Ожесточенный бой состоялся 12 января 1952 года. Бой проходил недалеко от Супхунского водохранилища и гидроэлектростанции. Нам передали, что к водохранилищу подходит большая группа самолетов противника, и в воздух подняли наш полк. Ведущий нашей группы, командир полка Вишняков, после набора высоты начал разворот перед водохранилищем на юг, в сторону подходящего противника. Через несколько минут впереди показалось до 40 самолетов F-84. Увидев атакующие их "МиГи", они развернулись и стали уходить в сторону моря. Командир полка начал атаку на замыкающую восьмерку "крестов", но в этот момент на его группу сверху стали пикировать прикрывающие группу две восьмерки "Сейбров". Я дал команду своим ведущим пар атаковать "Сейбры" и пошел наперерез их ведущему звену. Чтобы сорвать атаку "Сейбров", я открыл огонь с большим упреждением, и их ведущий резко вышел вверх. Я со своей парой последовал за американскими истребителями, в конце разворота удачно сблизился с концевым самолетом в строю и открыл по нему огонь. Трасса накрыла "Сейбр", он перевернулся и, горящий, ушел вниз. В этот момент по моей паре открыла огонь следующая восьмерка, и мне пришлось уходить из-под огня резким разворотом со снижением. Но "Сейбры" не последовали за мной, так как ведущий моей второй пары старший лейтенант Мороз оказался сзади этой восьмерки и, дав продолжительную очередь, сбил один из "Сейбров". В результате все "Сейбры" прекратили бой и ушли в море за прикрываемыми "Тандерджетами".
Но американцы решили во что бы то ни стало разбомбить гидростанцию Супхунской ГЭС, и через несколько часов нас снова подняли в воздух. Взлетев своей эскадрильей в составе всего 6 самолетов и набрав высоту 8000 метров, мы подошли к водохранилищу. Внизу справа мы увидели подходящие звенья F-86: всего 20 самолетов. Я даю команду: "Атакуем!" – и устремляюсь на первое звено. Но "Сейбры" заметили нас и начинают маневрировать. Первое звено резко разворачивается под меня, а заднее звено разворачивается на меня и открывает огонь. Мне приходится выходить из атаки, и я ухожу вверх. Я разворачиваюсь вправо и в середине разворота вижу, что справа-ниже проходит звено "Сейбров". Мой ведомый Икар Гулый оказался сзади этого звена, и я тут же даю ему команду атаковать это звено. Он устремляется вниз, догоняет последний "Сейбр" и длинной очередью сбивает его, после чего выходит вверх. Однако, не видя меня, Гулый принимает уходящие в залив "Сейбры" за наши "МиГи" и начинает пристраиваться к ним (правда, потом Гулый утверждал, что это были самолеты полка "соседей", но мне тогда показалось, что это были именно "Сейбры"). В этот момент один из подошедшей новой группы "Сейбров", увидев Гулыя, заходит к нему в хвост и открывает огонь. Гулый выходит из-под огня резким разворотом влево, а "Сейбр" устремляется за ним и... подставляет мне свой хвост. Мне остается только догнать "Сейбр" и длинной очередью в конце разворота сбить его. После этого я догоняю Гулыя, и мы возвращаемся на аэродром. Остальные наши летчики вели упорный бой с остальными "Сейбрами", но он окончился безрезультатно.
Видимо, потеря нескольких "Сейбров" заставила американцев резко изменить тактику воздушных боев. У них не только появились новые "Сейбры" с более мощным двигателем и улучшенными маневренными характеристиками, – главное, их летчики набрались опыта и стали настоящими воздушными бойцами. Мы же по-прежнему продолжали использовать тактику действия отдельными полками и эскадрильями с последовательным вводом их в бой. Кроме того, нас явно ослабило прибытие в наш полк молодых необстрелянных летчиков.
И вот наступил тяжелый для меня день 17 января. Радиолокационные станции обнаружили приближение к району Ансю группы штурмовиков, и на отражение их налета был поднят наш полк. Однако, подойдя к району их действия, мы увидели только последнюю группу "Тандерджетов", удирающую выше облаков, на юго-запад. Вишняков стал преследовать их, но атаковать мы не сумели, так как "Тандерджеты" ушли под облака, а мы находились в это время у самого берега моря.
