти ("полоть" - половина мясной туши, разрубленная по хребту. - Н. Б.), стремглав; нечеловечьне без милости мучаху"
(17, 91).
Смоленский князь был убит под стенами Мстиславля, а его войско рассеяно. Вскоре в Смоленск вошла чума, унесшая почти всех жителей.
В начале 1389 года вспыхнула усобица и внутри московского княжеского дома. Беда пришла в разгар беззаботного веселья. 18 января в Дмитрове князь Владимир Серпуховской праздновал рождение сына Ярослава. Это радостное событие пришлось на "рождественский мясоед" - традиционное время празднеств и пиров, когда православные, одолев предшествовавший Рождеству Христову сорокадневный Филиппов пост, разговлялись в ожидании еще более длительного Великого поста.
Гулял на славу и любивший всякое веселье князь Владимир. В пятницу, 26 февраля, на сороковой день после рождения сына, он отмечал "крестины", а в субботу и воскресенье - "великое заговенье", или попросту - Масленицу. Вот в эти-то хмельные, разгульные дни и пришла к Владимиру недобрая весть: князь Дмитрий Иванович задумал отнять у него Дмитров и Галич.
Неизвестно, чем вызвано было это решение великого князя. Но последствия его известны. Владимир, недаром носивший свое громкое прозвище "Храбрый", сгоряча схватился за меч. Дмитрий принял ответные меры - "поимани быша бояре старейший княжи Володимеровы и разведени быша вси по городом, и седеша в нятьи, и беаху у всякого у коегождо их приставлени приставници" (20, 138).
Весть о новой княжеской распре обеспокоила "великого старца". Она могла привести к тяжелым последствиям для всей Северо-Восточной Руси. Впрочем, примирение князей состоялось менее чем через месяц: 25 марта 1389 года, в самый праздник Благовещения, "князь великий Дмитреи Иванович взя мир и прощение и любовь с князем с Володимером Андреевичем" (20, 138). Можно думать, что в таком исходе дела была и заслуга Сергия: сам он был тогда духовником князя Дмитрия, а его любимый ученик Никон - Владимира Храброго (86, 367).
Несколько месяцев спустя, как памятник "единачеству", единомыслию московских князей, на Боровицком холме была заложена каменная придворная церковь во имя Благовещения - далекий предок нынешнего Благовещенского собора Московского Кремля.
Месяца через полтора после примирения Дмитрия с Владимиром явилось тревожное знамение - "месяца майа в 10 день в вечернюю зорю погибе месяц, и долго не бысть, и паки явись пред ранними зорями" (99, 172). А уже на другой день на Маковец примчался гонец из Москвы. Весть его была короткой и недоброй. Великий князь Дмитрий сильно занемог и зовет Сергия к себе. Игумен не мешкая собрался и в тот же день отправился в путь.
Поначалу Сергий не очень тревожился. "Бог милостив", - привычно повторял он. Еще недавно вся княжеская семья была в страхе из-за тяжелой болезни сына Юрия. Но вскоре 14-летний княжич уже как ни в чем не бывало сражался в потешных боях с боярскими отроками.
Однако, поднявшись на крыльцо великокняжеского дворца и увидев перепуганные лица слуг, он понял, что все обстоит куда хуже. Через горницу Сергия провели в княжескую спальню. Дмитрий лежал на широкой дубовой кровати. Его побледневшее лицо было искажено гримасой боли. "Старцу" уже успели рассказать: после первого, едва не кончившегося смертью приступа болезни наступило облегчение. Однако недавно князю вновь стало хуже. "Стенание прииде к сердцю его" (9, 216).
Сергий понимал, что ему надлежит не только облегчить страдания князя своим участием, но также присутствовать при составлении завещания - "духовной грамоты". Свидетелем завещания обычно выступал княжеский духовник. У Дмитрия Ивановича, как и у его предков, было сразу несколько исповедников. Один из них, Федор Симоновский, постоянно находился в отлучках по делам митрополии.
Князь Дмитрий исповедовался и причащался часто, по некоторым источникам - каждое воскресенье Великого поста. И потому, кроме Сергия и Федора, он имел и еще одного придворного духовника - игумена Севастьяна. Оба они - Сергий и Севастьян - и стали наряду с виднейшими московскими боярами свидетелями княжеской "духовной грамоты".
Сергий вместе со всеми, склонив голову, стоял у постели умирающего князя Дмитрия. 19 мая, "в два часа нощи", он отошел в вечность. Ему было тогда всего 38 лет. Как сложилась бы история Руси, проживи он еще 10 или 20 лет?
Глядя на застывшее белое лицо, обрамленное черной бородой, Сергий мысленно читал молитву. "Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего"… Незаметно он отвлекся и стал вспоминать о своих встречах с князем, о долгих беседах под глухой шум вековых сосен, о той памятной встрече перед битвой с Мамаем.
И вот теперь Дмитрий лежал на своем смертном одре. Вокруг горели свечи. Черными тенями скользили вдоль стен монахи, собиравшиеся нести князя в церковь на отпевание.
А за стекольчатым оконцем уже светлело. В Заяузье, над Гончарами, торжественно и неторопливо поднималось тяжелое красное солнце…
"Что есть человек и что польза его? что благо его и что зло его? Число дней человека - много, если сто лет: как капля воды из моря или крупинка песка, так малы лета его в дне вечности" (Сирах, 18, 7–8).
Как относились друг к другу Дмитрий и Сергий - эти два великих современника и соотечественника? Связывало ли их нечто большее, чем ритуальное почтение или политический расчет? Прежде чем ответить на эти вопросы, необходимо хотя бы в самых общих чертах определить: что за человек был князь Дмитрий?
"Личность великого князя Дмитрия Донского представляется по источникам неясно", - справедливо констатировал один из старых русских историков (73, 168). Зная по летописям его решения как правителя, мы можем лишь догадываться о мотивах. Кроме того, мы не знаем, в какой мере эти решения были его личными, а в какой - продиктованы его окружением.
И все же, как ни узок круг наших источников, они дают основания утверждать: князь Дмитрий был яркой героической личностью.
Впрочем, его героизм не имел оттенка молодечества, азартной игры с судьбой. Он мало походил на таких знаменитых в свое время князей - искателей приключений, как Мстислав Удалой или Роман Галицкий. Можно сказать, что Дмитрий был типичным представителем рода Даниила Московского, где принято было "семь раз отмерить", прежде чем "отрезать".
Но при этом никто из московских князей XIV столетия не был трусом. В исторических трудах нет-нет да всплывет старая хула на Дмитрия: он якобы недостойно вел себя во время нашествия Тохтамыша. Вместо того чтобы оборонять город, он бежал в Кострому и там пережидал опасность.
Что можно сказать по этому поводу? Прежде всего здесь уместно будет вспомнить суждение русского историка прошлого столетия С. М. Соловьева: "Мы считаем непозволительным для историка приписывать историческому лицу побуждения именно ненравственные, когда на это нет никаких доказательств".