Не видя обычно прикрывающие штурмовики "Сейбры", мы с левым разворотом перешли в плавный набор высоты. И только мы развернулись обратно, как я увидел, что две группы "Сейбров" атакуют Вишнякова сверху. Бой завязался в самых невыгодных для нас условиях. Тем не менее первую атаку "Сейбров" мы отбили и, маневрируя, набрали высоту около 9000 метров. В этот момент подошла еще одна группа "Сейбров" и с ходу атаковала группу командира полка сверху. Мне, хотя я был почти без скорости, пришлось увеличить угол набора и открыть огонь по ведущему группы "Сейбров" с дистанции 600 метров. Его самолет прошел через мою трассу, и я увидел, как на нем взорвалось несколько снарядов. После попадания моих снарядов ведущий "Сейбр" увеличил угол пикирования и ушел вниз.
Но, обернувшись, я увидел, что мою группу также атакуют сверху – это была новая группа "Сейбров". Дав команду "Всем разворот!", я развернулся под "Сейбров", но в этот момент увидел, что по ведомому моей третьей пары, старшему лейтенанту Вороному, ведут огонь два "Сейбра". Вороной резко начал пикировать и ушел вниз. Я сумел вернуться в бой и увидел, как в этот момент третью пару атаковали сверху два "Сейбра". Открыв огонь, они проскочили над Вороным и стали уходить прямо передо мной вверх. Я последовал за ними и открыл огонь по ведомому. Он, видимо, подбитый, перевернулся и, крутясь, ушел, пикируя, вниз.
Не успев проводить падающий самолет взглядом, я почувствовал резкий удар, и мой самолет вдруг начал стремительно вращаться. Меня прижало к левому борту, рули не действовали. Было такое впечатление, что отлетело одно крыло! Я принял решение покинуть неуправляемый самолет, вращающийся и вертикально падающий вниз. Прижатый к левому борту, я с большим трудом дотянулся до ручки катапультирования и нажал на нее. От резкого удара у меня потемнело в глазах, и я совершенно не ощутил, как вылетел из самолета. Придя в себя и поняв, что падаю вниз вместе с креслом, я отстегнул привязные ремни и оттолкнулся от кресла ногами. После этого, увидев, что находящаяся внизу облачность быстро приближается ко мне, я вытащил вытяжное кольцо парашюта и дернул за него. Парашют открылся, меня резко тряхнуло, и я повис на стропах.
Вверху голубое небо, внизу облака – до них метров 800. Я оглянулся кругом и увидел стремительно приближающийся ко мне "Сейбр". Прошло еще несколько секунд, и от него потянулись ко мне дымные ниточки трасс от шести пулеметов. Смерть неслась ко мне, а я только ожидал, когда она войдет в меня... К счастью, дистанция до "Сейбра" была метров 800-1000, и трасса, загибаясь, проходила несколькими десятками метров ниже меня. Но с каждой долей секунды она приближалась к моим ногам, и вот она проходит уже в нескольких метрах от меня...
Помню, что в последний момент я даже подтянул ноги к себе – так четко я ощущал, что еще момент, и пули начнут бить по моим ногам. Но в этот момент трасса исчезла. Смотрю – метрах в 500 от меня "Сейбр" резко, почти на 90°, накренился. Стремительно разворачиваясь, он проносится метрах в 50 от меня, – меня даже заболтало от вызванной им воздушной струи. Смотрю, "Сейбр" делает разворот и вновь заходит в атаку на меня.
Теперь я понимаю, что он хотел отомстить мне за гибель своего ведущего, но тогда я об этом не думал и молча ожидал своего конца. "Второй раз, – думал я, – он уже не промахнется!"
Я посмотрел вниз: облака были почти рядом, до них осталось еще метров 50 или 100. Думаю: "Что будет раньше: я войду в облака или увижу трассу "Сейбра"? Если "Сейбр" откроет огонь, то..." Но, когда до "Сейбра" оставалось метров 800 и от него пошла новая трасса, я уже вскочил в облака. Сразу стало темно, сыро, но ощущение того, что я спасен, что меня никто не видит и я не вижу этого проклятого "Сейбра" и его трассы, было прекрасным!
Прошло полминуты, и облака кончились, я спустился под них. Сначала я посмотрел кругом, не видно ли "Сейбра"? Но он, конечно, под облака не полез – кругом были горы. Посмотрев вниз второй раз, я понял, что дела плохи. Везде подо мной были сопки, поросшие лесом. На сопках деревья почти без листьев – видимо, лиственницы. Они показались мне кольями, и я падал прямо на них. Почему-то сразу вспомнилось, что запорожцев турецкие султаны сажали на кол. Но я-то не запорожец, и такая участь меня совсем не устраивает!
Внезапно, метрах в 200 в стороне от места, куда я снижался, я увидел чистую, без деревьев, поляну. Быстро подтянув стропы и перекосив купол парашюта, я стал скользить в сторону поляны, чтобы попытаться попасть на нее. Земля быстро приближалась, и, еле успев развернуться по ходу движения, я ударился о землю и стал кувыркаться между кустов по склону сопки. Я сделал несколько таких кувырков, а затем парашют зацепился за кусты, и я остановился.
Тишина, я лежу среди кустарников... Не пойму, живой я или нет? Но через несколько секунд я понял, что все-таки жив, поднялся, осмотрелся кругом и начал осматривать и ощупывать себя. Может быть, я ранен? Все-таки этим "Сейбром" было выпущено по мне много сотен пуль. Но нет, крови нигде не видно, ран не оказалось. Повезло! Я стал ощупывать ноги, потом руки, подвигал ими. Переломов нет, но все тело болит – удар о землю был сильным. Только на затылке я обнаружил огромную шишку: это я ударился обо что-то или при катапультировании, или при приземлении. Только тут я понял, что действительно отделался очень легко.
Осматриваюсь. Я на небольшой поляне, вокруг много кустарника. Рядом огромная скала высотой метров 15. "Да, очень повезло!" – говорю я себе еще раз. Кругом сопки, но в одну сторону внизу между ними уходит узкая долина. Я собрал парашют, взвалил его на плечи и стал спускаться между деревьями. Когда я вышел в долину, там оказалась узкая дорожка с небольшим уклоном. Солнце слева от меня – значит дорожка шла на юго-запад, в сторону моря. Медленно шагая, я прошел по ней метров 500.
Вдруг справа донесся скрип колеса. Я насторожился и заметил, что впереди справа подходит и другая дорожка. Вскоре на ней показалась двухколесная тележка, которую тащит ослик. На тележке восседает крестьянин. Я подхожу к развилке и останавливаюсь, но на всякий случай опускаю руку в карман куртки, готовя пистолет. Арба подъезжает и останавливается: крестьянин и я смотрим друг на друга и молчим.
Потом я начинаю понимать: надо объяснить, кто я такой, чтобы меня не приняли за американца и не расправились со мной как с ненавистным врагом. Мне были известны случаи, когда крестьяне избивали сбитых и спустившихся на парашютах американских летчиков до полусмерти.
Я начинаю подбирать корейские слова, пытаясь сказать, что я – советский летчик и защищаю Корею от налетов американцев. Но то ли я вспоминал не те слова, то ли мое произношение было неважным, но, во всяком случае, я вижу, что меня не понимают. Тогда я решаю упростить объяснение, тыкаю пальцем в корейца и говорю:
– Ким Ир Сен – хо! – то есть "хорошо". Затем я указываю пальцем на себя: – Сталин – хо!
Кореец повторяет:
– Хо, хо!
Затем для ясности я снова указываю пальцем на него:
– Пхеньян – хо, – и на себя, – Москва – хо!
Теперь я вижу, что меня поняли. Кореец кивает головой, тычет в меня пальцем и говорит:
– Хо, хо!
Он сажает меня в свою тележку, и мы начинаем медленно ехать по дороге между сопок. Часа через полтора показывается деревня. Мы подъезжаем к небольшому дому, крестьянин уходит и скоро возвращается с несколькими другими корейцами. Меня проводят в комнату. Я вижу, что корейцы при входе раздеваются, снимают обувь, поэтому также снимаю ботинки и прохожу в комнату за ними. Как же объяснить присутствующим, кто я такой? Тут я вижу на столе бумагу, беру у них ручку и рисую Корею, реку Ялуцзян, самолет МиГ-15 с корейскими опознавательными знаками, американский "Сейбр"... Жестами и на рисунке я показываю, как шел бой, как я сбил двух американцев и как потом сбили меня – тут я рисую парашют. Кажется, мои собеседники меня поняли!
Меня усаживают за низкий столик, на котором стоит тарелка с какой-то едой, ставят на столик стаканчики и бутылку с какой-то жидкостью. В руки мне дают палочки и показывают, как ими пользоваться. Потом мне показывают, чтобы я взял с тарелки то, что в ней лежит – это что-то вроде нашей капусты. Я кладу ее в рот и чувствую, как рот обжигает огнем: это не капуста, а сплошной перец. Открываю рот, начинаю усиленно дышать – смотрю, корейцы хохочут. Видимо, это шутка, чтобы они могли повеселиться. Мне подносят стакан и показывают, что надо выпить. При этом корейцы говорят: "Хо" – мол, хорошо будет!
Делать нечего, все во рту горит. Я выпиваю стакан полностью, и действительно, мне становится хорошо. Жар во рту проходит, боль в теле немного утихает. Меня начинают угощать другими блюдами: рисом, лепешками из какой-то муки, супом из капусты. Мы пытаемся разговаривать, но больше объясняемся знаками. Наконец обед окончен, собеседники уходят, и хозяин укладывает меня спать на циновках на полу. Но заснуть не могу – ноет все тело. Все-таки 16-кратная перегрузка при катапультировании, когда я вылетел из самолета, как снаряд из пушки, и удар о сопку дают себя знать.
На другой день утром за мной приезжает машина. Входит офицер наведения нашей дивизии – кажется, его фамилия Романов. Мы обнимаемся, и он поздравляет меня со спасением, а затем благодарит корейцев за гостеприимство. Меня кладут в кузов машины. Правда, я пытаюсь сидеть, но позвоночник побаливает. Дорога петляет между сопок, и я все время смотрю вверх, чтобы предупредить шофера, если появятся американские штурмовики. Но все проходит благополучно. Вечером мы переезжаем реку Ялуцзян и приезжаем в полк. Ребята обнимают и поздравляют меня. Вместе с тем узнаю тяжелую новость: погиб молодой летчик Филиппов. Его атаковали сверху-спереди, и пуля попала ему прямо в голову. Командир полка Вишняков отчитывает меня за потерю двух самолетов и одного летчика. Я пытаюсь оправдываться, что мы были в самом невыгодном положении: без высоты и скорости. К тому же "Сейбров" было раза в четыре больше. Да и две трети моей группы были молодые необстрелянные летчики! Но мои доводы действуют слабо, а на то, что я сбил или подбил двух "Сейбров", он говорит:
– А где пленка, чем докажешь?
В конце концов командир говорит:
– Пару дней отдохни, а потом посмотрим.
Я иду к ребятам моей эскадрильи и тут узнаю, что в самолет старшего лейтенанта Вороного также попала очередь одного из "Сейбров". При этом была перебита и замкнута электроцепь к триммеру руля высоты, и он сработал "на пикирование". Ручка управления вырвалась из рук Вороного и полностью ушла вперед. Самолет начал пикировать. Вывести из пикирования его не удавалось – не хватило сил взять ручку на себя. Вороной хотел было катапультироваться, но заметил, что с увеличением скорости самолет начинает поднимать нос. Тогда он двумя руками стал тянуть ручку на себя и сумел вывести самолет в набор высоты. Затем он уменьшил скорость до минимальной и, переведя самолет в горизонтальный полет, смог прийти на аэродром и благополучно произвести там посадку.
Проходит неделя, и мы узнаем, что нас прибыли сменять летчики из Калужской дивизии ПВО во главе с командиром дивизии полковником Шевцовым. Ко мне подходит высокий стройный летчик, который представляется:
– Капитан Савичев. Прибыли заменить вас.
Мы начинаем беседовать, и я спрашиваю, как подготовлены летчики. В ответ я слышу:
– Прекрасно. Все летчики первого класса и летают днем и ночью в сложных метеоусловиях.
Такой ответ меня удивил, и я говорю:
– Вся эта подготовка вам не понадобится. Все воздушные бои идут только в простых метеоусловиях. Вам же срочно надо отработать сложный пилотаж и боевое маневрирование пары и звена.
На передачу самолетов было отведено всего несколько дней, в течение которых мы выполняли полеты вместе со сменщиками. Мы вводили в строй наших сменщиков, проводили полеты над территорией Кореи, но боев в это время не было. Затем мы полностью передали им свои самолеты и, погрузившись в вагоны, отправились домой.
К сожалению, хотя наши сменщики действительно умели летать в облаках днем и ночью, но это были полеты по приборам! Они не умели осматриваться, не умели вести воздушные бои. В небе Кореи эта дивизия продержалась всего 3 месяца, при этом она понесла тяжелые потери и вскоре была заменена.
Результаты боевых действий
Итак, в течение 10 месяцев – с 1 апреля 1951 года по 31 января 1952 года – наша 324-я дивизия под командованием трижды Героя Советского Союза полковника Ивана Кожедуба участвовала в прикрытии части Северной Кореи от реки Ялуцзян до города Анею (Анчжу). За это время летчики дивизии сбили 215 самолетов противника. Сама дивизия потеряла 10 летчиков и 23 своих самолета.
Важнейшим нашим достижением я считаю то, что летчики дивизии нанесли существенный урон стратегической авиации США, вооруженной тяжелыми бомбардировщиками В-29 "Суперфортресс" ("Сверхкрепость"), их наша дивизия сумела сбить свыше 20. В результате В-29, выполнявшие большими группами ковровые (площадные) бомбардировки, перестали залетать днем севернее линии Пхеньян-Гензан, то есть на большую часть территории Северной Кореи. Тем самым были спасены миллионы корейских жителей, в основном женщины, дети и старики. Но и ночью В-29 несли большие потери. Всего же за три года войны в Корее было сбито около ста бомбардировщиков В-29. Еще более важным было то, что стало ясно, что в случае начала войны с Советским Союзом несущие атомные бомбы "Сверхкрепости" не достигнут крупных промышленных центров и городов СССР, ибо будут сбиты. Это сыграло огромную роль в том, что третья мировая война так и не началась.
Наш 176-й гвардейский полк вел в Корее боевые действия в течение 10 месяцев. За это время полк сбил 107 самолетов противника, потеряв при этом 5 летчиков и 12 самолетов. Наиболее тяжелые потери мы понесли в первый и последний месяцы боев.
64-й ИАК вел боевые действия почти 3 года (32 месяца). За это время корпус сбил 1252 самолета, из этого количества зенитная артиллерия корпуса сбила 153 самолета, а летчики – 1099 самолетов. Потери корпуса составили 319 самолетов МиГ-15 и Ла-11, в боях пали 120 летчиков. Нужно сказать, что летчиками корпуса было сбито гораздо больше самолетов, но многие из них падали в море или разбивались при посадках в Южной Корее, а многие прилетали с такими повреждениями, что их просто списывали, так как отремонтировать их было невозможно.
Заключение
Причиной того, что Корейская Народно-Демократическая Республика выстояла в этой войне явилась помощь со стороны ее соседей: Китайской Народной Республики, пославшей на помощь КНДР несколько сот тысяч своих добровольцев, объединенных в три армии, – и Советского Союза, пославшего для защиты Кореи почти тысячу лучших в то время истребителей с летчиками-добровольцами.
Все воюющие стороны стремились избежать перерастания этой маленькой войны в большую, мировую. Поэтому Советский Союз ограничивал свое участие всего двумя истребительными авиадивизиями, при этом самолеты имели опознавательные знаки Корейской Народной Армии, а летчикам были даны указания вести воздушные бои только над территорией Северной Кореи, чтобы при сбитии не попасть в плен. Основной нашей задачей было "отпугивание" американских самолетов, чтобы при нашем появлении американцы прекращали бои и уходили на свои базы. Именно поэтому дюралевая обшивка наших самолетов не окрашивалась, и самолеты были заметны на десятки километров, особенно в солнечные дни. Американские самолеты, наоборот, имели маскировочную окраску и умело ее использовали.